Войдя, он первым делом вновь надел мне на глаза плотную повязку, а затем сам расчесал мои спадающие на плечи волосы и накрасил мне губы (от отвращения меня передергивало).
— Протяни руки, — приказал он. Я замешкалась.
— Ну же, Катя. Иначе мне придётся тебя успокоить.
Услышав угрозу, я решила подчиниться и послушно протянула кисти вперёд. В следующий миг раздался щелчок, и запястья сковал холод наручников. Затем Химик повёл меня дальше.
Для себя я мысленно фиксировала наш путь.
Писк двери. Налево, направо. Ещё писк. И ещё. Направо. Направо. Писк. Налево.
Сердце забилось быстрее. Я знала, что мы покинули пределы «отделения реанимации и хирургии». Может, даже этой лаборатории? Мои нервы все напряглись. Что, если он выведет меня в другое помещение? Вдруг тогда мне удастся сбежать?
Остановка. Последний писк.
— Мы пришли, — услышала я довольный голос. — Подожди минутку.
Я осталась одна в темноте. На секунду мне в голову пришла мысль побежать, но я её откинула. Чего доброго, этот упырь, однажды подвергший меня вивисекции, и правда одним движением иглы превратит в нового зомби.
Рядом слышался скрежет.
Вдруг ни с того ни с сего мне почудился запах. Знакомый запах моющего средства. Кажется, такой применяли у нас во всём НИИ — да и в прикреплённой к нему больнице.
Память озарилась яркой вспышкой, вернув меня в день, когда я была там в последний раз — после нашего возвращения с подземелья.
Глава 39
— Привет. Ты не спишь? Прости, побеспокою тебя ненадолго, — произнесла я, входя в одноместную палату неврологического отделения больницы НИИ патологии человека. На комфортабельной кровати с поднятым вверх головным концом полулежал бледный темноволосый мужчина. Судя по ощутимому запаху моющего средства, в палате только что была влажная уборка.
— Нет, что ты, — мягко отозвался Валя Мальков. — У меня тут полно свободного времени.
— Вот и отдохнёшь. Заведующий сказал, тебе на целых семь дней дали больничный.
— Верно, но я уже скучаю по работе.
— Ну ты даёшь, Валя! День всего на ней не был. Хотя я сама такая же, — сделала я попытку улыбнуться, подходя к кровати и садясь на стоявший рядом с ней круглый белый табурет. — Ты быстро поправишься.
Валя, укрытый одеялом до пояса, приподнялся повыше. Поверх его голубой больничной пижамы белела повязка Дезо, представляющая собой современный бандаж, закреплённый с помощью нескольких лямок: две, поддерживающие правое предплечье, перекидывались через плечи на спину; ещё одна фиксировала руку в положении, прижатом к туловищу. Лицо и шея Валентина были такими бледными, что я впервые заметила на его шее родинку, кажущуюся сейчас особенно яркой, бросающейся в глаза.
— На днях я попрошу выписку, — он вытянул перед собой на одеяле другую руку, и я заметила на его запястье венозный катетер. — Перелом ключицы и лёгкое сотрясение мозга. С этим меня держать долго не станут, — Валя вздохнул. — Хотя мама, конечно, не согласится…
Я воздержалась от комментариев, вспомнив, как Инна Алексеевна, узнав этой ночью о том, что её сын получил травмы, тут же понеслась в больницу. По словам заведующего отделением, несколько часов она металась от него к Вале и обратно, а также к дежурным врачам, причитая, докладывая о его самочувствии и доставая многочисленными вопросами.
— Это она тебе принесла? — я оглядела пакеты и коробки, коими была заставлена вся прикроватная тумбочка и пол рядом с ней вдобавок. На самой тумбочке располагалась вазочка с персиковым вареньем — явно изготовленная самой Инной Алексеевной.
— Мама, да… Я пытался объяснить ей, что кормят здесь хорошо, но… В общем, ладно. А… как ты?
— Ничего. Синяки, царапины, — я машинально подумала о пластыре на левой стороне лба, заклеивающем сейчас ссадину, а также огроменном синяке на правом предплечье от ушиба (как ни странно, не перелома). — Всё ерунда. Жить буду. Валя… Спасибо, что не бросил меня тогда — там, внизу. И спасибо, что спас мне жизнь. Снова. Знаешь, а благодарить тебя у меня уже входит в привычку!
— В таком случае я должен ответить как всегда: не стоит благодарностей, — лицо его, несмотря на пробежавшую тень улыбки, осталось серьёзным, а ярко-голубые глаза смотрели на меня с ожиданием чего-то. — Катя, я… Я знаю, я виноват в том, что случилось с… Антоном Сергеевичем.
— Не нужно… Не стоит об этом думать. Я верю тебе — ты не знал, что в том месте его ждёт опасность.
— Спасибо. Я, правда, не знал о проводе…
— Всё в порядке, честно. Вот только, — я, наконец, решилась задать беспокоивший меня вопрос. — Валя, а Цих общался с твоей мамой?
— С моей мамой? — озадаченно переспросил он. — А, да… Она помогала ему с организацией праздников дочерей. Не то чтобы они были друзьями или приятелями, но да, у них в целом были неплохие отношения. А в чем дело? — Валя внезапно насторожится. — Мама ведь не… Ты же не хочешь сказать, что подозреваешь её в чём-то?
— Нет, — я медленно покачала головой. — Я ведь рассказывала, что нашла её видеокамеру в… подвале. Может, Цих просто позаимствовал у неё. То есть украл, когда приезжал к ней.
— Тогда я уточню у мамы, когда она в последний раз с ним общалась.
— Хорошо. И ещё… Вчера мы с Тимом говорили со следователем. Андрея Петровича арестовали, но очевидно, он действовал не один. Так что с тебя официально пока подозрения не сняты. Есть ещё один подозреваемый, вот с ним уже проще: нашли улики, косвенно подтверждающие его причастность.
— Какие?
Я заколебалась: сказать ли ему? Впрочем, если я решила доверять Вале, то стоит быть честной с собой.
— Внизу, рядом с камерой я нашла ещё папку со своим именем и фотографиями, — быстро произнесла я, но скорость речи не уберегла от нового укола боли при воспоминании о злосчастной лаборатории. — Все эти фото я выкладывала в соцсетях, а кто-то просмотрел мои страницы, скачал все фото и распечатал, — в горле вновь стало сухо, и я прокашлялась. — В тот момент я подумала, что это всё ты — подстроил смерть Антона, убил Нелю и Котова, а теперь захотел похитить меня. Даже когда ты вытащил меня из ямы в мосту и повёл к выходу, я опасалась тебе доверять. И я рада была узнать, что зря. Потому что фотографии нашли в компьютере Звягина, заместителя МиФи… твоего брата.
— Данилы Ивановича? — поразился Валя.
— Да. Кстати, не только мои, а ещё Нели, Насти Свинцовой и сотрудниц других отделов НИИ. Кстати, многие из отделения реанимации. Пока на основании этого его не закроют, но на него уже ищут более достоверные улики.
— А… на меня тоже?
— Валя, — я уверенно посмотрела на него. — Я знаю лишь то, что ты здорово нам помог. Благодаря собранной тобой информации есть шанс, что Цих не отвертится от правосудия. Ты, оказывается, чертовски смелый и добрый. И показаний против тебя от меня никто не услышит. По крайней мере, я буду говорить всё, как есть — а тут к тебе претензий никаких. Выздоравливай.
С этими словами я поднялась. На миг перед глазами всё поплыло. Ничего. Ещё немного усилий над собой, ещё несколько дел — и я буду дома, в своей постели.
Когда я уже взялась за ручку двери, Валя окликнул меня.
— Катя!
— Да?
Обернувшись, я заметила, что он смотрит на меня виноватым и растерянным взглядом.
— Все эти слухи в НИИ, насчёт… насчёт нас. Я ведь всё понимал. Сам я никогда не обращал внимания на сплетни других, и многое научился пропускать мимо ушей. Но мне было неприятно, что они могут сказываться на тебе. Катя, я всегда знал — у нас ничего быть не может, и ни на что не надеялся. Но каждый раз, когда замечал твоё расположение ко мне, я был счастлив. Просто ты хороший человек, Катя. И хороший друг.
Я ещё раз посмотрела на парня, сидевшего на кровати в повязке и больничной пижаме, чувствуя смесь признания, благодарности и… жалости.
— И ты тоже, Валя. Береги себя.
Я вышла в коридор и направилась к выходу из отделения. Голова слегка кружилась. Все клетки моего организма бунтовали, требуя немедленного отдыха, а ноющий синяк на правой руке играл в этом оркестре лейтмотив. За время, прошедшее с момента возвращения из подземелий НИИ (ночь и половину дня), я спала от силы часа четыре — в этой же больнице, после того как меня осмотрели. По дороге в неё я спешно дала показания следователю ФСБ Василишину (подчинённому Ряхи), а позже, уже в больнице — «обычному». Когда я проснулась, то снова беседовала — уже с самим Ряхой (настоящее имя которого было Юрий Иванович Рябинин), с помощью предоставленных Тимом наушников и планшета. Благодаря другу, представлять подробный отчёт обо всём выясненном за последние дни мне не понадобилось: оказалось, он успел встретиться с шефом и сделать это сам, так что мне оставалось только дополнить. После событий в подвале Тим, как и я, обошёлся без серьёзных ранений и травм. Но если его даже не госпитализировали, то меня оставили в клинике до обеда, причём по настоянию Тима, «для наблюдения». Когда в двенадцать часов дня зашедшая в мою палату медсестра, наконец, объявила, что дальнейших оснований держать меня здесь нет, я вздохнула с большим облегчением.
Сейчас я собиралась встретиться с Тимом, который ходил навещать вышедшего из комы Диму Логачёва, и вместе с ним убраться отсюда. Мысли мои были только об этом, поэтому, когда столкнулась по пути со здоровенным мужчиной, я не сразу поняла, что он мне что-то сказал.
— Илона… ох, простите!
Я повернулась и узнала заведующего реанимацией профессора Александра Олеговича Северина. На нём был синий хирургический костюм с такого же цвета чепчиком. С выреза на груди, в тон щетине, торчали белёсые волосы. Со времен нашей последней встречи внешний вид доктора изменился не в лучшую сторону: кожа лица приобрела пепельно-белый оттенок, глаза ввалились, а под ними залегли синие тени. Видимо, Александр Олегович здорово переутомляется на своей работе.
— Извините. Вы Екатерина Бирюченко, конечно же, я вас помню. На меня нашло наваждение… Здесь, в неврологии, раньше работала Илона Правкина. Как врач — на полставки, а так, конечно, больше в отделе как ведущий научный сотрудник. Хорошая была женщина, Илона Александровна. Пять лет прошло, а мне до сих пор её не хватает. Мы дружили, общались очень хорошо.