-нибудь барона Угм… Унгр… атамана Семёнова, ёпонский городовой?! Значит, так. Никаких отпусков, офицеров из части не выпускать. Пусть в казарме ночуют. Пока вы своих туристов с автоматами не найдёте – будете на осадном положении, блядь! Лобиков, сколько раз говорить – это не тебе, дверь закрой!
– Товарищ командующий, к вам член военного совета…
– А, вдохновитель вертолётчиков-убийц и организатор советско-монгольской, мать её, дружбы! Пусть заходит.
В кабинет заполз весь бледный до синевы Рябинкин.
– Товарищ генерал-лейтенант, там это… К нам едет… Англичанин какой-то едет.
– Во, ещё один с ума сошёл. Какой ещё в манду англичанин? Ты рехнулся, Петенька?
– Телеграмма-молния, из Москвы. Организовать встречу уполномоченного от военного отдела ЦК КПСС лорда Кипанидзе… Может, новая линия такая? Гласность, перестройка, а теперь и английских лордов Горбачев стал на работу в партийных органах привлекать…
– Дай сюда телеграмму… Рябинкин! Идиота кусок! Это вместе читается – Лордкипанидзе, Гия Иосифович, кандидат в члены ЦК КПСС, курирует политические органы в армии, по твою душу едет. Лучше уж империалистический король какой-нибудь приехал бы. Знаю я этого дедушку, всю внутренность до маточных труб достанет… Значит, наши косяки расценены как весьма серьезные. Иди, чевээс, готовь очко к процедуре. Есть у тебя вазелин или солидолом в службе горюче-смазочных материалов разживёшься? Во, побледнел ещё больше! Лобиков! Тащи графин, побрызгай и на товарища генерала заодно.
Рябинкин с трудом, пошатываясь, вышел из кабинета. Повеселевший командарм заговорил с оставшимися уже вполне миролюбиво.
– Так, товарищи офицеры, попрошу к карте Улан-Батора. Комендант гарнизона, докладывайте – как организованы поиски дезертиров…
Полковник, водя указкой, показывал маршруты движения дополнительных патрулей и квадраты поиска, распределенные между частями гарнизона.
Командарм задумчиво произнес:
– А ведь мы исходим только из одной посылки, товарищи – что эти гаврики всё ещё в городе. А если они давно его покинули?
– Товарищ командующий, если пешком – их давно бы засекли в степи монгольские скотоводы и доложили бы в органы милиции, у них с этим четко. И на автомобилях им никак не выехать, тут незнакомых попутчиков не подсаживают – за это в Монголии реальный тюремный срок положен. Вокзал оцеплен патрулями, на пассажирском поезде никак.
– Вот! А на товарном поезде, а? Если они в какой-нибудь состав подсядут? Что скажешь, полковник?
– На грузовой станции такое исключено, там охрана у монголов зверская. А вот в пути подсесть… Вот здесь, в десяти километрах на север от Улан-Батора, начинается длинный тягун, поезда сбрасывают скорость в горку до десяти-пятнадцати километров в час. Теоретически могут запрыгнуть, товарищ командующий.
– Вот именно! Значит, ставьте сюда пост, на пути. И подготовьте телефонограмму за моей подписью по всем нашим гарнизонам вдоль железной дороги – пусть удвоят патрули, ищут этих дезертиров у себя.
– Есть, товарищ генерал-лейтенант! Найдем, никуда не денутся.
Погрузка военной техники на эшелон – наука непростая. Тот же танк по гусеницам шире стандартной железнодорожной платформы. Точно заехать с аппарели, развернуть сорокатонное неповоротливое чудовище на узкой площадке нелегко. В батальоне тридцать один танк, парочка обязательно при сложных маневрах промажет и кувыркнется с насыпи под матерщину командиров.
А ещё – бронетранспортеры и боевые машины пехоты, тягачи, грузовики и полевые кухни, орудия самоходные и орудия буксируемые, и прочие десятки разновидностей техники, придуманных человеческим гением ради убийства себе подобных.
И – тысячи тонн боеприпасов, заготовленных за двадцать лет пребывания наших войск в Монголии для достойной встречи китайских «друзей»…
И – десятки тысяч человек…
Идут эшелоны в Союз. Один за другим. Днем и ночью. На малой скорости, на минимальной дистанции между составами.
Мы уходим.
Старшего лейтенанта Марата Тагирова, секретаря комитета комсомола армейского полка связи, первым с парой сержантов выставили на пост у железной дороги, где эшелоны на подъеме сбрасывали скорость.
Через два часа от всматривания в бесконечные вереницы товарных вагонов и платформ в глазах уже плыли разноцветные пятна, грохот колёс поселился в голове, безостановочно лупя кувалдой в затылок.
Через три часа начали барахлить старые аккумуляторы в переносной радиостанции. Её выключили, чтобы не тратить последние капли энергии.
Через шесть часов несения службы на раскаленном солнце кончилась взятая с собой питьевая вода. Курева ещё оставалось полпачки, а вот еды не было с самого начала – в суматохе срочного отъезда напрочь забыли про паёк…
А до смены оставалось всего ничего – восемнадцать часов.
Загрохотал по рельсам следующий состав. Марат быстро, одной глубокой затяжкой, добил сигарету, поднялся с земли и начал всматриваться в осточертевшее мелькание вагонов.
– Товарищ сташлейтенант, глядите! Есть кто-то!
Сержант азартно тыкал пальцем в сдвинутую дверь очередной теплушки. Тагирову вполне хватило времени разглядеть, что на полу пустого вагона лежат (спят?) два человека. Рядом проветривалась пара снятых кирзачей.
– Блин, неужто наши беглецы?
– Конечно, тащ сташленант, откуда другим взяться! Классно, а то я боялся, что нам ещё и ночевать тут, на свежем воздухе.
– Да погоди ты, сержант. Давай, включай радио, доложить надо.
Рация, будто осознав значимость происходящего, не подвела. Тагиров доложил дежурному по поискам, выслушал приятные слова:
– Вот молодец, старлей! Пойду доложу командующему. Буду просить, чтобы тебя поощрили за глазастость. Неужели всё кончилось, а? Задолбали эти поиски, четверо суток уже дома не…
Эфир внезапно заглох. Рацию били кулаками и трясли – но аккумуляторы не оживали.
– Ладно, болт с ней. Хорошо, что доложить успели.
– Да уж, товарищ сташлейтенант, а то обидно было бы! Не смогли бы передать важную информацию!
– Да ни фига, ты бы сейчас тогда пятнадцать километров через горы бежал до штаба армии, ха-ха! С запиской к дежурному в зубах. Ну чего, будем машину ждать? Думаю, часа через полтора максимум за нами приедут…
Только под утро, когда трясущиеся от жуткого холода дозорные чуток задремали, укутавшись единственной на троих шинелью, вдалеке послышался мотор дежурного «зилка».
Из кабины вылез незнакомый майор, из кузова выпрыгивали прапорщик и два солдата с артиллерийскими петлицами.
– А чего так долго, товарищ майор? Мы же беглецов больше полусуток как обнаружили, давно бы нас забрали.
– Тихо, старлей, не мельтеши. Не тех обнаружили.
– В каком смысле?
– В непосредственном. Их сняли с товарняка на следующей станции, это дезертиры из Сайншандинского гарнизона. Так что в Улан – Баторе поиски и сопровождающий их дурдом продолжаются. Давайте в машину, я вам смену привёз.
Гия Иосифович Лордкипанидзе, уверенно расположившись в кресле члена военного совета, говорил тихо, но от этого его речь казалась ещё страшнее.
Рябинкин, елозя задом на самом краешке хлипкого стульчика, чувствовал себя в собственном кабинете очень неуютно. Слова посланца партии тяжёлыми булыжниками падали чевээсу прямо на макушку.
– … не осознаете всю важность и ответственность. В современных условиях армейские политические органы должны обновиться, перестроиться, чтобы, так сказать, с открытым забралом встречать новые вызовы. В странах социалистического содружества набирают силу негативные тенденции, чуть ли не последним нашим союзником остается Монголия, а вы что?! Одно ЧП за другим. По вашей же справке за последние трое суток в 39 – й армии задержано… где тут… вот! Задержано восемь дезертиров, из них один с оружием, пресечено тридцать самовольных отлучек. Угон дежурной машины офицерами – за водкой поехали… Пьяный прапорщик арестовал монгольский наряд милиции в Дархане и посадил на гауптвахту! Что тут у вас творится вообще? Именно в тот момент, когда для нас особенно вредны любые чрезвычайные происшествия на территории МНР!
– Товарищ Лорд! Кипанидзе! Просто в связи с поисками ушедших из караула в Улан-Баторе ужесточили службу… Вот и повылазило всё. Некоторые дезертиры по два месяца гуляли, а командиры частей не докладывали. Только сейчас и поймали…
– Вы, по-моему, вообще не понимаете, чего несете. С ваших слов получается, что картина в армии ещё хуже, чем мне представлялось. То есть полный развал, сокрытие преступлений и круговая порука! Очень плохо, генерал. А монгольские товарищи из-за этого постоянно жалуются к нам, в ЦеКа.
Рябинкин насупился и выдал:
– Я вообще не понимаю, почему монгольские товарищи рот открывают. Давно ли они в феодальном строе пребывали? Только и знали, как овец своих полудохлых пасти да в юртах мёрзнуть. От чумы и сифилиса мёрли, как мухи. А мы им города отстроили, промышленность создали. Врачей, учителей из них готовим, да что говорить! В 39-й армии семьдесят тысяч человек, служат чёрти где, вдали от Родины, в жутких условиях, чтобы любимых младших братьев китайцы не обидели… Они должны нам ноги мыть и воду пить, а не жаловаться!
– Да-а-а… Совсем вы перетрудились, генерал. Вы чего несете вообще? А как же знамя коммунизма над планетой? Дружная семья социалистических народов, уверенно шагающая к светлому будущему? Пролетарский интернационализм, в конце концов?
– Чего-то я не пойму: шагает и жрёт по дороге вся семья, а кормит их один Советский Союз. Да, и я тут два года, но ещё ни одного монгола не видел, которого можно было бы пролетарием назвать. Сегодня ночью вышел покурить на балкон – а в мусорном баке двое местных ковыряются, жратву ищут. Грязные, как черти, в наших сапогах, в советской военной форме. Ничего своего-то нету… Я свистнул – они, как крысы, порскнули. Как зверьки какие-то.
– Ваши слова совершенно немыслимы. Считайте, что я ничего не слышал. Спишем на нервное переутомление. Идите, генерал. Отдыхайте.