С такими мыслями, подбадривая себя, я шла по коридорам, минуя секции и узкие проходы. Перерывы между схватками были ещё достаточно длинными, чтобы в них я, двигаясь быстрее, могла идти всё дальше, до конца. По лбу и спине катился пот, ноги и поясница ныли, грудь нещадно разрывала одышка. Когда становилось хуже, я, чтобы помочь себе, опиралась рукой о стены, молясь, чтоб потемнение в глазах не закончилось потерей сознания. Только бы не упасть, только бы успеть… А что, если Химик заблокировал все двери? (От ужаса я вспотела ещё сильнее). Да нет, ему самому ведь надо везде проходить…
Вот и секция, в которой я жила. Вон и дверь моей прошлой палаты… Я перевела дух. Отлично, пока всё идёт нормально. Так, теперь в левый боковой коридор.
Только бы успеть…
Новая схватка пронзила болью. В голове вспыхнуло, и на мгновение всё вокруг стало красным — весь маленький коридор, ведущий к серой металлической двери, в верхней части которой было окно, с той стороны забранное габионной сеткой. Теперь, подбежав к ней, я без труда различила электронный замок и вставила карту.
Щелчок — и писк. Получилось!
Дрожа, я шагнула внутрь, в царство боли и красных стен.
Страх.
Штативы, пакеты с кровью, красная линия монитора…
Моя беспомощность…
Сейчас здесь было темно. Лишь вдалеке виделся свет — туда я и направлялась. Грудная клетка сжалась так, что дышать я могла только поверхностно. Осторожно и тихо ступая, я двигалась по полутёмному коридору, и неясные очертания шкафов и полочек с инструментами в этой красно-чёрной палитре казались ещё более зловещими. Как ни старалась я не смотреть по сторонам — боковое зрение навязчиво подсовывало фантазии жуткие картины.
Ощущение было таким, будто я прохожу мрачную сюрреалистическую компьютерную игру, вот только я, отнюдь не сидевшая в безопасности по ту сторону монитора, не имела возможностей ни выйти из этой игры, когда надоест, ни поставить её на паузу, ни уйти отдохнуть и выпить чаю, когда станет слишком страшно и напряжённо.
Шлюз, ведущий из «красного» коридора в операционный блок, оказался открытым. Миновав двери, я вышла на свет и, передохнув секунд пять, двинулась дальше, мимо дверей операционных.
Это там, там он лежал, за дверью, его полное тело на столе, и шланг был заполнен кровью!
Усилием мысли я отогнала навязчивое видение, но в горле всё равно пересохло. Я ускорила шаг, стремясь оказаться дальше отсюда.
Живот вне схватки побаливал. Может, я всё же ещё не рожаю? Я мучительно попыталась припомнить, отходила ли у меня в последние дни слизистая пробка, но всё, на чем я сейчас могла сосредоточиться — это на том, чтобы найти выход.
Ещё один шлюз — и вот я в отсеке реанимации. По левую сторону от меня находился зал для пациентов, отделённый от общего коридора по всей его длине стеной, верхняя половина которой была представлена прочными пластиковыми стёклами с перегородками. Оттуда исходило белое стерильное свечение. Меня передернуло — за месяцы, что я жила здесь, обилие белого уже действовало на нервы. Я почти было отвернулась, как тут мой боковой взгляд сфокусировался на какой-то детали за стеклом.
«Не надо, не смотри!»
Но я посмотрела в ту сторону.
И увидела лежавшее на ближайшей, стоящей боком к стене, кровати тело.
Моё собственное тело пробрал холод. Собравшись с духом, я, преодолевая себя, свой ужас и отвращение, подошла поближе и вгляделась в находящуюся за стеклом женщину лет пятидесяти — пятидесяти пяти. Несчастную укрывало бледное, неказистое одеяло; поверх него безжизненно лежали руки, по цвету сравнявшиеся с постельным бельём. Определённо, женщина была жива, но находилась в коме: от вен в её руках отходили трубочки капельниц, на указательном пальце правой руки виднелся пульсоксиметр, на плече — манжетка тонометра, а на обнаженной верхней части груди торчали видимые электроды. Монитор над кроватью мигал, отображая меняющиеся каждую секунду показания жизнедеятельности пациентки. Отходящая от ротового отверстия трубка прямиком вела к аппарату ИВЛ, гофрированный компрессор которого медленно, с шипением поднимался и опускался в прозрачном цилиндре.
Кровь по шлангу, застывший в безмолвном крике череп…
«Уходи! Ты ничем ей не можешь помочь! Неизвестно, что он с ней сделал и во что превратил!»
Мой живот вновь стал болезненно сжиматься.
«Скорее!»
Я ещё раз взглянула на женщину: светлые волосы — некогда, вероятно, ухоженные, сейчас напоминавшие старую мочалку; полное, с обвисшей кожей, лицо. Надеюсь, она хотя бы не мучилась… или не будет больше.
Живот схватило ещё сильнее. Я медленно сделала глубокий вдох и начала выдыхать.
Вдруг кисть руки женщины повернулась — так, что стал заметен безымянный палец. А на нём — приметное кольцо с крупным камнем. Рубином.
Рубином… кольцо из золота… обесцвеченные волосы…
— О Боже, Инна Алексеевна! — выдохнула я.
«Надеюсь, скоро увидимся», — донёсся до меня из того июльского дня девичий, тогда заплетающийся голос Мальковой.
Вот и увиделись.
Те конфеты у неё на даче… Они были отравлены! В них наверняка впрыснули снотворное. Вот почему она тогда резко стала сонливой…
— Инна Алексеевна! — я хотела крикнуть, но связки, одеревеневшие от осознания произошедшей жестокости и ослабленные общей болью, выдали лишь жалкий хрип. — Сейчас…
Меня будто ударили наотмашь. Нет, не может быть. Как он мог и её тоже…
Руки мои суетливо шарили по стёклам, перегородкам, скользили, пытаясь отыскать дверь или хотя бы лазейку, по которой можно проникнуть к матери Вали и попытаться её оттуда вытащить.
Он не мог так поступить с ней, она же… Хотя и он… но всё-таки…
От боли на пике схватки у меня вновь выступили на глазах слёзы, а из горла вырвался жалобный стон. Изнемогая, я остановилась, облокотившись на стекло, и дышала, глядя на кардиомонитор, отображающий сердцебиение мамы Вали. Вдох — четыре сердечных сокращения. Выдох — ещё четыре. По гладкой стеклянной поверхности стекала капля. Наверное, пот с моего лба, что ещё. Господи, как же больно!
Почувствовав хлопок, я от неожиданности вскрикнула — и поняла, что по ногам стекает тёплая жидкость. Я машинально глянула вниз. Кажется, воды светлые. Но их было много, очень много…
Кое-как повернувшись, я двинулась дальше, сгибаясь и держась за живот, вскрикивая от боли через каждый шаг, но заставляя себя идти вперёд, несмотря ни на что — пока моё тело окончательно не сдалось и я не осела на пол.
Вокруг всё плыло. Пол холодный — но бояться застудить себе что-то нет больше смысла. Сейчас отдохну и пойду… О том, чтобы скорее найти выход из лаборатории, уже не могло быть речи. Главное теперь — сосредоточиться на том, что мне предстоит рожать здесь, и постараться, чтобы всё прошло с минимальной травматичностьюдля ребёнка.
Возможно, я рожу в ближайшие минуты. Возможно, прямо здесь, в коридоре реанимационного блока — если не смогу или не успею добраться в другое, более приемлемоедля этого место.
Когда дойдёт до самого рождения, я это почувствую, верно? Должна же почувствовать?
Живот жгло огнём и тянуло. Я запоздало подумала, что стресс и бег, а также удар, вероятно, ускорили процесс родов, а то и дискоординировали.
Вдавливаясь спиной в стену и склонив голову, я стонала, готовая сорваться на крик, и всё, чем я могла помочь себе — это дышать. Я честно старалась, но получалось не очень. Потому что мне было страшно. Страшно, как почти никогда за всё время пребывания здесь. Я мысленно проклинала себя за то, что рискнула бежать именно сейчас, перед тем, как начались роды. Зачем я это сделала? Хотела спасти себя и дочь, а теперь выйдет так, что, наоборот, погубила? Она ведь рождается раньше срока. Что, если она не сможет без должной помощи?
Прости меня, дочка. Видимо, я очень плохая безответственная мать. Сколько я ещё могу причинить тебе зла?
Обстановка вокруг по-прежнему расплывалась — теперь уже от слёз, что застилали глаза. Я торопливо утерлась рукой и осознала, что до сих пор зажимаю в ней карту-ключ.
Сохранить, её нужно сохранить. Иначе Химик изымет её, как только меня найдёт.
Чёрт! Мысль, что он обнаружит меня, теперь кажется радостной. Никогда бы не подумала, что буду когда-нибудь счастлива его приходу.
А если в итоге мы будем лежать в этом зале такими же безжизненными полутрупами, как Инна Алексеевна…
Я постаралась выбросить из головы жуткие представления.
Сохранить, спрятать. Ключевые слова крутились в голове, как мантра.
Надо срочно спрятать карту. Куда?
Мои глаза забегали по сторонам в поисках места. Собраться и размышлять было непросто, учитывая, что тело разрывалось от боли.
Думай. Ну же!
Коридор был пустым. Ни шкафов, ни закутков, как в начале, при входе в блок. Одни стены: бетонная, в которую я сейчас вжималась, и пластиковая, отгораживающая впереди зал. Увы, вернуться к шкафам сил уже не хватит…
Я устало повернулась, привалилась к стене теперь боком и опустила взгляд. Неужели ничего не выйдет? Значит, всё было зря? Нападение на Химика, очередной неудачный побег — и всё для того, чтобы мы с дочкой оказались одни в опасности. Что, если мы и умрём здесь, на этом сером кафеле, рядом с плинтусом?
Тут меня осенило, куда спрятать карту.
Прогоняя тошноту, подступившую с очередной волной боли, я провела рукой по широкому пластмассовому плинтусу цвета запекшейся крови, а затем попыталась поддеть его ногтем. Да! Там есть зазор. Можно попробовать втиснуть эту пластиковую штуковину…
Не без усилий я-таки втиснула прямоугольник за плинтус и попыталась критически оценить надежность тайника. На мой взгляд, получилось заметно — плинтус выпирал. Но с другой стороны, я вижу данный дефект, потому что знаю о нём. А если не знать — можно ли вычислить?
В следующий миг мне уже было не до размышлений. Схватка, стремительно нарастающая, достигла своего предела — и я, ничего не соображая, целиком растворилась в мелькающих перед глазами пламенных кругах, а в ушах стоял собственный крик.