такой стороны?
— Катя, я просто… я не это хотела сказать, — поражённо начала Лена, но я её перебила.
— Я любила мужа. Меня всё устраивало. Не у всех смысл жизни — иметь детей. Понимаю, у тебя их трое, ты считаешь иначе. Но люди, чёрт возьми, не думают одинаково!
И не обращая внимания на ошеломлённое лицо сестры, я быстро развернулась и бросилась в ванную, где, открыв кран раковины, зачерпнула ледяной воды, умыла ею лицо и отрешённо уставилась в зеркало. На меня глянуло собственное замученное отражение: растрепанные чёрные волосы, бледное лицо с катившимися по нему каплями воды, стекающими на потрёпанную футболку. Страшнее всего были глаза: огромные и потемневшие, с синяками вокруг, они блестели и прожигали, казалось, насквозь.
«Ты когда на сильных эмоциях, у тебя взгляд — прямо как у маньячки», — говорил временами Антон.
— Только щёки хомячьи впечатление портят, — прошептала я себе под нос продолжение, но даже не улыбнулась. Отведя ладонью со лба мокрую прядь волос, я тяжело выдохнула.
Глава 28
Хоть я и разозлилась тогда, но в глубине души понимала — в чём-то сестра была права. Сейчас это убеждение стало только сильнее.
В тот холодный июль меня часто разрывали противоречивые чувства: стремление оказаться в гуще людей менялось на желание побыть одной, и наоборот. Но, как бы то ни было, я осталась несказанно благодарной всем, кто был со мной, несмотря на моё сопротивление и зачастую скверное настроение. Особенно Марго и Тиму, с которыми я проводила почти всё свободное время. Не обращая внимания на мой хмурый вид, они звали меня гулять. Однажды мы трое пошли в парк Горького, где Тим, хихикая, сунул мне в руки огромную сладкую вату, не слушая моих сопротивлений. И позже, отмывая руки и рот от липкой розовой субстанции в местном фонтане, я не могла не улыбаться. Как и потом, когда отговаривала друга плюхнуться туда же. Хотя я была почти уверена, что он сказал так нарочно, для веселья — возможную правдивость намерений исключать было нельзя. А ещё мы потом катались на аттракционах и купили гелиевые шары.
Но то, что намертво въелось мне в память, произошло на следующий день (как раз накануне подземного кошмара), во время похода с Марго в ГУМ, куда она потащила меня за вещами. В другом свете предстало мне это теперь — после услышанного вчера утром. Наш разговор, начатый на балкончике над фонтаном, продолжился, когда мы с заполненными пакетами вышли на улицу Красной площади.
— Ну да, я не утверждаю, что во всём права, — виновато пожимала я плечами, заправляя на шее кончик шарфа Антона, для этого пришлось временно перехватить коробки с новым платьем и свитером в одну руку. — Я больше не злюсь на неё, честно. Я и сама виню себя. Мне было так хреново, что долго не хотелось выходить из ванны, а потом до отъезда ни с кем не разговаривать, иначе я помирилась бы с Леной.
— Не стоит винить. Это лишнее, Катя, — ободрила меня Марго. — У братьев и сестёр всегда бывают разногласия. Тебе ли не знать! Даже мы с братом, бывало, спорили. Хотя редко. Вовка меня младше на три года, мне всегда эта разница казалась почему-то большой, типа — чего было с мелким делить, ха-ха… А насчёт сестры не переживай. С ней ты ещё поговоришь.
— Да, наверное, — я прищурилась от внезапного выглянувшего сквозь тучи солнца. День был едва ли тёплый — всего пятнадцать градусов, и я надела свитер из тонкой шерсти в крупную серо-чёрную полоску. Однако сейчас в нём стало чуточку жарко. — Знаешь… Может, это глупо, но мне показалось, что она имела в виду… Ай, ладно, неважно. Не хочу об этом ещё раз.
— Так. Перестань, — Марго покачала головой. — Я поняла, о чём ты. Никто не говорил, что Антон был каким-то… дефектным в этом плане. Вы оба были здоровыми. В отличие от меня.
— Ох, вот теперь ты перестань, — предупредила я. — Надо верить в лучшее. Современная медицина сейчас что только ни делает! Это я тебе говорю как сотрудник одного из ведущих НИИ страны. Всё будет хорошо.
— Спасибо за поддержку, дорогая. От этого мне, правда, легче. Мне с вами всегда легко, — призналась Марго. — Не перестаю радоваться, что встретила вас всех, таких дружных. Но вообще… Я ведь много лет лечусь, — погрустнела она. — Пока — безрезультатно. Хоть я и знаю причину диагноза, какой в этом толк… Если уж мы об этом заговорили, — подруга посмотрела на меня и печально улыбнулась. — Я всё-таки верю в лучшее. Знаешь, почему? Потому что иначе просто не может быть. И всё ещё так считаю, несмотря ни на что. Пытаюсь считать.
— Конечно, ты права. Иначе не может быть. Так думать и нужно, — заверила я. — Вот что, не отчаивайся. Давай-ка придумывай уже, как назовёшь ребёнка. Я точно знаю, что имя скоро понадобится. Точно-точно.
— Ох, Катя, если бы ты оказалась права, — улыбнулась Марго. — А я уже. То есть… Насчёт мальчика пока точных определений нет, а вот насчёт девочки никогда не сомневалась. У меня ведь тётя была, сестра мамы. Элина. Помнишь, я рассказывала — когда мне было три года, наш дом загорелся. Папа с братиком гулять ушёл, а мама, когда до моей кроватки добраться пыталась, сознание потеряла в дыму. Тётя тогда к нам по случайности в гости шла, огонь увидела, вот нас и вытащила. Сама долго болела потом, еле жива осталась… У меня всегда было осознание — если дочка родится, назову её только Элиной, не иначе, — в её голосе послышалась горечь. — Я потому и надеюсь…
— Назовёшь, — уверенно закивала я. — Редкое имя для того времени было, а теперь в самый раз будет. Как у моей сестры — она младшую назвала Евой, в честь мамы. Так что у меня наоборот теперь, имя готово только для мальчика.
Губы Марго тронула печальная, но тёплая и понимающая улыбка.
— Хорошее, — согласилась она.
— Но я сомневаюсь, что оно мне понадобится. Минимум, что я хочу завести через полгода-год — это собаку. А может быть, заведу сразу, как только мы завершим с нашим делом. Буду жить с ней, гулять, заботиться… Всё у нас будет замечательно. О, смотри, кофейня. Как насчёт выпить по стаканчику вкусного напитка?
Я сжимаю пустой пластиковый стакан изо всех сил, чувствуя жжение в горле вместе с приступом изжоги, который настиг меня в этот момент. Вода, которую я только что выпила едва ли не залпом, вряд ли поможет отвлечься от внутренней боли, но это лучше, чем ничего.
С тех пор, как охранник застукал меня у панели управления и вернул обратно в палату, прошло две недели, а самочувствие здорово ухудшилось. При наступлении последнего триместра беременности его «прелести» расцветали во всей красе. Ощутимо увеличившаяся матка давила на диафрагму и мочевой пузырь, отчего порою было трудно дышать и часто хотелось в туалет; в груди поселилось постоянное жжение, а во рту — кислый привкус и тошнота. Начали отекать и болеть ноги, а также поясница. Пытаясь справиться с этим, я чередовала хождение вокруг кровати с остановками, во время которых сначала тёрла себе кулаками область креста, а затем, уперевшись руками в кровать, глубоко дышала и старалась не думать, что Химик в этот момент, наблюдая за мной через камеру, злорадно хихикает.
Плюс ко всему время от времени у меня появлялись слабость и головокружение — совсем как в первом триместре. Но сейчас меня больше пугало не это, а начавшие учащаться приступы схваток Брэкстона-Хикса.
— Это не тренировочные. После двадцатой недели такое бывает, — говорил в своей обычной тягучей манере Химик, накрывая меня одеялом, в то время как я, лёжа на левом боку, тяжело дышала и гладила дрожащей рукой низ живота во время особенно интенсивного приступа. Было утро седьмого февраля. — Ты точно ещё не рожаешь.
Подойдя ближе и склонившись, он принялся гладить меня по голове.
— Не вздумай убегать от меня снова, — нежно промурлыкал он, точно любящий отец над колыбелью. — Вы мне оба нужны. Ты ведь не хочешь расстаться с ребёнком раньше срока? Я знаю, не хочешь. И мы оба не хотим его потерять. Нам ещё столько предстоит сделать.
Я чувствовала его горячее дыхание рядом со своим ухом.
— Будь умницей. Не пускай нашу работу насмарку, — прошептал он мне в прямо в ушную раковину и, поцеловав в щёку, отстранился. Я поняла, что он поднялся.
— Наступит день — и ты будешь полностью моей. И мы будем нами гордиться.
Когда Химик, наконец, вышел, я всё ещё лежала, не шевелясь, крепко прижимая ладонь к животу и еле дыша. Сжатая в комок — совсем как мой ребёнок внутри.
Дочка. Накануне он проговорился, что у меня будет девочка.
Я вновь посмотрела на сжатый в руке стакан, белеющий в темноте. Сегодня в нём была вода, а вовсе не кофе, как тогда.
Я помню наш разговор, Марго.
По щеке побежала слеза.
Марго, он совершенно замучил меня.
Тебя бы такое повергло в ужас. Ты всегда была слишком, слишком сострадательной. Ко всем. Слишком доброй.
Мне жаль, что так вышло.
Вытерев рукавом глаза, я зажмурила их и глубоко вдохнула, стараясь унять себя.
Я не знала, что так выйдет. Мне этого не хотелось. Но, увы, уже ничего не изменить. Всё, что я могу сейчас сделать…
Толчок внутри меня, казалось, был одобряющим.
— Убежать? — тихо прошептала я вслух. — Убить его?
Да… Но до этого…
Я поудобнее повернулась в кровати на спину и посмотрела на отчётливо выступающий живот.
Я думала об этом со вчерашнего дня. Сразу, как узнала пол ребёнка. О том, что у меня нет другого выбора имени для неё. Главное — не бояться её назвать. И не переставать верить, что однажды смогу сделать это уже официально.
Марго, надеюсь, я поступаю правильно. Сейчас это всё, что могу для тебя сделать… и всё, чем могу искупить вину.
Всхлипнув, я положила ладонь на живот и легонько погладила.
— Элиночка, мама тебя любит. И обязательно повторит тебе это ещё не раз. Когда с тобой увидится. И до этого тоже…
Кое-что ещё случилось седьмого февраля. Женщина за стеной умерла. Я больше никогда не слышала её криков.
Глава 29
— «Иммунитет в стиле ретро», Белоконева, две тысячи четвёртый год, — прокомментировал Валя, который, судя по звукам за моей спиной, только что достал данную книгу.