Меня покоробило — я представила себе гигантский параллелепипед из железных решёток, в котором, словно лабораторные крысы, томятся люди — и руки их, отчаянные, израненные, повсюду просовываются между прутьев…
Неизвестно, кому хуже — им, прозябающим в чёрной, как дно беспросветной ямы, неизвестности или мне — в условиях, смахивающих на те, что в американской тюрьме, рядом с непосредственным источником опасности.
— Кто…? Кого ты? И где…
Я осеклась, побоявшись вновь спрашивать о Тиме. Не нужно давать Химику понять, насколько Тим мне дорог — а то ещё начнёт шантажировать меня угрозами сделать ему хуже или убить, если я не буду выполнять требования. Или просто так, из желания сделать мне больно. Или по причине собственных установок…
Из ревности, называй вещи своими именами.
Если только Тим ещё жив, точнее нет, он жив, жив без сомнения, я хочу в это верить, я бы почувствовала, если он тоже…
— Ты задаёшь уже много вопросов, Катюша. И я не вижу смысла на них отвечать.
Мой мозг лихорадочно трясся, выстреливая одно соображение за другим. Итак, Химик похвастался тем, что вёз сюда Тима — это можно принять за истину. Но дальше о нём о не сказал ни слова. Почему? Может, Тиму удалось сбежать — но тогда ищет ли он меня? А если нет — то где он? В этой самой «Клетке»? Или уже лежит в качестве подопытного в палате, а то и в реанимационном зале?
В обеих ситуациях Тиму грозит опасность. Но если взять за основу более реальный и, к сожалению, ужасный вариант, в котором Тим пленён где-то здесь, то значит он также не показал перед Химиком всего отношения ко мне — иначе этот упырь бы уже глумился.
А если он, правда, убил его, как несчастного Валю…
— Гадаю лишь об одном, — сказал, улыбнувшись, подонок. — Когда ты перестанешь отсюда бегать? Регулярно подвергать своё сознание угнетённому состоянию пагубно сказывается на всех сферах психической деятельности. В частности, когнитивных функциях. А поскольку нервная система обеспечивает работу организма в целом, то неврологические нарушения вызывают расстройства и других систем: сердечно-сосудистой, эндокринной, иммунной, в конце концов, — он вздохнул. — Неужели тебе самой хочется это терпеть?
Я вспомнила о слабости после каждого пробуждения, тошноте, головной боли и гадком ощущении, будто во рту нагадили кошки.
— Нет. Но ещё меньше мне хочется находиться здесь. Слушать каждый раз твою ахинею и ждать, когда ты соизволишь покромсать меня на запчасти.
Как будто лицо Химика чуть-чуть побледнело. Во взгляде мелькнуло нечто звериное — то, из-за чего меня бросило в дрожь (с большим трудом я старалась не выдавать свой страх). На миг показалось, он даже меня ударит. Но через секунду глаза его вновь сверкали невозмутимостью.
— Насколько мне известно, твоя мать умерла вследствие заболевания сердца, а это значит у тебя есть наследственная предрасположенность. Фактор риска.
Будто находясь в отрешенности, я почувствовала, как от кончиков пальцев до груди поднялась горячая волна вскипяченной крови. Ещё одно сердечное сокращение — и она бросилась мне в голову.
— Ты ведь поэтому выбрала себе такое научное направление, Кать? Патологические фенотипы кардимиоцитов. Исследуешь их, ищешь пути профилактики и лечения патологии, которая относится к сердечно-сосудистой системе. Твоя больная тема. Ты не хочешь, чтобы люди умирали от заболеваний именно этой системы, как это произошло с твоей мамой. Я прав?
— Абсолютно, — заявила я и залепила ему весомую пощечину. И с ощутимым удовольствием отметила, как его голова мотнулась в сторону, а в глазах появилось удивление. Провокация явно пошла не по плану этого подонка. Ничего, устрою ему собственную.
Превозмогая ненависть с силой, подобной той физической, что нужна для движения бетонных блоков, я всхлипнула и повалилась на постель, задыхаясь — наполовину наигранно, наполовину по-настоящему, от гнева.
— Что с тобой?
Катаясь по кровати, я ощущала его грубые руки на своём теле — на плечах, на шее, пытающиеся прощупать пульс в проекции сонной артерии.
— Сейчас.
Колотясь в притворной агонии, я полуоткрытыми глазами увидела, как Химик идёт к двери. Вот он открыл дверь…
Сгруппировавшись, как юркая белка, я бесшумно вскочила и в два шага без единого звука (голова от столь резких смен положений тела пошла кругом) нагнала его, встав за спиной. Вслед за ним я вышла из палаты. Его затылок с волосами мерзкого каштаново-карамельного цвета — блестящими, аккуратно подстриженными, мелькал передо мной, как надоедливая мошка. Когда мы сделали шаг от двери, я сжалась, затаив дыхание — сейчас этот урод обернётся, чтобы бросить последний взгляд на меня в кровати, и тогда будет несдобровать… Но Химик, даже не посмотрев туда, стремительно пошёл вперёд. Воодушевленная удачей, я продолжала краться за ним на цыпочках. Голова по-прежнему кружилась. Плечо и локоть слегка саднили от уколов, как и синяки в различных местах тела, а подвернутая во время последней вылазки правая нога начала болеть, но я назойливо отмахивалась от негативных сигналов своего тела — если я не сбегу, всё это будет ничем по сравнению с тем, что уготовит мне Химик.
Сердце стучало в ушах так гулко, что я на самом деле опасалась, как бы его не было слышно тому, кто идёт впереди. Ещё сильнее оно забилось, когда Филин подошёл к двери, ведущей из главного холла в правый коридор и быстро вставил какой-то предмет в невидимую мне щель в стене. Раздался писк — и дверь отъехала. За плечом мерзавца в белом халате открылся страшный чёрный проём.
Филин шагнул туда первым. Я, не колеблясь — за ним. Как только нас поглотила темнота, он вдруг остановился, да так внезапно, что я едва не налетела на него. Беззвучно ахнув, я тут же закрыла ладонями рот. Сердце подпрыгнуло до самого горла.
Стоя на месте, Химик начал рыться в карманах.
— Так, — бормотал он. — Где же ключ от конца коридора? Почти дошёл до выхода из этого места и вот, пожалуйста! Жаль, Валя не согласился стать моим компаньоном, а то я бы сделал ему дубликат, и он бы меня, если что, выпустил… Да где ключ? Кать, ты случайно не видела?
Меня обуял ужас — резкий, как плеск в лицо ледяной воды. Повернувшись ко мне, Химик во весь голос расхохотался.
Смеясь, он подошёл ко мне.
— Поскольку ты несколько дней подряд билась, как мячик рикошетом об стенки одного палатного отсека, я подумал: так и быть, в придачу к первой ознакомительной экскурсии ты заслужила парочку расширенных прогулок. Сейчас была первая — правда, очень усечённый её вариант. А завтра будет вторая.
Он всё хохотал и хохотал, подходя ко мне, в то время как я отбивалась, один раз даже вцепившись ему в ненавистные патлы — на ощупь противные, гладкие, до ненатуральности шёлковые. Прежде чем в руку мне впилась очередная игла, я услышала его бормотание:
— Опять мне волосы гелем укладывать…
Глава 52
Сегодня мне снилось, что я перенеслась в далекий июльский день — светлый и солнечный, когда я вместе с папой, Марго и Тимом собирала грибы в лесу под Поздняково — в том самом лесу, где часто гуляла ещё ребёнком. Теперь он, тёплый, пахнувший листьями и влажной землей, казался непостижимым диковинным царством зелёных деревьев с венцом золоченой короны солнца на кромках, что светились в далёкой голубой вышине. Как это было приятно — шагать по мягкой неровной земле, наступать на трескучие палки, обходить, чертыхаясь, сухие брёвна и ямы, разгребать руками заросли высокой травы, лавировать между цепкими ветвями кустарников, стараясь не зацепиться и не поцарапаться, а также следить, чтобы с тебя не спал платок. Слышать пение птиц, стрекотание кузнечиков и даже жужжание назойливых комаров. Во сне я ощущала себя восторженной гостьей в Волшебной стране. В реальности же в тот день, конечно, всё было иначе. Депрессия, в которой я пребывала после нелепой и трагической смерти Антона, сказывалась на моём настроении и восприятии окружающего мира так, что в лесу я тупо бродила, прижимая к себе повисшее на руке ведёрко, на дне которого поверх скомканных целлофановых пакетов валялся складной нож. Вообще я любила ходить по грибы, несмотря на сопровождающие данное занятие неудобства в виде комариных укусов, духоты в плотной одежде и попадания в паучью сеть. Но в тот раз мне всё казалось пресным и совершенно бессмысленным. Не радовала даже увеличивающаяся тяжесть ведра и пакетов по мере их заполнения, как ни странно, опятами, которые неожиданно бурно разрослись в июле — видимо, из-за аномально холодного лета. Когда мы нашей скромной компанией встретились у ручья на выходе из леса, все бурно хвалили меня за богатый улов, и голоса родных сливались со звоном бьющейся о камни воды, в то время как я сама недоумевала от собственной продуктивности. Наверное, сказалась привычка — а может, желание отвлечься. Или, скорее, сосредоточенность. Идя поодаль от всех сквозь заросли папоротников, не вслушиваясь в весёлые возгласы Тима и моего папы, я тупо смотрела себе под ноги и высматривала другие грибы, которым было положено расти летом и которых нигде не встречалось — лисички, маслята, грузди и мясистые красавцы белые. Прогоняя прочь мысли о том, что Антон мог бы сейчас быть с нами и как радостно удивлялся бы нашему сегодняшнему «типично осеннему» улову. Стараясь не вспоминать, как прошлым летом он в этом же самом лесу, близ поляны, со смехом избавлял меня от паутины, и падающие с открытого места солнечные лучи игриво отражались в его карих глазах…
Солнце. Увидит ли его когда-нибудь моя дочь? Что будет, если я правда скоро умру и покину её, на что мне недвусмысленно намекнул Химик?
— Если она выживет, я буду заботиться о ней, как о своей. Дам ей правильное воспитание, — заявил он, придя ко мне на седьмой день после родов — после того, как показал распечатанную статью о трагической гибели Инны Мальковой от взрыва газа в собственной квартире. Его цепкий взгляд на секунду задержался на пустой полулитровой ёмкости возле моей подушки — та была предназначена для заполнения её молоком. Завтра с утра мне вновь предстояло провести несколько мучительных минут в компании молокоотсоса, которым я с трудом научилась пользоваться и от накладки и механической силы которого моя разбухшая грудь болела. Но ещё больнее сжималось внутри от мыслей, что этот безжизненный ненастоящий предмет предоставлен мне вместо дочки, которая томилась сейчас где-то в недрах ужасной лаборатории.