Бланки остается в Мон-Сен-Мишель, хотя сам в еще более жалком состоянии. Он мучается горловой чахоткой, болями в желудке, превращается в жалкую развалину. Он равнодушно глядит на маленькое кладбище у подножия скалы, которое, как он знает, нетерпеливо ждет его… Апатия, тоска, прострация. Но книги, работа мысли, иллюзии, мечты спасают его. Он много пишет, пишет без конца то, чего никто никогда не прочитает. Время как бы остановилось, будущего нет.
Но вот неожиданный проблеск в его монотонной полужизни-полусмерти. Проблеск прошлого. В октябре 1843 года приезжает сестра Бланки мадам Барелье с его шестилетним сыном Ромео (Эстевом), и отец видит из-за решетки камеры, как его очаровательный ребенок гуляет по платформе «скалы Готье». Снова просыпаются призраки короткого прошлого счастья, обостряя горькую радость от этой картины. Неужели у него не проснулось сожаление о том, что он мог бы все это не потерять, сохранить жизнь Амелии и жить спокойной жизнью нормального человека, если бы не встал на свой путь, явно гибельный, по мнению почти всех? Нет никаких следов, никаких, даже косвенных, случайных, непроизвольных симптомов сожаления или признания ошибочности избранного им пути. Никогда. Ни в дни пребывания в Мон-Сен-Мишель, ни позже…
Наступает зима. Громче становится рев штормового моря, грохот прибоя, сильнее порывы северного ветра, проникающего в камеру, где они смешиваются с чадом дымящейся печи. Бланки болен постоянно. Его терзают ноющие кости позвоночника, новое обострение болезни горла, он бьется в непрерывных приступах кашля. Дело доходит до того, что этот никогда не жалующийся на судьбу человек сам просит Фюльжанса Жирара прислать муниципального врача, ибо тюремный врач заинтересован не в исцелении узников, а скорее наоборот… Но под нажимом коллеги и перед фактом явного угасания больного и он вынужден подписать заключение о необходимости перевода Бланки в тюрьму, расположенную в месте с лучшим климатом. Друзья хлопочут о юге, но министр внутренних дел выбирает тюрьму в городе Тур, куда Бланки отправляют 18 марта 1844 года. По этому случаю вновь приехала сестра с его сыном. С полными слез глазами, в ужасе смотрит она, как два жандарма выносят Бланки в соломенном кресле и укладывают его в повозку. Они спокойны за заключенного: не только бежать, но и пошевелиться он не в состоянии. Группа крестьян с удивлением смотрит на этот живой труп, в который превратили здорового человека четыре года и сорок дней пребывания в Мон-Сен-Мишель.
ПРОБУЖДЕНИЕ
— Этот долго не протянет, — сказал начальник исправительной тюрьмы в Туре, взглянув на нового заключенного. Но он вовсе не был заинтересован, чтобы Бланки умер в его тюрьме. Власти в Париже тем более опасались этого. Ведь оппозиционные газеты немедленно используют такой факт против правительства Гизо. В конце апреля 1844 года Бланки переводят в больницу для безнадежно больных и престарелых. И хотя он не в состоянии даже поднять голову, а не только бежать, к нему приставили постоянного полицейского агента.
Тур расположен примерно в 200 километрах к юго-востоку от Мон-Сен-Мишель. Климат здесь более теплый, умеренный, и вместо шума прибоя Бланки слышит теперь пенье птиц и шелест листвы. Но этого мало, чтобы внезапно исцелить больного. Его положение остается тяжелым. Местная оппозиционная газета «Курье л’Эндр э Луар» поместила статью, обвиняющую министра внутренних дел Дюшателя в преднамеренном умерщвлении Бланки, в рассчитанной жестокости по отношению к нему. Сообщение встречает отклик в Париже, где обстановка иная, чем пять лет назад, во время процесса над участниками восстания 12 мая 1839 года. Теперь в палате наряду с правительственным большинством, сформированным с помощью системы подкупа правых депутатов, заседают и республиканцы, называющие себя радикалами и демократами. Парижская республиканская газета «Реформ» сразу вспомнила о Бланки и осудила жестокость Гизо: «Неужели мстительность правительства еще не удовлетворена? Не намерено ли оно превратить тюрьмы в кладбища?»
Июльская монархия боялась оппозиционной прессы. Вот почему 4 декабря 1844 года у постели больного Бланки собрались сразу пять врачей. В составленном ими протоколе после длинного перечисления болезней, которыми страдал Бланки, они пришли к заключению, что «крайне необходимо, чтобы Бланки был немедленно перемещен в южный климат, где он мог бы воспользоваться теплым воздухом и помещением, проветриваемым и солнечным». Медики откровенно сказали властям, что дни Бланки сочтены и надо спешить.
Уже в декабре Луи-Филипп подписывает помилование Бланки. Этот акт милосердия типичен для морального облика «короля-гражданина». Помилован был умирающий. Если же он выживет, то пожизненное заключение будет лишь заменено на строгое пожизненное полицейское наблюдение. Королевская милость преследовала и еще более коварную цель: усилить раскол среди революционеров, оживить конфликт между Бланки и Барбесом, который вместе с другими участниками дела 12 мая оставался в тюрьме. Король хотел скомпрометировать Бланки своей милостью, вызвав недоброжелательство, зависть его товарищей.
Во всяком случае, 9 декабря королевский прокурор Тура сообщил начальнику тюрьмы, что Бланки свободен. Когда больному объявили о помиловании, то он испытал явное замешательство. Само по себе слово «свобода» должно бы, казалось, вызвать восторг, радость, счастливое удовлетворение. Но почему помилован только он, тогда как Барбес, Бернар, Дельсад, Киньо, Годар, Вальер, Эспинуз остаются в тюрьме? Он, Бланки, который вовлек их в опасное предприятие, окончившееся трагической неудачей, получает свободу, а его товарищи остаются в тюрьме! Как ни измучен был Бланки болезнью, его сознание оставалось совершенно ясным, и он немедленно понял, что речь идет о коварном маневре, предназначенном скомпрометировать его честь революционера и тем самым навсегда лишить доверия товарищей. Он уже никогда не сможет рассчитывать на то, что его призывы к революции найдут отклик, что они воодушевят людей на подвиг. Следовательно, речь идет о том, чтобы он, приняв помилование, отказался от продолжения дела, которое было смыслом его жизни. И Бланки пишет гневное письмо адвокату Дэну, с тем чтобы он передал его решение министру: «Я не только не желаю принять помилование, но я, будучи тяжело больным, предпочитаю, чтобы меня немедленно возвратили в карцер, чем выйти на свободу без моих друзей. Скажите министру, заявите ему категорически, что я настаиваю на полной солидарности с моими единомышленниками. Уж не думают ли они, что эта святая солидарность может быть разорвана насилием пыток? Никогда! Это она поддерживала меня в страшных испытаниях; в ней одной состоит наша сила».
Он также пишет мэру Тура и вновь повторяет, что чувствует себя ответственным за тюремное заключение товарищей: «И если я выйду из тюрьмы, то только последним из них всех. Если мне удалось сохранить жизнь во время всех испытаний, то лишь благодаря шансам на продолжение борьбы. Но стать свободным без них было бы для меня крайним несчастьем. Я протестую со всей силой, которая еще у меня остается, против этого „помилования“, которым хотят окончательно меня доконать. Я отвергаю его с негодованием…»
«Реформ» публикует письма Бланки, которые производят огромное впечатление. Дело в том, что обстановка тогдашней Франции остро ставила вопрос политической этики вообще и морального облика революционера в частности. Революционер изображался господствующими верхами в облике бандита, разбойника, если не хуже. Эта тенденция служила маскировкой и оправданием полнейшего аморализма орлеанистского режима. В истории Франции три политических периода ознаменовались временем господства безнравственности во всех ее проявлениях. Это эпоха Регентства (начало XVIII века), Директории (период от якобинцев до Наполеона) и Орлеанской монархии. Все эти три отрезка французской истории отличались чудовищным моральным падением в политике, жизни и нравах верхов. Правление Луи-Филиппа было, пожалуй, самым грязным из них. Пороки старой монархии сочетались в ней с бесстыдством жадно хватавшей все блага буржуазии. Самые низменные вожделения царили в верхнем слое французского общества. Олицетворением порочности и ханжества был сам Луи-Филипп. Спекуляция, подлог, все виды мошенничества и разврата процветали среди самых влиятельных и самых богатых. Один из ярких представителей революционеров 1848 года, Марк Коссидьер, писал: «Все высшие классы, не опасаясь суда общественного мнения, отдавались, под влиянием развращенности монархического строя, одной лишь болезненной страсти — стяжанию. Между тем Франция страдала в самых глубоких своих жизненных основах. Страна энтузиазма и великодушных порывов, поколебленная в своих навыках, насилуемая в нормальных проявлениях жизни великой нации, не могла долго покоряться такому гибельному правлению».
Революционная сила, выступавшая против режима Луи-Филиппа, должна была обладать моральной чистотой, благородством не только в целях, но и в средствах борьбы. Поэтому акция Бланки, его отказ от помилования, его защита безупречности своей революционной чести служили не только проявлением его личных качеств или интересов, но своего рода знамением эпохи. И эта акция Бланки, как и многие другие подобные действия в защиту чести революционера, играли для французского, да и не только французского, освободительного движения огромную роль. Революция и ее вожди должны, чтобы победить, обладать превосходством не только в материальной силе, но и в своем нравственном благородстве.
Но отказ Бланки от помилования озадачивает власти. Вся их хитроумная затея отделаться от Бланки как опасного революционера, даже если он останется в живых, провалилась. Луи-Филиппу не удалось сыграть на своем лживом милосердии, унизив и тем самым уничтожив авторитет Бланки помилованием. Умирающий выиграл партию, поставив правительство в глупое положение. Ему не остается ничего другого, как оставить Бланки в больнице. А для Бланки это было и практически необходимо. Тяжелобольной, совершенно нетрудоспособный, он был самым нищим из французов и не имел ни гроша за душой, чтобы прожить на свободе. Властям оставалось лишь надеяться, что природа сделает свое дело и Бланки вот-вот умрет. Словно чувствуя эти настроения, Бланки загорается желанием победить до конца, то есть опровергнуть мрачные прогнозы медиков и выжить! Нет, он не умрет хотя бы потому, что не хочет доставить этой радости своим смертельным врагам! И здоровье его постепенно восстанавливается.