Наконец, третья сила, скрывавшаяся до поры до времени и выжидавшая исхода борьбы, влияла на нее незаметными, но решающими закулисными махинациями. Это — либеральные политики, представлявшие крупную буржуазию, мир денег и наживы. Она уже владела богатствами страны, ее промышленностью, торговлей, финансами, хозяйничала всюду, но еще не в политике. Эти промышленники, торговцы, банкиры хотели сами управлять Францией. Они хотели добиться своей цели чужими руками, не жертвуя, не рискуя ничем, прежде всего своей шкурой. В дни баррикадных сражений они отсиживались в богатых особняках. Случилось так, что под окнами дома банкира Казимира Перье собрались революционные студенты. Они хотели руководства, лозунга, указания на цели и задачи борьбы. Но в этот момент на них напали конные жандармы. В поисках укрытия они стали стучаться в двери особняка Казимира Перье, где заперлись десятка два либеральных депутатов. Но им не открыли дверь, и молодые энтузиасты были изрублены на глазах либеральных политиков. Самое крупное сборище либеральных депутатов происходило в доме другого банкира — Лаффита. Здесь произошел эпизод, показавший подлинный облик этих «отцов отечества». Внезапно послышался оглушительный залп, вызвавший панику. Многие вообразили, что королевская гвардия побеждает, что пришли их арестовать. В страхе они бросились к задним дверям, начали прятаться в саду, скрываться в стойлах лошадей на конюшне. Тревога оказалась ложной: залп был дан в честь полка, перешедшего на сторону восставших. Переполох прекратился, лишь когда струсившие законодатели убедились, что стреляли в воздух, чтобы выразить радость…
Когда исход борьбы стал ясен, именно здесь и решили взять в свои руки руководство революцией. Сначала создали муниципальную комиссию во главе с банкирами Лаффитом и Перье. Последний стал командующим полками, перешедшими на сторону революции. В сущности, образовалось временное правительство. Больше всего оно боялось конкуренции Ратуши, где засели республиканцы, терявшие время в бесплодных дебатах. Удалось переманить оттуда генерала Лафайета, весьма популярного, имевшего славу героя двух революций на двух континентах. Он воевал за независимость Соединенных Штатов, а потом участвовал на первых порах во французской революции. Банкиры легко уговорили семидесятишестилетнего генерала помочь им и поддержать планы, разработанные Тьером, Минье и другими либеральными монархистами, больше всего боявшимися установления республики в духе 1793 года. Привлекли и других популярных людей вроде Беранже. Замысел состоял в том, чтобы изгнать Бурбонов, но вместо них поставить у власти нового короля, который защищал бы не старую аристократию, а новую знать денежных мешков. Нашлась и подходящая фигура — герцог Орлеанский.
У него была любопытная родословная и биография. В начале XVII века у Людовика XIII и Анны Австрийской родились два сына. Старший сын стал королем Людовиком XIV, а младший получил титул герцога Орлеанского и сделался родоначальником младшей линии ветви Бурбонов. Представитель этого дома герцог Филипп Орлеанский в начале XVIII века из-за малолетства Людовика XV сделался регентом и прославился расточительностью и развратом (отсюда выражение «нравы эпохи регентства»). Во время революции другой герцог, Орлеанский, начал заигрывать с ней, отказался от своего титула, принял имя Филиппа Эгалите (Филиппа Равенство), но кончил плохо, сложив голову на гильотине. Его сын, будучи совсем юным, служил в революционной армии, но бежал вместе с Дюмурье, а затем жил в эмиграции. Во время Реставрации он вернулся во Францию, и Людовик XVIII возвратил ему не только титул, но и огромные владения. К моменту описываемых событий ему было уже за пятьдесят, и он не расставался с мыслью о троне. Понимая необратимость основных революционных преобразований, он изображал себя демократом, близким к заботам простых людей, разыгрывал из себя мелкого буржуа, любящего народ. Его-то банкиры и решили сделать управляющим огромного доходного коммерческого предприятия, в которое они намеревались превратить Францию, используя июльскую революцию.
Уговаривать герцога не пришлось. Он немедленно согласился играть главную роль в фарсе, постановщиками которого были Лаффит, Перье, Тьер и даже старый прожженный мастер великих махинаций, сам «отец лжи» Талейран. Утром 30 июля на парижских улицах расклеили манифест, подписанный Тьером: «Карл X уже не может вернуться в Париж: он пролил народную кровь. Учреждение республики возбудило бы среди нас гибельные раздоры и поссорило бы нас с Европой. Герцог Орлеанский предан делу революции… Он король-гражданин». В духе подобной лжи был выдержан не только текст манифеста, но и вся процедура передачи власти новому королю. Главная задача состояла в том, чтобы обмануть республиканцев, засевших в Ратуше. Герцог Орлеанский сам отправился туда, встречая по пути еще не разобранные баррикады и настороженно-враждебные взгляды бойцов, державших в руках оружие. Одной театральной сцены оказалось достаточно, чтобы успокоить уставших от трехдневных боев инсургентов. Герцог вышел на балкон с трехцветным знаменем в руках, его заключил в объятия Лафайет, который произнес при этом печально-знаменитую фразу:
— Вы — лучшая из республик!
За воцарение Луи-Филиппа голосовали депутаты палаты, созванной Карлом X. Единственное существенное изменение состояло в том, что теперь право голоса получили не 100 тысяч французов, а 250. Погибших на баррикадах было около 800, их еще не успели похоронить, как Лаффит произнес с удовлетворением:
— Отныне наступает царство банкиров.
А участники сражения должны были довольствоваться крестами на голубой ленте с красной каемкой, которыми их наградил новый король — Луи-Филипп. Такую побрякушку получил и Огюст Бланки…
Неужели только ради этого люди шли умирать на баррикады? В момент революции все признавали, что рабочие заслуживают более существенной награды. Хотя во время июльской революции парижские рабочие шли за либеральной буржуазией, на борьбу их толкнули глубокие социальные причины. За несколько лет до революции начался экономический кризис, и положение рабочих ухудшалось с каждым днем. За нищенскую плату они трудились по 16 часов в день. Они находились в таком состоянии, что даже либеральные политики и их газеты выражали им сочувствие. Но добрые слова и обещания парижские труженики слышали в основном до революции и в первые недели после ее «победы». 30 июля газета умеренных либералов «Насьональ» писала, что «народ всегда делал все: он был могуч и велик; победил он, и все плоды победы должны достаться ему». Даже министры новоиспеченного орлеанистского правительства говорили о рабочих с сочувствием. «Когда династия приходит к власти благодаря героизму рабочих, — заявил 10 августа 1830 года министр Дюпен, — как это было в наши дни, она должна что-нибудь предпринять для того, чтобы их положение улучшилось». Но напрасно наивные люди ожидали благодарности от Луи-Филиппа. Ни одной, абсолютно ни одной меры для улучшения участи рабочих не последовало. Тогда рабочие, среди которых во время «трех славных дней» революции, пожалуй, впервые зародились проблески классового сознания, немедленно начинают сами требовать удовлетворения своих нужд. В августе, когда следы июльских боев еще были заметны на многих улицах, происходят забастовки типографских рабочих, булочников, кожевенников, каменщиков. Они требуют сокращения продолжительности рабочего дня, повышения оплаты труда. Устраивают мирные демонстрации под официальным ныне трехцветным знаменем. Но новое «революционное» правительство остается глухим к требованиям тех, кто дал ему власть. 25 августа префект департамента Сены официально объявил рабочим: «Ни одна обращенная к нам просьба о вмешательстве в спор между хозяином и рабочим по вопросам удовлетворения заработной платы, длительности рабочего дня или найма рабочих не будет удовлетворена как находящаяся в противоречии с законами, освятившими принцип свободы промышленности».
Вот, оказывается, за какую свободу сражались рабочие на июльских баррикадах! Орлеанская династия стала еще более решительным защитником привилегий собственников, хозяев предприятий, торговцев, банкиров. Если Бурбоны защищали главным образом интересы дворянства от «третьего сословия», то есть от буржуазии и всего народа, то новая власть стала выразителем интересов буржуазии, орудием ее борьбы с формировавшимся рабочим классом. Господство дворянской земельной аристократии сменилось безраздельной властью крупной буржуазии. Никакой демократизации, никакого расширения прав подавляющего большинства французов не произошло. Напротив, новый режим во многом оказался более деспотическим, чем свергнутая система Реставрации. Только некоторые внешние изменения вроде замены белого флага Бурбонов трехцветным знаменем 1789 года напоминали о революции «трех славных дней», плоды которой были украдены у народа. Революционные республиканцы, рабочие имели теперь против себя более сильного врага, ибо социальная опора нового режима расширилась за счет присоединения к нему прежней либеральной оппозиции.
Бланки видит страшный финал революции. По Сене медленно движется огромная баржа, над которой колышется черный флаг. Трупы убитых, одни в гробах, другие просто навалены на ней чудовищной грудой. Их увозят из морга на Марсовом поле, ибо августовская жара способствовала разложению, и люди, молча стоящие у берегов Сены, ощущают удушливый трупный запах. Течение реки уносит из Парижа тех, кто отдал жизнь за свободу оставшихся в живых. Зато судьба избавила их от чувства горечи, оскорбления и сознания бесплодности их жертвы…
Писатель и историк Гюстав Жеффруа так передает состояние парижан: «Второй день после революции! Внезапное пробуждение тех, которые уснули после лихорадочной деятельности, еще продолжая переживать вчерашние героические события, пораженные быстротой совершившегося переворота. Энтузиасты, которые вчера еще боролись на улицах и врывались в дворцы, оглашая воздух криками надежды и триумфа, сегодня поражены собственной победой и утомлением от нечеловеческих усилий… Их энергия растрачивается в наивном созерцании, их воля теряет цель, и они из действующих лиц превращаются в зрителей. Они воображали, что исполнили всю пьесу, тогда как на самом деле они участвовали только в прологе. На смену им выступают другие люди, которые держались в стороне от опасной борьбы, а теперь чувствуют себя храбрыми, видя утомление борцов. Эти новые люди пришли, чтобы восстановить порядок: оставить почти все на старом месте и лишь кое-где переменить этикетки. Революцию ликвидируют хитрые, осторожные люди себе на уме, чины судебного ведомства, нотариусы, адвокаты и дельцы. Они рождаются и воспитываются, чтобы править».