И ведь Тим, когда решил, что всё закончилось, тоже…
Если бы мы не решили, что всё в этом деле просто, то заметили бы очевидное: он только выглядел жертвой, пряча под маской добропорядочного гражданина свою настоящую сущность убийцы. Если бы мы оба тогда не сходили с ума, может, это бы поняли. И мы бы не стали…
Из груди моей вырвался вздох, полный душевной боли. Поздно сокрушаться о том, чего стоило и не стоило делать восемь месяцев назад, что привело к настоящему, где моей дочери сразу после рождения угрожает опасность.
«Все формы жизни предпочитают размножаться в благоприятных условиях».
И ведь не зря…
Данную закономерность из биологии знают почти все — даже те, кто не имеет отношения к данной науке. А у меня, у биолога, вышло наоборот…
Я горько усмехнулась сквозь очередные слёзы. То, что мой ребёнок незапланированный — тоже не оправдание и совсем не утешение.
В день моего рождения, пятого марта (даты я считала теперь в уме, так как табло в этой палате отсутствовало), я чувствовала себя странно. Наверное, так бы ощущал себя призрак, который по причине незаконченных на этом свете дел лишился возможности отправиться в рай, застряв в мире живых. Хоть я и оставалась живым человеком, в этойподземной лаборатории больше походила как раз на призрака: объект эксперимента, чья смерть наступит при окончании проекта.
По крайней мере, до тех пор, пока моя новорожденная дочь не перестанет нуждаться в грудном молоке. От мысли, что возможностью дожить до тридцати семи лет я была обязана Элиночке, мне становилось ещё тяжелее. Беременность отсрочила мою смерть — в прямом смысле слова, но привела к появлению второго невинного заключённого в этом аду. Плакать из-за этого уже не было сил — так думала я после каждого приступа слёз, чувствуя, как болят опухшие глаза, а грудь будто раздавлена чем-то тяжёлым. Новсякий следующий раз организм, на удивление, вновь находил ресурсы, и я рыдала до нового истощения.
Так было вчера, когда я снова попросила Химика не разлучать меня с ребёнком, разрешить хотя бы ухаживать и кормить. Но его ответ был настолько душераздирающим, что вызвал у меня шок и сожаление о своей просьбе.
— Это контрпродуктивно, Катя. Ты ведь любишь её. Привязана к ней. Зачем тебе видеть, во что она превращается во время испытаний? Её страдания будут причинять тебе мучения. Я ведь не садист, что бы ты ни думала. Я не могу тебе этого позволить. Но ещё потому, что ты можешь не выдержать и убить её… из жалости.
Как же заботливо, чёрт побери, звучал в тот момент голос этого ублюдка!
— В Освенциме, среди подопытных доктора Менгеле, — продолжал псих, — был случай, когда родители, не выдержав мучений подвергшихся опыту детей, задушили их собственноручно. Я не хочу заставлять тебя проходить через то же самое, Катюша. Я не знаю, сможешь ли ты поступить также… из-за любви к дочери. Но поскольку существует риск вероятности, я предпочёл бы исключить его полностью. Ведь твоя дочь должна будет оставаться в живых… до конца.
Его дальнейшие слова потонули в моем собственном крике. Что было дальше, я помнила смутно — только что опять кидалась на него. Потом, но не сразу, ему удалось меня отцепить, уложить спать…
Проснувшись, я, плача, гнала прочь представления о том, как мой ребёнок, покрытый страшными багровыми пятнами, кричит от боли и умирает. И я, поглядывая на лежащую рядом подушку, душевно умираю вместе с ним.
«Этого не будет. Не будет! Я не допущу такого!» — вновь и вновь раздавался внутри меня гневный, яростный крик, в котором тщательно укрывался страх. Дочка, ощущая моё настроение, шевелилась больше обычного, а живот болезненно схватывало.
Ничего. Я ведь уже не раз бросалась на Химика. Нужно каким-то образом выведать у него расположение выхода, а затем довести очередную попытку покушения до конца. И всё это — до того, как он успеет навредить моему ребёнку.
В таких мыслях я провела весь день — день, который в прошлой жизни означал для меня поздравления, пожелания и головную боль, связанную с выбором формата проведения торжеств с родными и на работе. Но и сейчас я получила подарок в виде того, что до конца дня этот урод так и не появился в моей палате. Не заглянул он к тому же ни следующим утром, ни днём. Я была этим довольна — благо еда у меня оставалась.
Химик зашёл ко мне снова лишь вечером, когда я дремала, обняв руками живот. Я не отреагировала, даже не открыла глаза.
— Привет, — его шаги приблизились к моей кровати, а голос зазвучал совсем рядом. Заодно с этим я слышала шуршащий звук — такой издают бумажные пакеты. — Пора вставать. У меня для тебя кое-что есть.
Гадая, что этому извращенцу понадобилось от меня сегодня, я неохотно перевернулась на спину, открыла глаза и поднялась, присев на кровати. На Химика я принципиально не глядела.
Тут на моих коленях оказались два пакета.
— Переодевайся. Я хочу тебе кое-что показать.
Я напряглась. Когда он говорил такое раньше, то показывал после этого либо заражённого мужчину при смерти, либо сгорающий в печи труп.
— Не бойся, на этот раз ничего неприятного, — правильно истолковав моё замешательство, успокоил Химик. Голос его даже потеплел. — Прости, вчера не смог тебя посетить — был очень занят.
Подавив желание отшвырнуть пакеты, я с опаской открыла один и вытащила бесформенную ткань (приятную на ощупь) цвета слоновой кости, которая оказалась платьем.
— Это ещё что такое?!
Я-таки взглянула на него и поразилась. Твою ж мать! Сегодня мой надзиратель вырядился в пафосный серый костюм из шёлка с ослепительно-белой блузкой, бордовым галстуком и начищенными до блеска чёрными лоферами. Что, чёрт возьми, за игры он задумал?
— Помнишь, я говорил, что позабочусь о твоём внешнем виде, когда придёт время? Я намеревался сделать это после твоих родов, но сегодня решил сделать исключение. Поводов у нас два. Первый — это то, что мой иммуномодулятор был наконец-то выпущен в продажу. Мне удалось полностью его доработать, исключить опасные побочные эффекты вроде кататонии с последующими психическими нарушениями. Всё благодаря моим испытуемым!
— Вот как, — пробормотала я. — Что ж, цель у тебя оправдывает средства — так ты говорил. А я твой подход не поддерживаю. Так зачем мне праздновать с тобой подобный успех?
— А второй, как ты знаешь, — не слушая меня, продолжил Химик, — твой день рождения, который прошёл вчера.
— Вот именно. Вчера.
— Да. Из-за моей занятости мы не отметили его вовремя. Но сегодня мы всё исправим.
— Не нужно. Это был мой праздник, поэтому разрешаю его не отмечать. И твоему торжеству безнаказанности я тоже не хочу радоваться.
— Но я бы предпочёл настоять, — мягко и с грустью проговорил Химик.
— А то что? — ощерилась я. — Сейчас ты мне ничего не сделаешь, гадина. Мы с дочкой нужны тебе. Хочешь пожелать мне на днюхе прожить как можно больше? Ещё полгода?
— Пожалуйста, не надо грубостей, — поморщился он. — Ты права, я не причиню тебе вред. Но я не договорил, — голубоглазый хмырь вынул из внутреннего кармана на груди чем-то наполненный шприц. — Результаты, которые я получил во время разработки «Иммунодара», оказались слишком интересными, чтобы я оставил их без внимания. Да, Катя, та самая кататония, подвергаясь которой, испытуемые в определённый момент начинают демонстрировать удивительную подчиняемость. Эффект, подобный тому, что вызывает скополамин — так называемая «сыворотка правды». На основании имевшихся у меня формул я создал отдельный препарат и доработал его тоже. Если его предыдущая, «сырая» версия вызывала необратимые изменения психики — все испытуемые, выйдя из ступора, впадали в психотическую депрессию с ажитацией, то нынешняя версия таких последствий не вызывает. Только кататония и полное подчинение. Прикинь?
Он весело поболтал шприцем перед моим носом и убрал его. Я стиснула зубы.
— Я поняла, на что ты намекаешь, урод. Ты знал, что после такой угрозы я пойду с тобой добровольно.
— И оказался прав, не так ли? — промурлыкал он. — Раньше создание подобных «роботов» обходилось мне более затратно в плане времени и объёма работы и, естественно, губительно для объектов. Зато использовал их потом как охрану, до самой их смерти… Теперь это в прошлом. Теперь всё гораздо проще.
Перед моими глазами промелькнули зловещие воспоминания — мрачные фигуры с застывшими лицами и пустыми глазами, с которыми мы имели дело и из-за которых погибла Марго.
— А как же мой ребёнок? Не боишься этим ему навредить?
— Нет. Если ущерб и будет, то незначительный. Так что бери пакеты и пойдём в сортирную… то есть в ванную комнату, — его спокойный голос доводил до белого каления. — Там освежишься и переоденешься — в пижамке на торжестве сидеть не принято. Кстати, — тон его сделался вкрадчивым, — распусти волосы. Длинные тебе очень идут.
Делать нечего, пришлось подчиниться воле этого маньяка. Конечно, он мог блефовать, но проверять это на практике мне совершенно не хотелось.
Химик завязал мне чёрной повязкой глаза и отвёл в душевую (красиво обставленную, в пастельных тонах, но увы, без потенциальных предметов самообороны). Помывшись и почистив зубы, я вытерлась оставленным здесь с прошлого раза полотенцем и потянулась к пакетам с одеждой. Сначала я, ругаясь сквозь зубы, напялила на себя платье. Оно оказалось мне чуть ниже колена, с узкими короткими рукавами и полукружным декольте, поднятым достаточно высоко, чтобы скрыть розовый вертикальный шов после торакотомии. Под грудью был вшит тоненький ремешок: далее ткань, облегая большой живот, свободно спала вниз. Я невольно подумала о том, что впервые примерила на себя «официальную» одежду беременной — до этого псих поставлял мне только разновидности «домашних» комбинаций.
В другом пакете оказались изящные чёрные туфли без каблуков. Как и платье, они оказались от весьма дорогой фирмы.
После этого я позвала Химика, стоявшего всё это время спиной ко мне, возле ведущего на выход проёма.