Раздался писк. Створка двери отъехала в сторону. Перед тем, как выйти и оставить меня плакать в одиночестве, урод обернулся и весело подмигнул.
— И ещё раз — добро пожаловать.
Глава 50
Той ночью я тоже рыдала, не смыкая век. Навязчивые фантазии про то, как именно этот урод убил Валю, сводили с ума, а предположения, что он мог сделать с Тимом и какие садистские планы планирует воплотить на мне, заставляли в истерике кидаться к двери, колотить по ней руками и кричать — сначала жалобно, тихо повизгивая, а затем срываясь на исступлённый вой с криками о помощи, как будто меня взаперти могли бы услышать. Периодически я принималась искать в темноте оружие, чтобы напасть на Химика в его следующее посещение, но ничего, кроме белья и тряпок, не годилось для этой цели. В итоге я тогда заснула у двери на подушке, с которой намеревалась броситься на любого, кто зайдёт ко мне, чтобы выбраться и удрать.
А нынешней ночью было гораздо хуже и в несколько раз сильнее: и крики, и сила, с которой я бросалась на эту треклятую дверь, и слёзы, бессильные слёзы гнева, вызванного тем, что не могу помочь своей дочке. И злость на себя тогда за то, что проявила недогадливость и попала в плен к маньяку, а сейчас — за то, что в течение восьми месяцев так и не смогла придумать способ его победить, поэтому моя дочь у него и ей грозит опасность. Если бы я только смогла убежать с помощью карты-ключа, если бы у меня хватило сил…
Тогда, в первую ночь здесь, мне было страшно за себя. А сейчас я боялась за Элину.
Это была вторая ночь после родов. Первые сутки, благодаря седативам Химика, прошли в полудрёме. Иногда в перерывах между сном и явью я слышала плач ребёнка. Звук разрывал сердце; я начинала беспокойно метаться, пытаясь определить, где дочь, но, ощущая в своей руке катетер с подсоединённой к нему тяжёлой трубкой капельницы, снова медленно и мучительно падала в сон. А один раз проснулась от звука колёсиков и тогда же почувствовала, что меня куда-то везут.
Когда я окончательно проснулась, то обнаружила себя на койке в своей старой палате, с табло над дверью, где светилась дата — хотя сейчас свет был погашен, и оно не работало. Путаясь в развевающихся одеждах, которые делали меня похожей на привидение, я колотилась в дверь, облокачивая на неё вновь ставшее лёгким тело, и кричала, то умоляя Химика подойти, то угрожая ему и проклиная последними словами, бессильно повторяя имя дочери и свои просьбы отвести меня к ней.
Я сама не помнила, как заснула, но когда уже при свете открыла глаза, то чувствовала себя так, будто меня переехал каток (хотя когда я вообще здесь была в другом состоянии?). Растрепавшиеся волосы запали в рот. Руки болели. Грудь болезненно тянуло. Низ живота нестерпимо ныл: кости таза ломило, между ног тянуло и жгло, а противная влажность подо мной указывала на обильность послеродовых лохий.
С большим усилием я подняла правую руку. В локтевой ямке вздулся здоровенный лиловый синяк. Я машинально перевела взгляд на электронное табло и отметила дату: 9 марта, 09:25. Значит, моей дочке уже два дня.
При воспоминаний о ней и о её слабом жалобном плаче в глазах защипало. Я тяжело поднялась на кровати и села, но через несколько секунд со стоном легла обратно: было чувство, будто мне во влагалище до самой матки медленно и с напором вонзали иглу. Видимо, у меня там имелись швы…
Послышался писк двери. Я устало перевела взгляд на вошедшего: конечно, этот урод, кто же ещё. Опять в своём халате и со спокойной выбешивающей улыбочкой. В руке он держал контейнер болезненно-жёлтого цвета.
— Тварь, — простонала я.
— И тебе привет, — хмыкнул он, привычно и не спеша приглаживая волосы. Как же я ненавидела его этот жест! — Я пришёл оценить твоё состояние.
— Оно отличное, — с вызовом заявила я, исподлобья глядя на Химика. О боли и усталости ему знать совсем необязательно — он только лишний раз почувствует себя господином передо мной.
— Твоё бледное лицо с тобой не согласно, — спокойно, тягуче проговорил он. — Твой организм пережил нагрузку, а теперь бессонную ночь. В родах ты потеряла четыреста пятьдесят миллилитров крови. Кстати, швы пришлось наложить — один наружный и три внутренних. Хорошо, хоть предыдущие сутки отдохнула…
— Где моя дочь, урод? С кем ты её оставил?! — я приподнялась, прислонившись спиной к подушке и с ненавистью глядя на этого психа.
— А ещё я, признаться, был удивлён, — как ни в чем не бывало произнёс он. — Тем, что ты дала дочке имя. Как это… трогательно.
— Ах ты… — от злости я чуть не потеряла дар речи. — Ты следил за мной!
— Ну не мог же я оставить тебя без присмотра, — в голосе его сквозило участие, но глаза оставались серебристо-бесстрастными. — В этой палате камера ночного видения. Признаюсь, минувшей ночью мне очень хотелось вколоть тебе успокоительное. Один раз я даже почти принял решение, но… не смог. Ребёнок ведь будет получать твоё молоко, и для чистоты эксперимента нельзя, чтобы к нему примешались какие-либо вещества и продукты распада.
Химик поставил контейнер мне на кровать и раскрыл его.
— Твоя задача сейчас — кормить ребёнка. — он достал стеклянно-пластиковое приспособление, в котором я угадала молокоотсос. — Она должна получать материнский IgA. Будешь сцеживаться три раза в день, перед едой, а потом ставить бутылку на платформу.
— Как она? — с усилием, которого старалась не показывать, я отползла вверх, спиной прислоняясь к подушке и занимая тем самым полусидящее положение. — Ответишь ты или нет?! Что ты с ней… что… — мой голос, сломавшись, начал дрожать. Я не могла заставить себя произнести последнее слово. К горлу подступили похожие на раскаленное масло рыдания. Только бы сейчас не реветь перед ним!
— Пока что в полном порядке, — Филин, наклоняясь, ощупал мой живот. Я морщилась от боли при его особенно сильных надавливаниях. — Твой ребёнок сейчас в кувезе. Не волнуйся, за ней ухаживают. Поскольку она родилась раньше срока, в тридцать четыре недели, у неё имеются проблемы с самостоятельным дыханием. Благодаря куросурфу основных осложнений удалось избежать, но её лёгкие ещё слабы. Дальше всё зависит от её адаптивного потенциала. Пока что девочка не годится для… испытаний, ей надо окрепнуть. Но чтобы быть к ним готовым, я уже взял у неё кровь на анализы. Необходимо оценить её иммуногенность по трём системам: резус-фактор, AB0 и Kell и, безусловно, изучить иммунограмму. А потом, когда время придёт и вы обе окрепнете — станете моим материалом для острых экспериментов. Кстати, ещё я могу заражать тебя различными инфекциями, а затем поить ребёнка твоим молоком с антителами. Как тебе такой вариант?
— Так же, как все твои предыдущие — чушь на фоне бреда величия.
Химик улыбнулся мне в лицо и, заметив мою злость, спокойно и даже несколько лениво отошёл на шаг.
— Да, сразу предупреждаю: если ты опять попытаешься напасть на меня и сбежать, твоей дочери будет грозить… смертельный исход. Прости.
— Ты врёшь, — грубо и насмешливо сказала я, хотя внутри всё перевернулось. — После всех своих ожиданий с надеждами касательно её ты не посмеешь причинить ей вред. Это тебе невыгодно.
Когда ты что делал без выгоды для себя, говнюк…
— Хочешь это проверить? — Химик, внимательно глядя на меня, склонил голову набок. Я, не отрываясь, стойко смотрела в его ледяные глаза, стараясь не моргать и не плакать. И тут он рассмеялся — так неожиданно, что я испугалась.
— Знаю, не хочешь, — урод начал обходить кровать, приближаясь ко мне с правого краю. — А как насчёт тебя? — остановившись рядом с моей головой, он склонился, нахально улыбаясь. — Ты теперь уязвима. Тебя больше не защищает ребёнок. Что мне помешает убить тебя, если захочу? Неужели ты бросишь свою дочь?
Я стиснула зубы, стараясь не морщиться, когда его нос коснулся моего виска. Удавалось с трудом.
«Можно подумать, ты всё равно это не сделаешь, урод. Не в ближайшее время, так позже».
Запах дорогого парфюма и чего-то, сильно напоминавшего гель для укладки волос, ворвался мне в ноздри.
— Меня ты сейчас тоже не тронешь. Сам ведь сказал, чистота эксперимента. Грохнешь меня — и Элина окажется на искусственном вскармливании, а это не в твоих интересах.
— Допустим, — он кивнул. — Тогда этим пунктом придётся пренебречь.
Конечно. Но ты этого не сделаешь, потому что конченный педантичный псих, которому до смерти важна каждая деталь.
— А ещё ты не сможешь при другой простой причине.
— Какой? Назови её.
— Я тебе нравлюсь, — иронично заявила я, понимая, впрочем, что это не будет являться аргументом для человека, настолько одержимого своими идеями, что он убил ради них брата, его мать и кто знает кого ещё.
Казалось, черты лица Химика смягчились на глазах — будто их подтер и заново нарисовал, округлив, невидимый художник. На дне его голубых глаз блеснула рябь.
— А ты смелая. Мало кто в твоём положении осмелился бы такое сказать. Мне действительно нравятся такие.
Кровать просела под его телом, когда он примостил свою пятую точку на её край. Затем он развернулся и посмотрел мне в глаза. Лицо его теперь было вровень с моим.
— Не надейся, что сможешь перехитрить меня. Ну и где же ты спрятала карту-ключ?
Я молча глядела на него.
— Ай-ай-ай. Я не забыл про наше с тобой маленькое приключение, и как ты пыталась от меня убежать. Когда я обнаружил тебя и обыскал, при тебе не было карты, а значит, ты её где-то оставила и теперь надеешься выбежать отсюда и забрать. Думаешь, она тебе поможет? Как бы не так. Не знаю, как сказать, чтобы ты не сильно грустила… Значит, работал я вчера в лаборатории, наблюдал, как крутится центрифуга. И в момент этого завороженного зрелища я вдруг подумал — знаешь, о чём?
— Понятия не имею, о чём думают такие больные на голову, как ты, — я вовсе не собиралась ему подыгрывать. — Представил себя форменным элементом крови? А может, ещё лучше, начал мечтать уменьшиться и прыгнуть в неё, как в измельчитель?