– Свет, сегодня я в строевой части был.
– И что, нам предложили должность министра обороны?
– Пока только начштаба батальона. В сороковую армию.
Света замерла, сжалась, как от удара. Повернула к Роману посеревшее лицо.
– Ты, конечно, отказался?
– Конечно, нет. Я кадровый офицер.
– Ромашка, нет. Ты не можешь! Не-еет!
Ноги вдруг стали ватными. Молодая женщина рухнула на колени и завыла.
Краснов бросился к ней, начал целовать мокрое лицо, растрепанные волосы, прижал к себе.
– Светик, что с тобой? Что за истерика? Ты же офицерская жена.
– Я офицерская вдова, ты не забыл? Одного раза достаточно.
Роман резко поднялся, сел на табуретку и дрожащими пальцами достал сигарету.
– Раньше времени не стоит меня хоронить, хорошо? Там сто тысяч человек служат. И подавляющее большинство возвращается.
– Ромочка, родной, откажись! Не ради меня, так ради Аньки. Она же любит тебя до сумасшествия. Только одно и слышишь: «папочка то, папочка сё».
– Света, извини, но ты несёшь херню.
– Ромашка, я чувствую. Нельзя туда, убьют тебя. Я не переживу, Анька круглой сиротой останется.
– Да пошла ты на хуй!
Хлопнула входная дверь. Светлана осталась на полу, скуля побитой собакой.
«…папачка, а ещё превези мне щенка авганской борзой породы там же их многа. Патомучто мама сказала, что и так дурдом и без сабаки, а тибе разрешит. Мама всё время плачит и пьёт вотку у соседки, приходит ночью пьяная и говарит что я сирота. Она дурочка наверно. У меня же есть ты я очень тибя люблю. Приизжай скорей. В школе был Урок Мужиства и сказали что наши солдаты героически помогают детям Авганистана сажать диревья. Значит мой папа герой!!! Мама просит тибе сказат чтоб ты ответил на её письма. Патомучто наверно завидует что ты мне пишеш письма а ей нет. Очень тебя целую и люблю. Твоя дочь Аня Краснова!!! 28 сентября 87 года».
Когда вся страна смотрела по первому каналу на генерала Громова, последним покидающего ДРА, Краснов лежал в Ташкентском госпитале с тяжёлой контузией. Документы об увольнении в запас по здоровью он получил вместе со званием майора и Красной Звездой. Квартиру в Сертоловском гарнизоне, под Питером, оставили за ним.
Надо было как-то жить. Ребята – афганцы, пользуясь правами крыши, пристроили Романа в мутный кооператив, торгующий видеотехникой.
Со Светой было никак, что-то сломалось. Семья держалась только на Ане. Хоть она радовала, росла девочкой умненькой, красивой и очень нежной к отцу, делясь с ним секретами, маленькими своими горестями и радостями, как с лучшей подружкой.
Потом ребят накрыло – часть перебили на стрелке с тамбовскими, часть оказалась в «Крестах». Романа почему-то не тронули.
Краснов пахал, как проклятый, мотался по стране, превозмогая дикие периодические головные боли – память о контузии. Дело налаживалось. В девяносто третьем купил квартиру на «Ваське». В восьмой класс Аня пошла уже в новую школу.
В коллектив наивная и открытая девочка из гарнизона не вписалась. В ней раздражало всё – хорошие оценки, вкус в одежде, успех у мальчиков…
Особенно – успех у мальчиков.
После дискотеки, на которой с ней весь вечер танцевал школьный красавчик-десятиклассник, Аню затащили в женский туалет оскорбленные соперницы. Избили до полусмерти, вырвали с мясом из ушей маленькие золотые серёжки…
Краснов был на переговорах, когда зазвонил килограммовый монстр «Мотороллы».
Почернев, Роман рванул в больницу. Снеся по пути пару медсестёр, влетел в палату.
Истерзанная Аня лежала, глядя в потолок остановившимся взглядом. Мочки ушей заклеены пластырем, лицо – сплошной синяк. Слёзы полились сразу.
– Папочка, за что? Что я им сделала?
Краснов, стараясь не задеть повязки, приобнял девочку, зашептал:
– Они просто дурочки. Всё будет хорошо, зайка, папа тебя любит и защитит. Не плачь, моё солнышко, кровинка моя.
Аня успокаивалась, всхлипывала всё реже. Потом заснула. Роман, пошатываясь, вышел из палаты. Глаза застилала жёлтая пелена, голова распухала, разрывалась изнутри. Очнулся он на каталке.
– Куда вы? У вас давление скачет. Сейчас укол…
– Всё нормально. Я должен идти.
Всю ночь Роман просидел на кухне, куря одну за одной. Всю ночь он резал на куски, расстреливал, взрывал эту долбаную школу вместе с малолетними сучками и пришибленной директрисой.
Утром он пришел туда и просто забрал документы. Выйдя из больницы, Аня пошла в другую школу.
Она стала другой. Жёсткой и ироничной. На ровесников внимания не обращала, поклонниками были взрослые мужики на крутых тачках. Роман открывал филиалы в Москве, Екатеринбурге, Новосибе, жил в самолётах и гостиницах. Дома бывал наездами.
На все серьёзные вопросы Аня отвечала смехом и, затягиваясь тонкой сигаретой, говорила:
– Папочка, ну что ты, в самом деле? Всё нормально.
– Что нормально? В шестнадцать лет шляться по кабакам? Школу прогуливать? Как ты экзамены будешь сдавать?
– Ну, я хожу только в приличные рестораны и только с приличными людьми. И аттестат будет, не волнуйся. Завуч – такой пупсик!
– Мама жалуется, что ты с ней не разговариваешь.
– А о чём с ней говорить, с алкоголичкой?
– Разбаловал я тебя. Пороть тебя надо.
– Папочка, нельзя бить любящего и любимого ребёнка. Я ведь твоя кровинка, мурр? Денежек дашь своему солнышку?
Роман растекался, как масло на сковороде. По большому счёту, эти редкие вечера вместе на питерской кухне были его единственной отдушиной.
Роман был в Китае, когда дозвонилась Аня.
– Папочка, он такой! Ну, как ты – надёжный, умный. Мы уезжаем завтра в Краснодар. А через месяц в Штаты, у него там бизнес. Прикольно, его фамилия – Горбачев.
– Какие Штаты?! Куда? Ты – несовершеннолетняя!
– Смешно. Мы вчера расписались, он всё устроил. Но я фамилию менять не стала. Я же – Краснова, твоя кровинка, мурр? Целую, папочка. Я буду звонить, обещаю.
Она действительно звонила. Из Нью-Йорка, Монако, Сиднея. На фотографиях она была в роскошных платьях на приёмах, в легкомысленных шортах на собственной яхте.
В девяносто восьмом, после дефолта, Краснов, пытаясь спасти хоть что-нибудь, загнал себя и загремел в больницу на полгода – афганская контузия проснулась.
Врач сказал, что теперь ему и читать-то много нельзя, и нервничать категорически не рекомендуется. Организм изношен до предела.
Роман сидел на питерской кухне, курил и пытался подсчитать, что у него осталось. Телефон зазвонил пронзительно.
Как сквозь вату, Роман слушал краснодарского следователя. Обнаружен сгоревший остов автомобиля с останками мужчины и женщины. Есть основания предполагать, что они принадлежат известному криминальному авторитету Сергею Горбачеву и его жене, Анне Романовне Красновой. Вы отец? Надо приехать для генетической экспертизы. Для идентификации трупа.
Роман смеялся. В самолёте, в кабинете следователя. Какой труп, о чём вы? Анечка жива и здорова. Просто не может дозвониться. Я же сменил номер мобильного, понимаете? Берите анализ, пожалуйста. Там, в сгоревшей машине, не она, я же чувствую. Я же отец. Понимаете?
Сквозь разрывающий голову желтый туман Краснов добрался до питерской квартиры. Дверь открыла растрепанная Светлана в замызганном халате.
Роман прошел на кухню, достал из кармана конверт.
– Что я говорил? Анализ генетического материала пробы номер два не соответствует… Блин, язык сломаешь. Короче, там не Анька. Не бьётся с моим анализом.
Светлана охнула, прикрыла рот рукой.
– Рома, ты что? Ты же ей не родной отец. Твой анализ и не мог соответствовать.
– Ерунду несёшь, Света. Она моя, родненькая. Кровинка моя. И не занимай телефон, вдруг она дозвониться не может.
Он ждёт звонка. До сих пор.
Ноябрь 2006 г.
Пруха
В не по росту шинели, в сапогах и пилотке,
Сбросив капельки пота с непроросших усов,
Я сапёрной лопаткой, сжав проклятия в глотке,
Закопал свою юность у Уктусских высот…
Динамики многократно усилили рокочущий бас заместителя начальника Свердловского училища полковника Донченко. Рёв команды пронёсся над плацем, учебными корпусами и боксами с техникой, над стадионом с пропитанными курсантским потом беговыми дорожками, над столовой, воняющей кислой капустой и пищевыми отходами.
Легко, как перворазрядник на полосе препятствий, перевалил через бетонный забор, увенчанный колючей проволокой, и растворился среди мачтовых сосен Уктуса.
– Р-равня-я-яйсь! Под знамя – смир-рно! Для встречи справа – на кра-УЛ!
Рота почетного караула одновременно грохнула прикладами об асфальт, и, сверкнув сотней сияющих на солнце штыков, пропорола вскинутыми на плечо карабинами жаркое июньское небо.
Загремел медью училищный оркестр. Над коробками выпускников и курсантов в парадной форме поплыло Боевое Знамя.
Игорь, вздохнув, опёрся локтями о подоконник и нечаянно зацепил алюминиевые костыли.
За четыре года до этого, в сентябре 1982 года, командир четвертой роты первокурсников Свердловского военно-политического училища майор Анатолий Красавкин собрал взводных в канцелярию.
Командир первого взвода Петя Писарев, похожий на розовый воздушный шарик, сидел за столом ровненько, сложив пухлые ручки отличника одна на другую. Кличка «Пися», как никакая иная, соответствовала его писклявому голосу, румяным щечкам и чудовищному занудству.
У комвзвода – два, древнего капитана Михаила Колчанова, прозвище было, естественно, «Колчан». Был он весь какой-то вытертый и бесцветный – от редких усиков-каплеуловителей до мятых нечищеных хромовых сапог со стоптанными каблуками. Усталая опытность делала всякое его движение максимально экономным, а главным жизненным правилом было «Не суетись под начальством – всё равно чпокнут». При этом он был человеком иногда симпатичным и даже способным шутить.