С неспокойной совестью я, изловчившись, просунула пальцы за узкие доски к железному крючку, на который изнутри закрывалась калитка, подцепила тот и потянула вверх. Не с первой попытки, но мне удалось освободить его из удерживающего кольца, после чего я уже беспрепятственно отворила калитку и, скрепя сердце, проникла на участок. Здесь было тихо. Посмотрев в сторону одноэтажной бани, рядом с которой золотились на солнце вишневые и грушевые деревья, я устремилась по небольшой дорожке к ближайшей боковой лестнице высоченного крыльца, утопающего в цветах. Растения полыхали разноцветным великолепием в клумбах перед ним, и тех, что свисали из всюду подвешенных кашпо. Доски скрипели под моими ногами, когда я по ним приблизилась к незатейливой, выкрашенной в салатовый цвет входной двери. Я постучалась в неё и принялась ждать.
В это время мои уши уловили тихий шум проезжающего мимо дачи автомобиля. Почувствовав вялое беспокойство насчёт аккуратности водителя относительно моей стоящей на обочине «Ауди», я приготовилась вновь занести руку для стука, и тут дверь отворилась. На пороге стояла мать Вали Малькова, изумлённо взирая на меня снизу вверх ярко-голубыми глазами. Очков на Инне Алексеевне сейчас не было. В мочках ушей, видневшихся из-под распущенных, ниспадающих до плеч платиновых прядей волос, просматривались массивные золотые серьги. Парочка таких же увесистых перстней украшала и её тонкие пальцы с короткими, отполированными и покрытыми нежно-розовым лаком ногтями — ими она придерживала серую кружевную шаль, в которую куталась, набросив поверх простого синего платья в мелкий белый горошек.
— Екатерина Семёновна? — молодой девчоночий голос, прозвучавший из её напомаженного рта, выражал крайнее удивление. От поднятых вверх идеально выщипанных бровей на гладком лбу Мальковой показались морщины. — Чем обязана? Что-то случилось? Что-то с Валей?
— Нет, нет, Инна Алексеевна, с ним всё нормально, — поспешила заверить её я. — То есть он пока что в больнице, но его скоро выпишут. Да…
Я побоялась, что немолодая дама узрит в моем голосе предательскую фальшь: на самом деле я понятия не имела точную дату выписки Вали, потому что в интересах следствия не могла сейчас ни с кем общаться. Тем более с ним, всё ещё одним из подозреваемых.
— Уф, ясно. А то уже напугали, — в голосе послышалось облегчение. — Но в таком случае что случилось?
— Ничего. Я… я просто приехала поговорить. Понимаете, Инна Алексеевна…
Мне вдруг стало неудобно от представления того, как я, должно быть, выгляжу в глазах немолодой женщины: коллега сына, отчасти виноватая в получении им травм, вдруг сваливается как снег на голову и просит поговорить, не зная, о чём. Я запоздало спохватилась, что надо было привезти хоть какой-нибудь торт, тогда бы сейчас не выглядела так глупо. И в самом деле, я, поглощённая переживаниями, начисто забыла о гостинце. Чёрт…
Я уже открыла рот, чтобы спросить Инну Алексеевну о нахождении ближайшего самого приличного магазина, но вдруг её лицо расплылось в улыбке — так неожиданно, что я напугалась.
— Конечно! Тогда понимаю. Входите, входите.
И не успела я опомниться, как была втащена в помещение проворной и цепкой наманикюренной ручкой.
— Проходите, садитесь, дорогая. Обувь можно оставить на коврике у двери. Я как раз подогрела хот-доги и булочки с сахаром, ещё не успели остыть…
Бросив белые мокасины около порога, я прошла по устланными пестрыми лоскутными коврами половицам через центр прямоугольной комнаты-кухни. Затем мимо ведущей вглубь жилища белой двери направо, к обеденному столу у окна. Там, на его клеёнке с изображением ирис, громоздились тарелки, обильно заполненные выпечкой.
— Душенька, вы не волнуйтесь. Присаживаетесь!
Поняв, что выдаю внутреннее беспокойство, я постаралась принять непроницаемый вид и, сохраняя его подобие, уселась на один из деревянных стульев — тот, что ближе к краю (мои ушибленные колени при сгибании отозвались приглушенной болью). Мама Вали моментально поставила передо мной тарелку, а затем, пока я разглядывала кухонный гарнитур орехового цвета, метнулась к газовой плите за чайником и спустя мгновение принесла дымящуюся кружку. Я почувствовала дивный, чуть терпкий аромат.
— Настоящий цейлонский чай, — гордо заявила она, усаживаясь напротив со своей кружкой. Взяв себе пирожок, она указала им на блюдо. — Берите-берите. Тут вот ещё рядом варенье.
Я только сейчас приметила рядом с чашками три наполненные вазочки.
— Вот с персиковым, а вот — с черничным. А здесь — из жимолости, нашей садовой. Валечка собирал, кстати. Она хорошо помогает снизить давление, что мне как раз кстати… Вы не голодны? Может, хотите еду посущественнее? У меня ещё супчик куриный есть и тефтельки на пару. Валечке каждый день обед собираю в больницу, но всё равно дома много чего остаётся. Не унесёшь ведь…
Глаза Инны Алексеевны светились искренней, даже маниакальной заботой. Интересно, мечтал ли Валя когда-нибудь выскочить из-под опеки мамы? Хотя вряд ли. Судя по нему — его всё устраивает.
— Ох, нет, спасибо. Я только булочку с чаем.
В подтверждение слов я взяла ближайшую с тарелки и откусила. Сдоба и впрямь была вкусной, в меру сладкой, а тесто — пышным.
— Хорошо. А вареньице вы, может быть, уже пробовали? Валя рассказывал мне, что вы его навещали. Вот забыла спросить, угощал ли он? Я ему тогда передавала…
— Ээ… я… — так как мой рот был забит выпечкой, я неопределённо кивнула и отхлебнула чай. Он почему-то странно горчил.
— Ой, как здорово!
— Инна Алексеевна, — проглотив кусок, я посмотрела на мать Валентина. — Вы снимали день рождения Гаврилюка… Петра Владимировича, нашего шефа, на камеру?
— Что? Вы… — Голубые глаза на молодящемся лице изумлённо расширились, застыв. На какое-то мгновение Малькова стала похожа на куклу. Учитывая недавний опыт общения с людьми, превращённых в роботов в подвале НИИ, от такой ассоциации мне стало жутко. Только когда в глазах собеседницы зажглась искра понимания и она снова «включилась», я почувствовала себя лучше.
— Ах, день рождения Валечки. Да, каждый праздник его я постоянно снимаю — с тех пор, как ему исполнился годик. Старая материнская привычка! — нырнув ложкой в сахарницу, Инна Алексеевна опустила «добычу» в свою кружку и принялась методично размешивать. Я заметила на безымянном пальце женщины золотое кольцо с рубином, обрамлённым мелкими бриллиантами. — Вы так спросили про шефа, и я удивилась. Нет! Я никогда не снимаю мероприятия посторонних людей. В агенстве, спасибо, этим занимаются специально обученные люди, ха-ха… А у моего сына на это есть я, то есть мама.
— Да, это хорошо… Понятно…
— А почему вы решили об этом спросить? — женщина вновь посерьёзнела, перестав помешивать ложкой чай. — Это как-то связано с… О Боже, вы хотели поговорить о том, не попало ли на видео то, что тогда… это… случилось… Простите, конечно, нет. Я вечером после поздравления уже ничего не снимала… нет, нет, нет…
— Нет, не об этом, — слишком быстро обрубила я. И, не переведя дух, прибавила, — Инна Алексеевна, вы кому-нибудь с тех пор отдавали камеру? Попользоваться, починить или зачем-то ещё?
— Нет, — женщина поджала губы.
— Точно?
— Да, точно. А к чему…
— Где она у вас хранится?
Мать Вали ещё раз удивлённо посмотрела на меня, но ответила:
— Да тут и хранится, в моей спальне.
— Когда вы в последний раз ею пользовались? Пересматривали ли вы видео с… того дня?
Инна Алексеевна покачала головой.
— Нет, с тех пор, как… ну, с того дня я вообще её не трогала. И ничего не пересматривала. Из-за того, что произошло с Антоном Сергеевичем в тот вечер… простите, что об этом я говорю, из-за этого я была сама не своя и Валечка тоже. Шок, да ещё виноватыми себя чувствовали. Это ведь я им про поле за нашим участком рассказала, где у местных мальчишек постоянно матчи футбольные. И про аварию не знали, хотя могли бы, рядом с домом-то нашим гиблое место, вот ужас! Мы ведь тогда утром приехали, после урагана с дождём, подвезли нас. Генератор свой есть, включается автоматически. Если и вырубало чего, этого мы не застали. Да и у многих в посёлке он есть, насколько я знаю.
Новое напоминание о том, что рядом находится место смерти моего мужа, вызвало дрожь.
— Я и следователю этому, накачанному, прилизанному, всё также сказала. Валечка-то едва говорить мог от чувства вины и место на поле показывать тоже. Так он ещё на него наседал! А Валя, вообще-то, герой. В ту ночь именно он позвонил в службу и, пока их ждали, сторожил, чтобы больше никто не зашёл на смертельно опасный участок земли. Сам бледный весь, но такой решительный! В армии не служил, спасли его с Пашей, но думаю, он бы там всё-таки справился. Выдержкой он в отца пошёл и храбростью тоже. Я сама не такая… Помню, в ту ночь плакала и порывалась Вале пирожков принести, успокоить — а он не хотел. Сиди, говорит, мама, дома. Мальчик мой! Так за него беспокоилась. И представляете, всё это следователю рассказала, а он даже глазом не повёл и пирожки мои есть не стал. Ишь какой! Стрелков или Стрельцов — как там его фамилия…
— Да… Валя молодец, — поняв, что от незаметно застрявшего в горле кома говорю хрипло, я прокашлялась. — Инна Алексеевна, посмотрите, пожалуйста, здесь ли камера?
— Ой, точно! — она встала со стула. — Я отвлеклась. Сейчас принесу.
В её отсутствие я молча пила чай, доедая булочку и думая, что матери на самом деле далеко не всё знают о своих детях. Да и не только они — порою жены серийных убийц долгие годы живут с добрым, любящим, как кажется им, примерным супругом. И в каком шоке они пребывают, когда правда вскрывается. У одного человека много граней…
— Вот, душенька, — Инна Алексеевна вернулась, подойдя ко мне с камерой. Я взяла чёрную «Canon Legria HF G25» и с некоторой опаской повертела.
— Недешевая, — вырвалось у меня.
— Знаю. Миша подарил на день рождения, — гордо ответила Малькова. Я заметила, что теперь на ней были очки. — Миша — Михаил Филин, брат Валечки по отцу. Сынок обычно скрывает от коллег родство с Пашей и его семьёй, не хочет выделяться. Но перед вами раскрылся — об этом он мне поведал! Конечно, ведь вы, Екатерина Семёновна, заслуживаете доверия моего сына, — мать Вали приблизила камеру к себе. — Вот здесь она включается… если там ещё остался заряд. В тот день… точнее, ночь, — говорила она, пока я ожидаласмены логотип на загоревшемся экране, — я была в таком ужасе, что не помнила, где её оставила. Потом, как все уехали, легла спать, а на следующий день во время уборки камеру просто в комод у себя в спальне положила и с тех пор не забирала. Не думала о ней и не вспоминала, а то так бы домой увезти надо.