У меня опять промелькнуло чувство, что я упустила какую-то важную, ранее незаметную деталь. Я уже думала о ней сегодня, и каждый раз она уплывала…
— Да что же это такое! — опомнившись, я отвела горлышко бутылки в сторону. Ещё немного — и жидкость цвета граната пролилась бы через край.
Тим за моей спиной что-то сказал — я не расслышала, что именно. Тело моё вдруг напряглось от необъяснимой неловкости. Повернувшись, я отрешенно взяла у него из рук пустой бокал и начала наполнять его снова. Беспокойство друга буквально чувствовалось мною, как осязаемое. Ему было жаль меня, как мне — его, и он тоже мучился из-за неуместности в этой ситуации слов.
Определённо, Тим держится лучше, чем я. Хотя откуда мне знать, как он переживал дома?
Или… Может быть… Да нет. Но всё же…
Впрочем, думать об этом сейчас не хотелось.
Я выпрямилась. В глазах прыгали яркие точки. Странно, обычно такое количество крепкого спиртного влияло на меня менее выражено… Развернувшись, я протянула Тиму наполненный бокал. Комната вокруг начала расплываться, но друг оставался по-прежнему чётким. Даже слишком. Нет, действие алкоголя сегодня впрямь необычное…
— Кать, — мягко начал он, принимая бокал. Так много нежности в его тоне, чёрт возьми! — Я тут подумал — впредь надо будет ограничивать себя в бухле. Иначе сопьёмся.
Я нервно хихикнула.
— Что-то подобное ты сказал, когда мы в подростковом возрасте напали на домашний бар моего папы, а потом налили в пустые бутылки воду и чай, чтобы он сразу ничего не заметил.
Тим улыбнулся.
— Я тоже сейчас это вспомнил, — на секунду осекшись, он хрипло кашлянул. — Мы ведь снова теперь… Вдвоём. На этот весь арсенал остались, — друг кивнул в сторону шкафчика за моей спиной.
На лице его сохранялась улыбка, и я не столько начавшим размываться взглядом, сколько внутренним чутьем поняла, что Тим напрягся в ожидании моей реакции, потому что впервые за вечер здесь прозвучала отсылка к тому, что случилось — и прозвучала из его уст.
Я посмотрела на него и кивнула.
— Конечно. Научимся не злоупотреблять.
Несколько секунд я просто глядела на Тима, застывшего под тяжестью обрушившегося на нас момента. А затем, не успев понять, что делаю, кинулась к нему в объятия. Тот покачнулся — должно быть, едва не выронил виски. Свободной рукой Тим сжал меня, я же крепко обнимала его, утыкаясь ему в шею и вдыхая исходящее от него тепло. Рёбра изнутри давили молчаливый крик и огромное желание спрятаться от боли. От нашей общей боли.
Не отпуская меня, Тим на мгновение наклонился (я услышала стук стекла о стекло), а потом обнял уже обеими руками.
Мир вокруг растворялся. Он гладил меня по спине — а я прижималась к нему. Настолько, что почувствовала всё, что произошло. Но меня ничего не смутило. Даже когда Тим усадил меня на диван. Наверное, виной тому было воздействие алкоголя, усилившее желание выплеснуть все эмоции в какой бы то ни было форме. Если их нельзя было выразить словами. Ни это, ни другое.
Высказать… выразить… забыться…
Потом вроде выпили ещё — а может, и нет. Больше ничего нельзя было сказать точно. Кроме одного: Тим оказался слишком мне нужен. Как и я ему — по его прикосновениям я безошибочно почувствовала это.
Я закрыла глаза. Его дыхание было совсем близко, а руки — уже на горячей коже моего тела. От пронзившей тело горячей волны закружилась голова. Ещё несколько объятий и прикосновений — и вот я, лёжа на спине на диване, прижимаюсь своей обнаженной грудью к его груди. Нас несло в огромный бурлящий океан, рассыпая на атомы. Было страшно, но нам этого хотелось. Сбежать. От себя, от всех. Потеряться, с головой окунувшись в манящую и одновременно рискованную, не поддающуюся контролю стихию.
И это происходит. С каждой волной — всё сильнее. Я полностью понимала происходящее, но, к своему стыду, оно мне нравилось до безумной, неимоверно сладостной боли, от которой сбивалось дыхание. Неуместное чувство пугало и одновременно успокаивало. Слёзы, текущие из-под моих закрытых глаз, шли, казалось, из глубины души — с той самой кровоточащей расщелины, где треснула моя душа. Но с очередным движением тела её образ и мысли о ней исчезали — так же, как обо всём остальном.
Прежде чем окончательно раствориться в блаженном забытье, поддавшись мощному выбросу удовольствия, я подумала о том, с кем сейчас его разделяю — о том, что и он, пройдя тот же мыслительный путь, в этот миг позволил себе отпустить свои душевные раны.
То незримое, что от меня ускользало, было, наконец, настигнуто. Здесь и сейчас, мы больше не были одни. Мы соединились в одно. Осколки, собравшиеся вновь в единое целое.
Глава 45
Я до сих пор помню всё. Всё, о чём думала той ночью. Как проснулась под утро, как отказывалась верить, что случившееся было на самом деле. Как мне было плохо — не только от выпитого алкоголя. Помню в мельчайших деталях. Вот только зачем?
На всё есть своя причина, папа. Но почему так?
«Да, я всё знаю, время поменяло нас, но в этом кайф…»
Почему теперь? У нас ведь за всю жизнь было множество ситуаций, когда это теоретически могло произойти. Но ведь не происходило! Сколько раз мы пили вместе до этого без всяких последствий?
«Отпускай все мысли обо мне как дым,
Главное, не передержи…»
Дым… алкоголь… И почему в голове так застряла вчерашняя песня?
«Пусть всё это будет в голове — неприятный сон»
Не происходило… из-за меня? Дело было во мне?
«У нас с тобой одна радиоволна…»
Недавние события вспыхивали в памяти снимками — яркими, размытыми чувственными красками изображений, врезающихся в голову. Последним из этого, что я запомнила, было то, как засыпала в его объятиях, ощущая на губах солоноватый привкус собственных слёз. Последняя часть картинки, заключительный эпизод драматического сериала, стоп-кодон последовательности ДНК. Дальше — ничего. Одна темнота…
Темнота — и ноющая в висках тупая боль.
И холод, почему-то холод.
Сквозь прерывающийся сон я чувствовала, что лежу на чем-то мягком, невероятно уютном, баюкающем — таком, что хотелось вечность лежать в этом коконе, не вставая и не открывая глаз. И спать…
Если бы не холод и не настырная, вкручивающаяся в виски палка. Ввинчиваясь по спирали, издевательски медленно, мерзкая железяка с каждым нажимом всё увеличивала и увеличивала градус боли.
Ещё немного сна… Пожалуйста… Пускай всё утихнет. Я не хочу просыпаться…
Однако экзекуция не только продолжилась, но и начала сопровождаться каким-то свистом. Может, палка на самом деле была сверлом гигантской дрели?
И холод. Чёртов холод.
Медленно, щурясь от боли, я открыла глаза и поначалу не поняла, где нахожусь — как человек с амнезией, внезапно выброшенный в вакуум космоса. Несколько секунд мне понадобилось для осознания того, что лежу, укутанная одеялом, в кровати в окружении полной темноты. Во рту было сухо, словно в пустыне. В целях идентификации обстановки я проводила отёкшими, казалось, глазами по потолку и стенам, затем, превозмогая головную боль с начавшейся тошнотой, осторожно повернула голову налево. Проступающие сквозь тьму знакомые очертания подсказали, что я нахожусь на диване в зале своей квартиры. А то, что здесь свистит — не дрель и не моя съезжающая крыша, а гуляющий по комнате ветер, который и принёс с собой холод.
С раздражением подумав, что снова попала в ситуацию, когда ложусь спать с открытой форточкой, а посреди ночи вдруг поднимается ураган и врывается в неё, я нехотя начала вставать в постели, намереваясь закрыть окно, и тут обнаружила, что лежу без одежды. Совсем.
В память безжалостным ножом триггера вонзились события этого вечера, и их внезапный обвал на меня сделал комнату ещё более тёмной, головокружение — сильнее, а чувство незнакомой реальности, испытанное при пробуждении, вернулось вновь. То, что от стыда я не рухнула обратно на подушку, закрывшись с головой одеялом, объяснялось общей оцепенелостью, которая вперемешку с сильной головной болью, во-первых, не давала возможности совершать лишние телодвижения, а во-вторых, поддерживала остатки ощущения сюрреализма, небывалого сна — как будто произошедшее им и было. Может, и вправду мне всё приснилось? Ведь в комнате я сейчас была одна. Пожалуйста, хоть бы…
Но здравый смысл, анализируя неопровержимые факты — отсутствие на мне даже нижнего белья, темнота и два пустых бокала и бутылки на стеклянном столике рядом с диваном, неизбежно лишал меня возможности надеяться на то, что всё было не по-настоящему.
И по мере осознания всего в мою душу медленно, в такт вкручивающейся в виски железной палки боли ввинчивался смешанный со стыдом ужас.
В холоде и головной боли похмелья были и плюсы — данные факторы затопили собой мысленные вопросы «как такое могло произойти» и «как жить дальше», поэтому я, постанывая, морщась и дрожа, принялась искать одежду, шаря руками по постели вокруг и вглядываясь в сизую, равнодушную темноту, что убаюкала дом.
Белеющая майка нашлась на подлокотнике дивана, поверх сбитых подушек. Кое-как напялив её, я продолжила поиски уже в ней. Трусы отыскались в противоположном углу постели, а шорты с носками — на полу. Наспех одевшись, я, обдуваемая ветром, с кружащейся головой зашагала ему навстречу, к колышущейся шторке окна, держалась на лоб ичувствовала, как трепыхаются, подобно перьям вороны, мои всколоченные волосы. Холодные потоки воздуха, оживляющие моё лицо, вновь навевали мысли о нахождении в туманном сне, и мне действительно хотелось представить, что вот сейчас я закрою глаза, открою — и перенесусь на несколько часов назад, в прошедший вечер, где окажется, что я, перебрав спиртного, просто мирно заснула. Может, рядом также окажется Тим, и я расскажу ему про свой сон, а он от души посмеётся, хлопнет меня по плечу и заявит: «Ну ты даёшь, Катюха! Не очкуй, ты всё это время дрыхла на диване без задних ног. Я тебя спать уложил, а сам сходил на кухню пожрать. То, что мы с тобой переспали, реально только во сне может привидеться! Ё-моё, это какой же у тебя отходняк после такого сна будет, я представлю прямо… Ладно, пойду, чтобы тебя сейчас не смущать…»