– Ну почему, почему, почему был светофор зелёный!… Гхм, простите. И тут! Подлетает огромная чё-ё-ёрная машина. Из неё выходят трое, нет, четверо мужчин в чё-ё-ёрной одежде, хватают меня и везут неизвестно куда, в Купчино. Привозят на неизвестную квартиру номер восемь, связывают веревкой и оставляют там. Ничего не говорят, не требуют. А сами в чё-ё-ёрных масках!
– Верёвка тоже чё-ё-ёрная была?
– А как вы догадались?! Да, да!
– И как же вы выкрути… то есть спаслись?
– Именно! Из верёвки я выкрутилась! На шестой день. А дверь-то они закрыть забыли, вот я и убежала.
– Так. Это всё вы должны прямо сейчас изложить на бумаге. Чтобы принять меры.
– Какие меры?
– К чёрту уволить… э-э, уволить надо всю милицию! Ужас! Посреди бела дня на улицах людей похищают.
– Нет, что вы! Они же отомстят! Они прямо так и сказали: молчи, сука, не то на куски порежем! И Марату Тимуровичу передай, говорят, что если будет принимать меры, то и его на куски порежем. Я за вас боюсь!
– Ну хорошо, хорошо. Не будем в милицию звонить. Но ведь надо как-то начальству объяснить ваше отсутствие.
– Так я же не хотела вас подводить. Поэтому по знакомству бюллетень взяла в больнице. Вот, возьмите. Я пойду, хорошо? Там работы накопилось, ужас!
Хлопнула дверь. Марат замороженно смотрел на синий листок с фиолетовой печатью. Операция «Уволить Лилю» безнадёжно провалилась.
Хотя нет. Больничный, конечно, фиктивный – значит, причина прогула неуважительная.
Марат лихорадочно пролистал телефонный справочник, набрал номер и попросил позвать врача, подписавшего больничный лист.
– Лиля? А как же. Обычное весеннее обострение, каждую весну её кладём на недельку.
– Каждую весну?!
– Ну, иногда и осенью. Шизофрения – это такая штука. Непредсказуемая.
– Не понимаю, как она у нас работает. С шизофренией.
– Молодой человек, она же не снаряды разгружает. Её должность на вашем заводе под ограничения по болезни не подпадает. Всего хорошего.
Гудки.
Марат тупо пялился в стену. Тоже чокнуться, что ли? Может, плакат с Пугачёвой повесить?
Лиля скоро вышла замуж за сержанта милиции, ушла в декрет и на завод не вернулась. Естественно, фамилия сержанта была Леонтьев.
Октябрь 2006 г.
Квота
Телефон задребезжал ни свет, ни заря. Тагиров сначала спросонья схватил пульт от телевизора и пытался поговорить с его помощью, но не встретил взаимности.
Наконец, попал в ухо трубкой. Голос у экспедитора Пети был напуганный.
– Марат Тимурович, выручай!
– Ну что опять стряслось, горе ты моё?
– Я в отделении милиции, на Просвете.
– Чего, нажрался в очередной раз?
– Ну, не то чтобы в сопли. Капельку совсем. Праздник-то какой в этом году будет: семьдесят лет образования СССР!
– Тьфу ты, господи. Петька, признайся, день Парижской коммуны тоже отмечаешь до сих пор? Чего натворил-то?
– Да я иду. Утро, темнотища. Тишина. А ведь совсем недавно ещё – в шесть утра ка-а-ак даст гимном из всех радиостанций Советского Союза! И радостное настроение на трудовой день гарантировано. Вот я и запел: «Союз нерушимый республик…».
В трубке послышался чужой отдалённый голос:
– Блядь, он опять орёт! Лейтенант, кто его пустил к телефону?
Петька перешел на шепот.
– Короче, закрыли меня менты. Забирай меня отсюда, начальник.
Марат вздохнул, поднялся и пошёл одеваться.
В доельцинские времена, конечно, вся страна в честь такой знаменательной даты как встала бы первого января на ударную трудовую вахту, так и не сползала бы с неё до конца декабря.
Но 1992-й год начался совсем в другом государстве. И вместо трудовой вахты народ стоял в очередях, считал последние копейки и мечтал чудесным образом разбогатеть через использование «рыжей валюты» – ваучеров.
Вся промышленность была брошена на выживание, как слепые котята в ведро с водой: авось выплывет. Братские республики отгородились границами и таможенными постами, а во внешнеэкономической деятельности установился весёлый демократический бардак.
Директор Питерского фольгопрокатного завода Валерий Никитич был в растерянности.
– Ну ладно. Госплан заданий не спускает – хрен с ним. Фондов не дают – сами с ребятами с Волховского алюминиевого завода насчет сырья договоримся. А чего ж с этим… С экспортом, мать его, делать? Белорусы вон каждый день звонят, ноют, фольгу ждут – а через границу-то никак не протащить! И молдаване, и эстонцы… Да все! Чего делать-то будем, а? Люди, есть идеи?
Люди, а именно правление завода в лице начальников отделов и служб, растерянно переглядывались. Голос подал босс прокатного цеха:
– Да хрен его знает, Никитич! Это ж не фольгу тоньше человеческого волоса катать, тут эти… языки экспортные надо знать. Мы вон академиев дипломатических не кончали, ограничились Политехом.
Новичок среди зубров цветной металлургии, вчерашний офицер, а ныне начальник АХО Тагиров скромно заметил:
– Так вышло же постановление по экспорту алюминиевого проката и фольги. Среди предприятий распределяются квоты на вывоз за границу, и лицензию надо иметь. Либо через спецэкспортёров продавать.
Никитич крякнул.
– Ишь ты! Откуда знаешь? Твоё же дело – уборщицы и машинистки.
– Да в газете прочитал.
Никитич восхитился:
– Грамотный, йопта! Может, и языками владеешь?
– Ну, немножко. Курсы военных переводчиков в училище. На эстонском материться могу.
– Хе-хе! Как там в армии? Инициатива наказуема? Вот и назначаю тебя начальником внешнеэкономической службы! И чтобы таможня дала добро, понял? Всё, закончили совещание.
Начальники цехов, довольные разрешением проблемы, ободряюще похлопывали по плечу ошарашенного Марата.
Комендант долго гремел ключами и, наконец, подобрал нужный. Поскрипел в ржавой замочной скважине, потом пинком распахнул облупленную дверь.
– Вот тут и будете жить. Валерий Никитич распорядился под новую службу выделить. Дверь разбухла слегка от сырости, ну ничего. Приспособитесь.
Марат растерянно осматривал подвальное помещение. С потолка капало, плесень изображала на мрачных стенах силуэты фантастических стран.
– Пишущую машинку «Ятрань» вам одну положено, заберёте на складе. Телефон немного поломанный, ну ничего, почините. А дихлофос уж сами покупайте.
Приданный для усиления новой команды экспедитор Петя, последовательно изгнанный из всех заводских служб за пьянство и невезучесть, мрачно заметил:
– Дихлофос – чтобы нас потравить сразу, как клопов? Типа, не мучиться долго?
– Нет, это против блох. Тут подвальных блох пропасть, так и норовят по ногам заползти.
Молодой специалист Алиночка испуганно взвизгнула и попыталась натянуть короткое платьице на коленки.
– Да не пугайтесь, барышня, они вас не съедят. Если двигаться будете, ха-ха-ха!
Хохочущий комендант ушел, помахивая ключами.
Марат вскарабкался на батарею, распахнул маленькое окно под потолком.
– Хоть проветрить, воняет тут.
Петя печально заметил:
– Это останками наших предшественников пахнет, героически павших. Небось не двигались, вот их блохи и заели насмерть.
Марат засмеялся.
– Вот и не стой, Петенька, а дуй за пишмашинкой. Алина, а ты неси вёдра и тряпки. Не ссать, прорвёмся. В темпе, гвардейцы!
Основную квоту на вывоз цветных металлов давали в Москве, в Министерстве промышленности, региональную – в городской мэрии.
Марат проторчал в приемной на Славянской площади двое суток. Командировочные копейки в столице с её свихнувшимися ценниками кончились моментально, и ещё один день ожидания неминуемо бы привёл к необходимости ночевать на вокзале, а в перспективе – к голодной смерти.
Тагиров решил, что лучше быть убитым пресс-папье, чем сгинуть в московской сточной канаве, и рванул на штурм начальнической двери. Растерянная секретарша только ойкнула в спину.
Высокий руководитель мрачно взглянул на вошедшего.
– Ну куда вы ломитесь? Не видите – занят я, работаю с документами. – сказал он и попытался прикрыть блестящую плешь свежим выпуском «Плейбоя».
Марат взглянул на аппетитные сиськи на обложке, воспрял и затараторил:
– Я из ленинградского… То есть, петербургского фольгопрокатного завода. За квотой на экспорт алюминиевого проката.
– Поздно, молодой человек. Распределена квота.
Марат от растерянности грохнулся на стул без всякого приглашения.
– Как… Как это – распределена?
– Обыкновенно. Ещё позавчера.
– Так я же был тут… А, ладно. Вы мне другое объясните – квота на двадцать тысяч тонн. В стране два фольгопрокатных завода. Уральцы, я знаю, получили одиннадцать тысяч. Где остальное?
– Кхм. Я что, обязан отчитываться тут перед сопляками всякими? Русским языком сказано – нету! Ну… Если только очень подумать.
– Я вас умоляю – давайте подумаем! Целый завод! Тысяча четыреста сотрудников, всем семьи кормить надо… А партнеры? Их же – сотни предприятий по Союзу… То есть уже не по Союзу. Помогите ради Бога, я готов на колени встать.
– Ну, колени мне твои ни к чему. А вот если…
Начальник что-то написал на бумажке и показал Тагирову. Тот посмотрел и остолбенел.
– Как… кхе. Какие сто долларов за тонну?! Откуда у нас, мы завод…
– Да ты придурок какой-то! Кто же вслух то, что написано… Всё, иди отсюда. Езжай в свой Питер.
Марат встал. Пошел к двери.
Потом развернулся и уселся назад. Схватил графин с подноса, налил в стакан и долго пил, дёргая худым кадыком.
Руководитель поморщился и постучал по полировке карандашом.
– Ну, напился? Сам выйдешь или мне милицию вызвать?
– Да я вот думаю – вызывайте. У них же машина с мигалкой?
– Чего?
– Ну как же! Я ведь сейчас к Борису Николаевичу в Кремль поеду, а туда без мигалки не пускают, так?
– Чувствую, тут не наряд, а