Я перелистнула страницу. Тринадцатого мая — вновь дневник соматического состояния пациента, результаты общего и биохимического анализов крови. Все в норме, без отклонений…
Но текст под следующей датой заставил насторожиться.
«14 мая.
10:04
Испытуемый резко вскочил с кровати, начал раскачиваться, подобно маятнику (появление стереотипии).
10:20
Стереотипии приняли характер самоповреждения. Отмечены интенсивные монотонные действия в виде щипания кожи запястий с целью содрать её. Кататоническое возбуждение (немое).
В связи с этим назначена немедленная фиксация и 2 мл (50 мг) р-ра Аминазина. При попытке фиксации испытуемый активно сопротивлялся, кричал, проявлял агрессию к медперсоналу».
Далее шла отметка о назначении и ещё одна запись.
«10:30
После введения антипсихотика возбуждение купировалось. Испытуемый погрузился в сон».
Затем говорилось, что Эдик вновь впал в ступор. Девятнадцатого числа ему отменили все назначения. Под той же датой стояло:
«цитокин IFN-γ
IL-1
C1q
Th
Уровень соответствует ожидаемому ответу. Подробнее см. табл. анализов и св. табл».
«21 мая. 15:10
Симптомы кататонии идут на спад. Испытуемый демонстрирует беспрекословное подчинение инструкциям, под контролем ухаживает за собой. Возвратились базовые навыки. Сохраняется мутизм, малоподвижность, появились частые приступы плача. В собственной личности ориентирован, в месте и времени присутствует дезориентация.
22 мая. 16:00
Состояние без изменений. Наблюдается парадоксальная реакция на внешние раздражители: аморфность резко сменяется агрессией. Чем продолжительней внешнее воздействие, тем сильнее ответная реакция.
17:00
При стимулировании испытуемого в течение трёх минут вернулись симптомы кататонического возбуждения. Купирован снова».
Ещё одна отметка о назначении.
«17:15.
Повторное возбуждение. Для очередного купирования доза антипсихотика увеличена до 3 мл.
Прим.: интенсивное возбуждение более резистентно к купированию».
Снова отметка и — последняя запись. Я уже понимала, каким будет конец, но тем не менее при прочтении у меня внутри прокатилась ледяная волна.
«23 мая.
Ориент. время от 04:00 до 07:00
Испытуемый покончил с собой. Смерть наступила от острой кровопотери. Прим.: Вырвал вены на запястьях и собственную гортань».
Дальше я не читала. Моё горло вдруг тоже сжалось, и я, кашляя, ухватилась за него, чувствуя спасительно-тёплую ткань шарфа Антона — с ним я в последнее время почти не расставалась.
— Боже, — я закрыла карту и поправила правый наушник. В носу щипало. — Они действительно убили его! Он был подопытным… По иммунологии тоже…
Я вытянула следующую карту. «Владимирова Неля Игоревна»— значилось на ней. Ниже — пометка: «амб».
Открыв, я увидела, что датой её поступления значилось двадцатое июня, а причиной смерти двадцать седьмого — снова самоубийство с выраженной аутоагрессией. На этот раз я не стала вникать в содержание полностью — всё поведение несчастной девушки я тогда видела собственными глазами и сейчас понимала, что оно соответствовало описанному в дневниках про Котова. Однако заметила, что карта её была тоньше предыдущей.
— Её не похищали, — бормотала я, быстро делая снимки обеих карт. — Она была нужна им на свободе, и потом, это оказалось бы подозрительно. Поэтому она и погибла раньше. Без должного присмотра. Наверное, эти таблетки подсунули ей под видом чего-нибудь — она вообще не догадывалась, что принимает. И ещё…
В двери показалась Марго. Я кивнула ей в знак того, что сейчас подойду, и приблизилась к коробкам с лекарством, фотографируя их тоже.
— Эти данные — копии, а не оригиналы. Я заметила это по местам, где были надписи ручкой. Цифры подписывали не на этих листах, это заметно!
— Катюха, отличное наблюдение, — ответил по связи Тим. — Значит, оригиналы содержат в другом месте. Возможно, там, где держаливсех пациентов.
— Их держали в подвале под люком. Больше негде, — закончив снимать, я вместе с Марго зашла в следующее помещение. Оно действительно представляло собой лабораторию — ту самую, в которой мы через планшет видели Валю. В воздухе витал запах химических веществ. Тут и там стояли колбы с цветными жидкостями, шкафы — по видимому, с чашками Петри, а также центрифуги и термостаты.
— Здесь ничего интересного нет, я проверила, — Марго поймала мой взгляд. — Каких-либо других препаратов тоже. Надо скорее спускаться в люк. Не то Валя пойдёт обратно, и мы упустим возможность застать его там… за чем-нибудь преступным.
Тим хрюкнул от смеха, но, к счастью, промолчал.
Вдвоём мы подошли к открытому люку, стоявшему у правой стены. Заглянув в его чёрную сосущую пустоту, я почувствовала себя, мягко говоря, неуютно. Но страху предаваться было не время.
Марго, успев, по-видимому, заметить моё замешательство, решила в очередной раз поддержать меня. Подойдя ближе, она провела рукой по моему плечу, улыбнулась, а затем опустилась, сев на краю люка.
— Нащупала лестницу! Тим, мы спускаемся. Надеюсь, там связь прерываться не будет. Если что, не скучай!
— Понял, детка. Давайте там осторожнее!
После того, как голова Марго скрылась из виду, я выждала ещё несколько секунд. А затем, глубоко вздохнув, села и опустила ноги в чёрное, как сажа, отверстие. Едва ступни нащупали твёрдую перекладину, я развернулась и, ухватившись за край холодного пола, принялась осторожно спускаться вниз — прямо в руки холодного мрачного ада.
Глава 34
— Я смотрю, ты всё надеешься на панель управления. Думаешь, случится чудо — ткнешь рандомную кнопочку, и рядом отворится дверка на улицу? Сожалею, но это не так. С помощью панели управления ты даже не сможешь открыть выход в тот самый подвал под люком корпуса физиологии и биохимии. Будь на ней что-нибудь важное, что смогло бы тебе помочь, я, очевидно, не пускал бы тебя развлекаться. Оцени мою доброту: я специально давал тебе прогуляться, почувствовать внутренний подъем. Создал тебе для этого иллюзию возможности достижения цели, активировал в тебе деятельность, которую ты искренне считала оправданной.
Химик усмехнулся. Лёжа на кушетке, я смотрела сверху внизу на его ухмылку, чувствуя, как и всегда при этом, омерзение.
— Смею признаться — когда ты бегала по коридорам, я беспокоился за тебя. Потому и намекал делать это пореже. И, естественно, никакого газа. Рождение второго объекта должно состояться с минимальной степенью осложнений. Причём для тебя, первого объекта, тоже — у нас с тобой впереди много дел…
— Ты задолбал ерничать! — разозлилась я. — Умничать будешь на конференции. Когда там у тебя очередная? А может, ты приходишь выступать передо мной, потому что твои речи не вызывают интереса у научного сообщества? Небось люди поняли, что ты долбанутый на всю голову. А скоро заметят и остальное. Не боишься?
— Сейчас нам предстоит бояться другого, — с невозмутимым видом, как будто я только что и не хамила ему, он отошёл, на ходу стягивая медицинские перчатки. Затем я услышала, как сзади меня загремело: с таким звуком инструменты ударяются о железный лоток. — Как я и боялся, всё принятые мною меры не дали результатов.
— Что ты хочешь этим сказать? — насторожилась я, слезая с кушетки в кабинете осмотра — такого же стерильно-белого до отвратности, как всё в этом осточертелом месте.
— Тестирование пробы из цервикального канала показало, что роды произойдут в ближайшие две недели. Судя по данным клинического осмотра — думаю, даже раньше. Низкое расположение головки плода, повышенный тонус миометрия, несмотря на токолитики…
Да и в анализе крови определяется увеличенное содержание плацентарной внеклеточной РНК.
Сейчас Химик стоял передо мной, и я снова глядела в ненавистые глаза. Тот посмотрел вверх, по-видимому, принимая решение.
— Придётся тебя перевести. Ради нашего блага. Да, точно. Бегать ты с того места никуда не сможешь. С сегодняшнего дня — постельный режим. Кортикостероидная терапия поможет лёгким плода быстрее созреть. Если получится пролонгировать беременность хотя бы на ещё одну неделю, будет уже отлично. Я уверен — для достижения этого успеха я сделаю всё, что от меня зависит. Но и ты должна мне помочь.
— Что это за место? — нарочито равнодушным тоном спросила я, хотя с обволакивающим ужасом подозревала ответ.
— О, — глаза Химика заблестели, а голос стал более глубоким, грудным. Так обычно он говорил, предвкушая очередное омерзительное (в его понимании — интересное, ассоциированное с собственными достижениями) дело. — Ты уже была там. И я почему-то не сомневаюсь — ты ничего не забыла.
Слова его триггером вонзились в моё сознание, и оно вспыхнуло серией сменяющих друг друга картин, звуков и запахов.
Боль. Стоны. Мигание тревожно-красных огней. Белая ширма. Толстый прозрачный шланг, подёргивающийся от пульсаций в нём алой артериальной крови. Отвратительный писк электрокардиографа. Звук стягивания манжетки тонометра. Въедающийся в обонятельные рецепторы смесь запахов аммиака и медицинского спирта.
Шрам на моей груди неприятно кольнул.
Та самая закрытая дверь, ведущая из отсека с моей палатой в левый боковой коридор…
— Не волнуйся, не в общий зал, — понял он без слов мои опасения. — Тебе достанется отдельная палата интенсивной терапии, крайняя в ряду, которая граничит с моим кабинетом. Рожать будешь в том же блоке, рядом с операционной, я обо всём позабочусь.
— И слушать, как ты расчленяешь соседей вокруг? — не удержалась я. Сердце моё забилось быстрее. Дочка в животе отреагировала моментально, начав ворочаться. Я инстинктивно прикрыла живот рукой.
— Даже если так, ты этого не услышишь. Все операции проходят под наркозом, ты и сама помнишь. А что касается объектов в реанимации, то они ведут себя тихо. В коме даже безусловные рефлексы отсутствуют.