На мгновение стало нечем дышать. Страх ширился во мне, выталкивая из лёгких кислород. В глазах опять потемнело. Еле как я справилась с приступом дурноты, затем начала шевелить руками и ногами. К огромному облегчению они не были связаны. Но ужас неумолимо гнал вперёд, требуя встать и убежать. Не без тяжести я перекатилась на бок и, держась за край постели, устланной белоснежным одеялом, соскользнула на пол. Вышло не так плавно, как хотелось бы: не устояв на ногах, я упала, увлекая за собой постельные принадлежности, и сильно ударилась правым бедром и коленом о твёрдый пол. Боль звоном отозвалась во вновь заходившей кругом голове. С громким стоном я опёрлась руками в холодные белые кафельные плиты пола и вдруг заметила ужасное — на безымянном пальце правой руки отсутствовало обручальное кольцо. О нём напоминал один лишь впечатанный след на коже. Глубоко внутри заплескалась горечь. Зачем у меня отняли его?
Я села и тупо уставилась вперёд. Передо мной возвышалась белая пластиковая тумбочка без ящиков, на которой стоял выключенный кардиомонитор с отходящими от него чёрными проводами. Над ним возвышались горизонтальные перекладины штатива с кольцами для капельниц. Обстановка явно не предвещала ничего хорошего. Дрожа всем телом, я снова повернулась к кровати, с которой неудачно слезла, и начала хвататься трясущимися ладонями за её белые пластиковые части, пытаясь подняться. Удалось мне это после ещё двух падений. И вовремя — тошнота сделалась такой сильной, что пришлось опять лечь. Перед этим мой мозг мельком зафиксировал обстановку другой части непонятной палаты-комнаты: белая стена с отгороженным кафелем углом-закутком, куда вёл голый проём.
Через минуту, две или пять я-таки села в кровати. Голова нещадно раскалывалась. Тело пробирал пот. Только сейчас я увидела, что на мне по-прежнему мои майка и шорты. Ноги были босыми — домашние тапочки похититель захватить не потрудился. Что ж, меня хотя бы не раздевали, и это уже хорошо.
Я перевела взгляд наверх двери. Теперь на табло высвечивалось время 16:25.
Заметив кое-что ещё, я прищурилась. Над прямоугольной вывеской красовалось небольшое круглое отверстие, из которого выглядывал чёрный глазок.
Камера. За мной наблюдают!
От отвращения меня чуть не вырвало. Стиснув зубы, я силой воли отогнала рвущийся наружу крик, и снова, не без труда, села. С кровати я слезала теперь осторожнее: свесила ноги с края кровати, опустила их на пол, и только убедившись, что стою, перенесла всё тело. Пошатываясь, я направилась к двери. Сердце глухо стучало в ушах в такт каждому шагу. Ступни ощущали холод.
Вот и дверь — белая, как всё в этой противно-белой палате, гладкая и, похоже, железная…
Я застучала по ней кулаком — со всей силы, что у меня имелась. Если есть хоть слабый, хоть маленький шанс, что я нахожусь в обычной больнице и Филин здесь не при чём, на него нужно надеяться. Вдруг этого урода реально успели схватить на этапе, когда он вёз куда-то моё бесчувственное тело, а меня потом, как потерпевшую, поместили сюда?
Хватаясь за призрачную надежду, как за спасительную доску в бурной реке, я постучалась ещё сильнее, нависая на дверь всем телом. Почему меня заставляют ждать? Если это место — наблюдательная палата, почему никто не пришёл, когда я очнулась? Почему все пугают меня, заставляя думать, что я всё же попала к Химику? И почему не идут с обезболивающим? Ведь моя голова, чёрт возьми, сейчас разорвётся…
Я вскрикнула от неожиданности — дверь стала отъезжать в сторону. Хоть успела отпрянуть, но всё же потеряла равновесие. Нелепо взмахнув руками, я вывалилась наружу и плюхнулась на локти и живот, по инерции проехав вперёд ещё полметра. Всё вокруг замелькало тошнотворно-жёлтыми искрами — адская карусель, которая прекратилась не сразу. Чувствуя под собой холодный и гладкий пол, я проползла по нему пару метров и упала. Ещё пару — и меня-таки вырвало наизнанку.
Когда рвота прошла, я кое-как выпрямилась, вытирая покрытый испариной лоб. Легче не становилось. Тело ослабело от недомогания. Я подумала, что, наверное, у меня отравление. Откашливаясь, я стала оглядывать коридор. Освещение в нём было слабее, чем в палате, но по сравнению с ней и её белизной тут всё казалось приглушённым: пол, покрытый сине-серым линолеумом, светло-голубая шпаклёвка на стенах. Белели лишь навесной потолок, двери палат напротив и небольшие штучки на стене у каждой двери.
Палаты… Почему я назвала их так автоматически? Может, потому что выползла из одной из них, да и сам этот коридор напомнил больничный? Причём не в какой-то рандомной клинике, а в нашей, прилегающей к НИИ. Но это явно не она. Наверное, просто похожи.
Я неуклюже поднялась на ноги. Каждая мышца, каждая связка и сустав, казалось, были пропитаны токсинами.
Бросало то в жар, то в холод. Пустота и тишина вокруг давили на психику душным полиэтиленовым пакетом. Огибая рвотную лужу, я пошла, шатаясь, вперёд и увидела впереди сплошную стену. По левую и правую сторону от неё вели два проёма. Из левого падал свет, и я, не раздумывая, пошла туда.
Вот и узкий коридорчик с розовато-аляповым маревом стен. Впереди — открытая дверь, ведущая в помещение с красными стенами. Может, там есть люди? Ведь так не бывает, чтоб в отделении не было ни души!
Это не может быть его лаборатория, мы же видели её, она совсем другая…
Хватаясь от слабости за косяк, я шагнула в коридор с красными стенами. Как в фильме ужасов, они мерцали жутким красно-чёрным цветом запекшейся крови, и его отливы заходились в странном танце на сером кафельном полу. Источник освещения видно не было. Возможно, он где-то имелся, но сейчас я готова была поверить, что это светились и кровоточили сами стены. Коридор постепенно расширялся, переходя в помещение. Там к истекающим кровью стенам, словно молчаливо затаившиеся в темноте чудовища, прислонялись шкафы и тумбочки разных размеров и форм. Сквозь стеклянные дверцы ближайшего к себе шкафа я заметила электронный микроскоп, а на расположенной рядом тумбочке — нерабочую центрифугу. Взгляд мой тут и там выхватывал из темноты разные медицинские атрибуты: упаковки перчаток, стеклянные пузырьки, коробки с кардиомониторами и даже аппарат для гемодиализа. Я взвизгнула, случайно задев открытую картонную коробку с чем-то стеклянным: внутри оказались сложенные в стопки чашки Петри и спиртовки. Видимо, это место использовалось как склад.
В конце его виднелась другая дверь, и я пошла туда. Моя голова и конечности казались неимоверно тяжёлыми, а голые ступни мёрзли. Плюс ко всему неимоверно тошнило. Хотелось вернуться, прилечь на кровать и снова заснуть, послав к чёрту всё, но желание найти здесь хоть одну живую душу было сильнее.
Следующий коридор оказался таким же «красным», но обстановка была другой: справа — голая стена, слева в обрамлении бордового кафеля — железная раковина с прикрепленным сбоку к стене блестяще-серебристым дозатором. Выше простиралось прямоугольное окно. Сквозь стекло легко проглядывалось хорошо освещенное стерильное помещение. Вего центре безмолвно стоял накрытый белой простынью длинный стол. Над ним висела выключенная операционная лампа, а рядом притаился столик со свисающей с него мертвенно-голубой накидкой. Чуть дальше располагался выключенный монитор.
Операционная.
Слева от наблюдательного окна я приметила ведущую в неё дверь — красную, как и здешние стены. Я медленно посмотрела в сторону окошка. Что-то здесь было не так. Если в оперблоке никого нет, зачем оставлять свет включённым?
Дрожа и икая от холода, я зашла в открытую, ведущую в другую комнату дверь. Там оказался аналогичный отсек, только на стене слева и выше от раковины в полутёмном предоперационном блоке чернели острые крючки для одежды.
Но проходя мимо окошка, я заметила там кое-что, отчего остановилась. И, приглядевшись к тому, что это, инстинктивно отпрянула.
На операционном столе лежал человек! Накрытый простыней, очень полный — его огромный, выпирающий вверх живот закрывал обзор, лишая возможности разглядеть с этого ракурса лицо.
А из-под простыни…
Из-под простыни от его тела отходил огромный, прозрачный шланг с пульсирующей в нём алой кровью. Пропуская через себя жидкость, он, подёргиваясь и извиваясь, словно живая змея, поднимался и присоединялся к стоявшему сбоку аппарату для гемодиализа, от которого с другой стороны отходила ещё одна такая же трубка. Наполненная жутким багряным коктейлем, она спускалась вниз и там исчезала с поля видимости.
С трудом дыша от ужаса, я, словно загипнотизированная, подошла ближе к стеклу и заметила внизу операционного стола огромный резервуар литров примерно пяти, почти до краев заполненный красным. Казалось, даже отсюда, со своего места, я слышала отвратительное шипение и бульканье жидкости.
Моё горло сковал ледяной холод. Страх мощной ледяной вспышкой оглушил меня, на мгновение ослепив. В ушах зазвенело — в них будто полилась вода. От накатившего приступа тошноты меня снова вывернуло. Плача и всхлипывая, я ползком начала убираться отсюда — от этого места, от мыслей о том, кто мог быть способен выкачать из человека всю кровь и что же он тогда сделает со мной, от кровавого водопада, пульсирующего перед моими глазами и сливающегося с цветом окружающих стен в одно багряное море… Ползла по грязно-серому полу, падая и перекатываясь, не отдавая себе отчета в том, куда двигаюсь, лишь краем глаза случайно замечая преодолеваемые дверные проёмы. Ползла до тех пор, пока не услышала леденящий душу стон, и не остановилась, чтобы убедиться, что на сей раз он точно не мой.
Стон повторился.
Тело и конечности явно начали отказываться подчиняться командам функционирующего с перебоями головного мозга, поэтому я с трудом приняла сидячее положение на полу. Замерев, принялась вслушиваться и заодно пытаться понять, где оказалась. Тот же кафель, те же красные, с чёрным отливом бетонные стены, бордовые плинтуса и снова узкий коридор. Далеко впереди — белая, с чёрными переборками дверь. Слева — белая стенка, которая метрах в пяти от меня заканчивалась, заменяясь рядом тканевых ширм. Это помещение могло быть чем угодно, но вряд ли чем-то хорошим.