Расслабленного Марата полицейские встретили у трапа. Видимо, его «арабскую» рожу (вылитый Бен Ладен, только борода поаккуратнее и без чалмы) разглядели на камерах наружного наблюдения.
Пошёл третий час «собеседования». Хмель потихоньку выветривался, и всё это начинало раздражать. Безуспешно встречающий Тагирова Богдан посадил звонками мобилу.
– Цель вашего прибытия в Израиль?
– Вот нафига ты спрашиваешь, если не запоминаешь ответы? В шестой раз одно и то же.
– Прошу вас ответить на заданный вопрос. Мы имеем полное право не пустить вас на территорию государства Израиль без объяснения причин.
– Турист я, блин. Виза туристическая – значит, турист.
– Это – весь ваш багаж?
Строгая девица, сверкая нееврейски зелёными глазищами сквозь узкие стёкла очков, тонкой рукой показала на вываленные из портфеля богатые маратовские шмотки: блокнот, чистые трусы с носками, зубную щётку с пастой и замотанный в полиэтилен кусок сала.
– Да. Я человек скромный.
– Это заметно. Странная туристическая поездка – всего на три дня. Что планируете посетить в Израиле?
– Святые места.
– Какие именно?
– Все. Стену плача, Вифлеем, место вознесения пророка Мохаммеда. Ну, и собор святого Петра и Тадж-Махал заодно. Ах, это не в Израиле? Ну ничего, больше времени на прогулки останется. Надо же сало своё прогулять.
Марат похлопал себя по намечающемуся животику.
– Сало привёз?
– Здравствуйте, Богдан Тарасович. Меня зовут Марат Тагиров, я тоже рад вас видеть.
– Чего так долго?
– Да задолбали погранцы ваши. Всё цель поездки выясняли. А у меня же виза туристическая, я и боялся сказать, что по делам. Хрен тут у вас поймешь, что можно, чего нельзя.
– Ладно, поехали. Сегодня день уже угроблен, завтра с утра на фирму рванём.
– Богдан, а чего ты так по поводу сала кипишишься? Неужто в земле обетованной свиней не выращивают?
– Только в кибуцах. И то там под свинок доски подстилают, чтобы не топтали священную израильскую землю. Они там худые и чернявые, пленные какие-то. Сало у них – как щикатурка.
– Чево?!
– Ну, щикатурка. Которой хаты белят. Ногтём подцепил – отвалилось. Тю, наёбка, а не сало.
Израильская компания закупала питерскую фольгу уже второй год, и проблем не было. Но последняя поставка вызвала нервные звонки хозяина: мол, рвётся и с рулона не разматывается.
Богдан с Тагиром подъехали к одиннадцати часам. Хозяин, толстенький улыбчивый дяденька в кипе, принял питерских эмиссаров в замызганном кабинете, в стене которого был устроен «телевизор» – застекленный проем в цех для наблюдения за рабочими. Богдан переводил с иврита:
– Он очень извиняется. Все претензии сняты, партия фольги перерабатывается без проблем. Он звонил вчера в Питер, но ты уже уехал. Ему очень неудобно, и чтобы компенсировать ваше беспокойство, он готов досрочно подписать новый годовой контракт с увеличением объёмов на сорок процентов.
– Ни хрена себе! Вот это номер! Ты чего-нибудь понял, Богдан?
– Да я сам обалдевший. Ладно, виду не показывай, попробуем у работяг узнать.
Маленький цех содрогался от гудения перемоточных машин. Большие рулоны разматывались по десять метров на картонные втулки, которые в свою очередь раскладывались по картонным коробкам с заманчивыми надписями и развозились по магазинам.
– Марат, видишь значок на коробке? Это «кошрут». Кошерная фольга, короче. Для правоверных евреев.
– Блин, не понимаю. Это же не жратва. Как металл может быть кошерным или наоборот?
– Ну, изготовлен с соблюдением религиозных правил, наверное. И без свиного сала, например.
– Дурдом! Откуда свинина в литейной печи возьмется? Да и таджики наши на шихтовом дворе хорошо трудятся, душевно. Строго соблюдая иудейские правила.
– Ты не тарахти на эту тему. Нам значочек этот дорого стоил. Такой значок – редкость. Может, у фирм двадцати всего и есть. Во, сейчас у Аркашки спросим, что тут с нашей фольгой творилось.
Уроженец Челябинска механик Аркадий Нейман, сверкая улыбкой на чумазой роже, расхохотался и пояснил:
– Так Софочки не было два дня, вот кипеш и поднялся.
– Блин, объясни нормально. Какая ещё Софочка, при чём тут она?
Оказывается, заморочки с питерской фольгой возникали постоянно – видимо, при отжиге плохо выгорала смазка, и при повышении скорости размотки лента начинала рваться. В этих случаях работяги, сплошь эмигранты из Союза, бросались спасать честь ленинградской продукции, грудью вставая на защиту русских интересов. Причём Софочкиной грудью шестого размера. Срочно вызванная из лаборатории Софочка с невыразимой грацией проплывала двухметровым сдобным телом через цех и наглухо перекрывала «телевизор» хозяина, уложив гигантские шары грудей на подоконник. Говорить при этом она могла о чём угодно – хоть о закупках картона, хоть о последней игре «Маккаби*» (*Маккаби – футбольный клуб в Израиле). Хозяин пялился в соблазнительное ущелье декольте и пускал пузыри, а работяги тем временем устраняли проблему.
– Короче, получается, что Софочкино лоно спасает питерский металл?
– Не лоно, а сиськи. Хозяин у нас – правильный иудей, жене не изменяет. Он Софочку исключительно зеньками трахает. А тут она на работу не вышла, хозяин и засёк, что фольга не мотается, крик поднял. Так что пришлось её срочно из дому вытаскивать и сиськами в «телевизор» пихать.
Аркадий хихикнул и торжественно закончил:
– Так что не ссыте, земляки. Русские своих не подводят.
На вылете в аэропорту «Бен Гурион» к Марату опять привязалась обворожительная зеленоглазка.
– Есть ли у вас в багаже вещи, взятые для передачи кому-либо? Что-нибудь вывозите из Израиля?
– Милая девушка, из Израиля я вывожу только несчастную безответную любовь к прелестному зеленоглазому офицеру полиции.
– Давайте посмотрим ваш портфель. А сало почему назад везёте?
– Блин!!! Ну всё, Богдан меня убьёт! Девушка, можно мне назад выскочить? На пять минут? Я мигом!
Марат лихорадочно набрал номер на мобиле.
– Богдан! Ты же сало не забрал!
– Я уже в город въезжаю. В следующий раз привезешь. Давай, Маратка, счастливо долететь.
Марат тупо посмотрел на белеющий сквозь полиэтилен брусок.
– Ну что, неслабо ты прогулялось? Знать, не судьба эмигрировать. Придётся тебя на Родине под водочку сожрать.
Сало благодарно промолчало.
Декабрь 2006 г.
Охрана
Никитич, директор питерского фольгопрокатного завода, дрожащими пальцами долго шарил в мятой пачке из серого картона, и, наконец, нащупал расхристанную беломорину.
– Что ты там про собачек говорил?
Марат отогнал ладонью вонючий дым.
– А то, что лучше любой охраны. Читать пропуска вот только не умеют…
На заводе тырили всегда. До перестройки – гвозди, провод, цемент. Когда пооткрывались пункты приема цветмета – алюминий, медь, никель в любом виде. Поэтому вопрос охраны капиталистической собственности стоял, как у молодого.
Вместе с пыльным Красным знаменем и именем Клима Ворошилова заводу в наследство от эпохи застоя досталась охрана из системы «Трудпрома» – то есть никакая. Сплошь бабушки «божьи одуванчики», визгливые полуслепые старушки. Работяги таскали сумками, начальники пожиже – ящиками, покруче – машинами. Например, главный инженер из украденных материалов построил себе огромное уёбище, по ошибке называемое дачей. По этому сооружению можно было проследить всю историю заводского строительства и ремонтов: часть стены из дефицитного шамотного кирпича (ремонт литейных печей), крыша из нержавейки (замена ванн травления), сарайчик из невыносимо воняющих креозотом шпал…
Электрик Машуков, двухметровый амбал – алкоголик, взялся за дело расхищения с размахом. Сшил себе балахон из брезента с карманами под размер никелевой чушки, незаметный под длинным пуховиком, и таскал бесценный металл тупо через проходную.
В один прекрасный вечер привычно бухой Машуков не рассчитал сил и грохнулся на пол прямо за вертушкой. Встать он не смог, уподобившись псам – рыцарям на Чудском озере. Профсоюзный лидер, которого Никитич всё забывал выгнать с завода, устроил истерику и вызвал руководство на проходную.
– Полюбуйтесь, до чего вы рабочих довели! От голода сознание теряют!
Никитич скептически похмыкал, глядя на храпящего на полу электрика.
– Да он нажрался, небось. Ребята, поднимите его.
Поднять удалось с третьего раза – гордый представитель питерского пролетариата тащил на себе пятьдесят кило никеля.
Пару чушек директор успел метнуть в спину убегающего профсоюзника. Странно, но их не нашли – видно, застряли в защитнике интересов рабочего класса.
Электрика уволили. Через месяц Никитич, задержавшийся позже обычного, изумленно наблюдал идущего через проходную давно уволенного весёлого Машукова с авоськой чушек в руках.
Начальник охраны, контуженный директорским матом, пытался оправдаться:
– Валерий Никитич, да как же его задержишь? Он один больше весит, чем вся охрана. У него пропуск спрашивают, а он говорит: «На хрен иди – вот мой пропуск».
С «Трудпромом» договор расторгли и пригласили на завод ЧОП из бывших вояк по рекомендации соседей из Адмиралтейского объединения.
Новая охрана в первую очередь взялась за наведение порядка с разовыми пропусками. Когда-то их напечатали туеву хучу, зачем-то проштамповали, и они валялись во всех ящиках заводских столов и в карманах всех районных гопников. Любой желающий мог проникнуть на завод, стырить что-нибудь металлическое и перебросить через забор. Напечатать новые пропуска директор не разрешил – жаба задушила. Экономист, блин.
Многоумный новоиспеченный начальник охраны выдумал такую военную хитрость: бюро пропусков ставило на законно оформленный пропуск штамп с буквой в зависимости от того, кто сегодня заступил диспетчером по заводу. Например, если дежурила местная секс-бомба Лизанька, то ставили букву «Ж», потому как её драл в одну харю только главный технолог Журавлев. Если выходила тетя Клава (стокилограммовое целлюлитное страшилище), то в ход шла литера «Н», потому что её не хотел любить НИКТО. Буква «О» сразу напоминала кругло распахнутый, ярко накрашенный рот Маргариты Ивановны. Начальник охраны американского языка не знал, слово «минет» ему было глубоко идеологически чуждо, и он подразумевал пролетарское понятие «отсос».