Нельзя утверждать, что у него уже сложилось социалистическое мировоззрение. Он не обладал способностью включать конкретные социальные и политические явления в какую-то общую теорию социального прогресса. Его не без основания считали социалистом чувства, инстинкта, а не науки, политическим романтиком, которого обуревала страсть к революционному действию. Все это в сочетании с его героической деятельностью революционера и создавало ему авторитет вождя Центрального республиканского общества.
Общество, которое называлось просто клубом Бланки, хотя сам он решительно возражал против такого названия, было самой передовой и революционной организацией среди всех многочисленных организаций, родившихся в ходе революции. Оно выражало наиболее определенно интересы революционного рабочего класса Парижа. Не случайно последователи Бабефа, возглавляемые Дезами в Клубе Гобеленов, примыкали к бланкистскому обществу. Напротив, Луи Блан, например, с неприязнью относился к нему, поскольку революционные идеи Бланки были прямой противоположностью его планам введения социализма путем сотрудничества между классами. Враждебно относился к нему Ледрю-Роллен, отражая органическую враждебность мелкой буржуазии к идеям революционного социализма. Что касается прямых представителей буржуазии, вообще всех консерваторов, всех правых в политике, то Бланки и его клуб были для них воплощением дикой, разрушительной силы, против которой надо беспощадно бороться всеми средствами. Хотя Бланки в это время явно отказался от заговорщической тактики, его обвиняли в подготовке опасного заговора. Правые говорили, что в клубе Бланки занимаются составлением списка лиц, которые на другой день после захвата власти будут обезглавлены на гильотине.
В такую ложь могли и поверить; ведь на заседаниях других клубов иногда выдвигались самые дикие и фантастические проекты. Например, в Обществе прав человека некий гражданин Дювивье предложил радикально решить социальный вопрос путем поголовного истребления всех людей старше тридцатилетнего возраста, поскольку они слишком испорчены старыми нравами и не в состоянии приспособиться к новому порядку. Другой предлагал установить строгую охрану вокруг домов богачей, с тем чтобы они там умерли с голоду. Курьезов подобного рода было очень много. Ведь неожиданно обретенная свобода после тридцатилетнего монархического застоя выплеснула на поверхность все, даже самые нелепые страсти. Они кипели не только в клубах, но выливались и на страницы газет, число которых только в Париже достигло 170. Появились такие левые издания, как «Народный представитель» Прудона, «Мирная демократия» фурьериста Консидерана, «Популер» коммуниста Кабэ, «Друзья народа» Распая и другие. Газеты соперничали крикливостью названий, среди которых фигурировали «Спартак», «Робеспьер», «Кровожадный», «Вулкан», «Красный колпак», «Рабочий набат», «Революционный трибунал». Как правило, эти издания с зажигательными заголовками имели эфемерное существование и быстро исчезали.
Вернемся, однако, к Центральному республиканскому обществу Бланки. Начиная с 26 февраля оно заседало ежедневно, кроме воскресений; в первые дни в разных помещениях, а затем укоренилось в Консерватории на улице Бержер. Каждый вечер в половине восьмого у входа наблюдалась сцена, похожая на то, что происходит у театрального подъезда перед спектаклем. Активисты общества с красными галстуками проверяли пропуска у членов общества и приглашенных. Но в зал заседаний мог пройти каждый желающий за плату. И таких находилось очень много. Даже светские дамы с интересом приходили послушать, что происходит в клубе Бланки. Обычно подобная публика испытывала разочарование, ибо никаких кровожадных призывов здесь не было слышно. И сам Бланки, сидевший вместе с членами бюро за столом, покрытым зеленым сукном, вовсе не походил на того неистового заговорщика, образ которого создавали буржуазные газеты. К несчастью, даже весьма почтенные люди имели о Бланки самое превратное представление. Вот что писал о нем, например, знаменитый писатель Виктор Гюго, который прошел сложный путь политического развития справа налево: «Не повышая голоса, он требовал голову Ламартина… В его глазах были все отблески 1793 года. Его идеал был двойным: для мысли — Марат, для действия — Алибо (он пытался убить Луи-Филиппа. — Н. М.). Ужасный человек, предназначенный для мрачной участи, который выглядит как призрак, когда вспоминает о прошлом, и как демон, когда грезит о будущем».
Бланки никогда не требовал голову Ламартина или кого-либо другого. Просто Гюго совершенно не знал и не понимал Бланки. Кстати, вот что писал о нем сам Ламартин, встретившийся с Бланки в это время: «Бланки сам посетил меня однажды утром в то время, когда уверяли, что он замышляет недоброе против моей жизни. Я пошутил с ним по этому поводу. Я не верю, что владеющие духовным оружием берутся за кинжалы. Бланки заинтересовал меня более, чем испугал. Это была одна из тех натур, которые слишком насыщены электричеством времени и нуждаются в постоянной разрядке. Он страдал революционной болезнью, что и сам признавал. Долгие моральные и физические страдания наложили на его лицо отпечаток скорее горечи, чем злобы. Он говорил остроумно и обладал широким умом. Мне он показался потерявшимся в хаосе человеком, ищущим ощупью света и дороги в окружающем движении. Если бы мы встречались чаще, я мог бы надеяться сделать из него человека, очень полезного для республики. Но он был у меня только раз…»
Этот высокомерный, самодовольный отзыв знаменитого поэта и посредственного буржуазного политика тем более характерен, что во время встречи говорил один только Ламартин, а Бланки внимательно слушал и молчал, сразу поняв, что сделать из Ламартина человека, полезного для французского рабочего класса, никогда не удастся.
Чем же занималось Центральное республиканское общество? В основном там, естественно, говорили. И говорили о многом, если учесть, что среди членов общества были очень разные люди; рабочих там насчитывалось не так уж много. Зато в клубе состояли, например, Шарль Бодлер, другой известный поэт Леконт де Лиль, литературный критик Сент-Бёв, певец Пьер Дюпон, философ Шарль Ренувье и многие другие очень известные тогда люди. Разумеется, выступления интеллигентов, охотнее всех выходивших на трибуну, были часто непонятны для рабочих, то есть для тех, ради кого Бланки и создавал свой клуб, кто был объектом всех его размышлений, для кого он жил и боролся. Бланки терпеливо слушал все, даже самые нелепые речи. Но событием в деятельности общества всегда были выступления самого Бланки. Снова надо дать слово Альфреду Дельво (его описание внешности Бланки уже приводилось):
«Ничто во внешности Бланки не обнаруживало трибуна, а между тем его ораторская мощь была огромна; его скрипучий, резкий, шипящий, металлический, вместе с тем густой, как шум тамтама, голос заставлял дрожать, как в лихорадке, всех тех, кто его слушал. Его красноречие, — бившее не из прозрачного родника, а питавшееся у источников, кипевших величайшим пылом и благородством, — носило дикий характер и изобиловало поразительными, дисгармоничными нотами, раздражавшими слух и рвавшими, как клещами, сердце. Это красноречие, холодное, как лезвие шпаги, было, как и сталь, режущим и опасным; и тем не менее оно возбуждало мрачных энтузиастов, жадно ловивших его слова… Его энергичным речам, его полным ядовитого сока резолюциям, неизменно вызывавшим бурные аплодисменты, помогали еще некоторая ловкость, какая-то хитроумная гибкость, свидетельствующие о том, что этот человек никогда не давал увлекать себя своему воображению и бурному полету своего духа, а, наоборот, сдерживал их, друг за другом, одним дуновением своей воли… Он говорил лишь о том, что надо было сказать для получения желаемого эффекта. Его ум был чем-то вроде математической формулы: он оперировал только с такими конкретными величинами, как история, человечество и т. п. Я восхваляю в этих строках его силу и выдаю вместе с тем секрет его мощи. Короче говоря: красноречие и характер Бланки были не огнем, тлевшим под золой, а льдом, положенным под костер…»
Именно благодаря этим своим качествам Бланки сумел придать работе Центрального республиканского общества целеустремленный характер. И ему удалось превратить его в самую передовую силу революции, выражавшую революционно-пролетарскую тенденцию. Это ясно обнаруживается в постановке обществом коренных, самых злободневных вопросов, выдвигавшихся событиями. Что же это были за вопросы?
Как это ни странно на первый взгляд, проблемы социализма, будь то в форме практических действий или теоретических принципов, занимали в работе клуба Бланки наименьшее место. Этот факт подтверждают все сохранившиеся источники и документы, и он вполне объясним. Ведь Бланки вообще считал нелепостью строить заранее планы социального переустройства, не получив главное орудие для этого, то есть власть. Утопические мечты подобного рода всегда вызывали у него саркастическую усмешку.
Но была еще одна более практическая и более непосредственная преграда, мешавшая Бланки выдвигать социальные проблемы. Уже говорилось об учреждении «Правительственной комиссии для рабочих» во главе с Луи Бланом. С 1 марта она начала заседать в Люксембургском дворце, где раньше заседала палата пэров, то есть самых избранных и почетных представителей орлеанистской монархии. Теперь, как шутили тогда, в роскошном зале заседали «рабочие-пэры». Действительно, сначала в Люксембургской комиссии было 200 делегатов рабочих, затем их число возросло почти до 700. Там же происходили заседания более 200 представителей от промышленников. Внешне все выглядело довольно помпезно: роскошный зал, на трибуне — красноречивый и образованный Луи Блан, который произносил длинные речи, излагая свои проекты введения социализма путем создания с помощью правительства рабочих ассоциаций.
Однако все это оказалось смешным, а потом и трагическим маскарадом. Бланки понял это сразу. Он сравнивал комиссию с приманкой, на которую клюнул ее председатель Л