Протянув руку, я с силой захлопнула форточку и повернула ручку.
Действительно, я даже вообразить себе не могла возможность секса со своим лучшим другом, особенно сейчас, в такой период нашей жизни. Не то бы мне это приснилось.
Не то чтобы это случилось вреальности.
И Тим действительно ушёл. Действительно, чтоб не смущать меня. И себя, должно быть, тоже. По крайней мере, завтра можно будет избежать объяснений и обоюдного жгучего стыда…
Всё так же дрожа, я пробралась на кухню, открыла кран и начала прямо оттуда зачерпывать рукой воду и жадно пить, попутно умывая лицо. Меня трясло, и не только от холода и похмелья. Покончив с этим, я открыла над раковиной дверцу буфета и отыскала среди коробок с множественными приправами, которые Антон собирал для своих блюд, аптечку. Достала, покопалась в ней, нашла обезболивающее и проглотила две таблетки. Мутить начало ещё сильнее. С огромным усилием я поставила всё на место и, покачиваясь, вернулась в зал, где практически рухнула на диван. О том, чтобы сейчас сходить в душ, не шло речи — сил не было даже заползти под одеяло. Перевернувшись на спину, я уставилась в потолок. Опухшие веки болели. В комнате светало — значит, сейчас примерно начало пятого утра. Ночь уходила, унося с собой алкогольную эйфорию и оставляя вместо себя утро, пропитанное осознанием сокрушительных последствий, горькой виной и новым витком самоедства…
Мысли разматывались, как нити катушки, и было всё труднее собрать их воедино. Но общая суть никуда не девалась, и мне становилось тошно от самой себя. Как долго это будет продолжаться? День, неделю, месяц, год или больше? Как быть теперь мне и Тиму — делать вид, что ничего не было? Возможно ли это? А главное, как себя простить?
Я зажмурилась и сжалась в комок. Одно хорошо — после всего, что между нами случилось, он ушёл. С уверенностью можно было сказать, что его нет сейчас не только на постели со мной, но вообще в этой квартире. Это вызывало облегчение и чувство благодарности к нему. Хорошо, что Тим проснулся раньше меня. Если при пробуждении я увидела бы его рядом с собой, я бы точно сошла с ума… К счастью, мои мучительные терзания продолжались недолго — сон сжалился надо мной и снова забрал к себе, украв от мыслей. Перед этим он тихо закрыл меня похожими на крылья руками.
Глава 46
Я помню всё. Даже то, что хочу забыть. И то, что было дальше. В это воспоминание я возвращаюсь так же часто, как в предыдущее: ведь они, связавшись между собой, вылились в единую, неоспоримую, горькую истину: их следствием стало всё произошедшее со мной за последние восемь месяцев. Остальные события тоже повлияли на конечный результат, но эти — больше всего.
Воспоминание, в которое каждый раз я с криком врываюсь и пытаюсь спасти ту Катю. Иногда я просто говорю ей спасаться, бежать сию же минуту, а иногда — умоляю подумать, чтобы понять находящуюся на поверхности истину и избежать участи, которая постигла меня, сообразить быстрее, чем тогда я. Та Катя ведь ещё ничего не знала. Оно и понятно — ей (то есть мне в тот момент, потрясённой произошедшим накануне вечером) было не до других размышлений. Однако я снова и снова врывалась к ней в тот момент сквозь время и пространство, умоляя спасаться, не становиться мною. Но она никогда не могла меня услышать, и я не могла её в этом винить. Между нами всегда оставалась прозрачная, невидимая перегородка, в которую я колотилась до слёз, хрипоты, до боли и крови в кулаках, но всё же оставалась бессильной перед тем, что для той Кати была лишь невидимым и неслышимым призраком будущего. Да и она для меня — голограмма прошлого. И всё же в то утро я всегда её навещала. И пыталась уберечь, пыталась…
Могла ли я тогда спастись, убежать? Ведь накануне Тим сообщил мне, что дело Химика завершено. Если бы я сообразила вставить свою сим-карту в телефон Антона, если бы не игнорировала внутренний голос и докопалась до сути до конца. Если бы не проявила слабость и не утратила бдительность…
То, вероятно, и да.
Меня разбудила настойчивая трель дверного звонка. Я нехотя разлепила веки. В глаза ударил дневной свет, от которого боль в голове усилилась. Тяжесть в ней и так приковывала к подушке настолько, что я еле сумела подняться. Спешно приглаживая на ходу волосы, подошла к входной двери. «А вдруг это вернулся Тим?», — не без стеснения подумала я и посмотрела в глазок. Нет, определённо не он. Стройная мужская фигура, затянутая в пиджак, прямые короткие волосы… Лица я разглядеть не могла.
По-прежнему смотря в сторону, мужчина нажал на звонок. Голова отозвалась на звук мучительным гудением, и я, не выдержав эту пытку, открыла дверь.
— Доброе утро, — поздоровался знакомый симпатичный мужчина. Выглядел сейчас он, надо сказать, максимально непринужденно: джинсы, синие тканевые мокасины, расстегнутся элегантная ветровка цвета хаки, под ней белая спортивная футболка. Его грудная клетка вздымалась несколько чаще, чем должна при спокойном дыхании, а лоб покрывали едва различимые капельки пота. Всё это могло указывать либо на психологический дистресс, либо (что вероятнее) на недавнюю физическую нагрузку. В руках у приятно улыбающегося визитера не было ничего — ни портфеля, ни барсетки, ни тем более пакетов. — Простите, что беспокою вас после таких трагических событий, но у меня срочное, как раз связанное с ними дело. Я обязательно должен обсудить его с вами, Екатерина Семёновна. Разрешите войти?
Я посмотрела на аккуратно подстриженные карамельно-каштановые волосы молодого директора НИИ Михаила Филина и почтенно кивнула.
— Хорошо.
Настенные часы в прихожей показывали пять минут одиннадцатого. Проводив гостя на кухню (быстро вспоминая, вымыла ли вчера посуду), я попросила его подождать там, а сама бросилась в ванную, где наспех почистила зубы, умылась (заодно ещё попила из-под крана) и расчесала волосы. Резинки под рукой не оказалось, поэтому пришлось смириться с тем, что предстану перед официальным посторонним лицом без должной укладки волос. Затем я сняла с крючка висевший там сиреневый халат, накинула велюровое изделие на себя и, завязав поясок, вышла.
МиФи чинно сидел за обеденным столом на табуретке и смотрел в телефон. Когда я зашла, он отложил аппарат и поднял на меня вежливый взгляд, который сейчас до неимоверности напоминал взгляд его сводного брата. Чёрт, даже манеры у братьев похожи — несмотря на то, что они воспитывались, по сути, в разных семьях.
— Я звонил вам вчера весь вечер и не мог дозвониться, — начал Филин.
— Ах, это… Извините. У меня телефон сломался, а сим-карту я ещё в другой не переставляла, — ответила я.
Конечно, мой айфон умер, окончательно раздолбавшись во время побега от подвальных жертв незаконных экспериментов.
Филин кивнул. Я подумала о том, что странно, разумеется, видеть столь величественного и известного человека вот просто так на моей кухне, среди кастрюль и прихваток. Но от следующей мысли у меня вспотела спина. Он ведь пришёл сюда явно не поболтать о погоде! Что вообще ему известно о произошедшем в НИИ расследовании и вскрытой преступной деятельности двух сотрудников, а также о моей с Тимом роли во всём этом? Как ему всё представили? Валя, его брат, попал ведь в больницу как непосредственный участник событий. Думаю, он мог уже пересказать Михаилу всё, что знал…
— Валя очень просил меня заглянуть к вам. Сказал, что открыл вам тайну нашего с ним родства. Так что, Екатерина Семёновна, я могу не опасаться за случайное раскрытие этого секрета в разговоре с вами, — сообщил Ми, пока я суетилась. Поставив чайник кипятиться, я принялась выкладывать на стол всё, что находила в более-менее приличном состоянии: запечатанную упаковку печенья, пачку вафлей и мешочек с шоколадными конфетами, а также нетронутый со вчерашнего вечера рыбный пирог, от которого я кое-как смогла отрезать сейчас два кусочка. Честно говоря, ничего из этого не тянуло на адекватное угощение богатого главы НИИ, но не соблюсти приличия я не могла.
— Как Валя? — осторожно поинтересовалась я, наливая кипяток в обе кружки. Гудящая голова несколько снижала мою концентрацию внимания, но я компенсировала это силой воли. Опуская в кружку Филина пакетик «Tess», я чувствовала неловкость из-за того, что данная марка будет не соответствовать его статусу. Мысленно я старалась себя успокоить: поскольку гость объявился внезапно, то недостаточно приёмлемые для него угощения не будут означать несоблюдение пиетета. Поставив перед ним чай, я со своей белой с красным цветком кружкой присела на диванчик напротив, по другую сторону стола.
— Вчера выписали, — ответил учёный, опустив взгляд к дымящейся чёрной кружке. — Он тоже не дозвонился до вас. Бедный Валя. Опять пострадал от своей жажды справедливости, — в голосе Филина прозвучала искренняя жалость. Он поднял кружку и сделал долгий проникновенный глоток. На его глазах выступили слёзы — вероятно, от кипятка.
— А… А почему он сам тогда сюда не приехал? — вырвалось у меня. — Не смог?
— Не смог, — медленным эхом отозвался Ми. Задумчиво посмотрев на кружку, он не спеша поставил её на стол. Если ему и не понравился напиток, то он, по крайней мере, не подал виду, и это лишний раз подчёркивало его интеллигентность. Я невольно подумала, что Валя поступил бы также.
— Он сказал, ему срочно нужно навестить маму. У Инны Алексеевны гипертоническая болезнь, и сегодня утром с ней случился очередной криз.
— Ничего себе… Как она?
— Угрозы для жизни нет. Но ей какое-то время придётся соблюдать постельный режим. Заболевания сердечно-сосудистой системы нельзя оставлять без внимания и должного лечения. Думаю, вы не нуждаетесь в объяснениях на эту тему, поскольку сами в ней хорошо разбираетесь. Это ведь ваша специализация, ваш… конёк.
Посреди спокойной речи Филин как-то по-особому выделил голосом последнее слово — точно плавный поток реки натолкнутся на камень. Это показалось мне странным.
— Ах да. Позвольте перейти-таки к цели моего визита, — Филин кашлянул, мягко взглянул мне в глаза и медленно сказал: