Однако по мере дальнейшего пребывания в Сент-Пелажи Бланки как бы смягчается. Он выходит из состояния полной замкнутости и сознательной самоизоляции, в котором он находился в первые месяцы. Дело в том, что само положение в тюрьме побуждало его не столь мрачно и безнадежно смотреть на положение во Франции. Вначале Бланки оказался самым молчаливым и наименее общительным из заключенных. Постепенно, через посредство некоторых друзей, он все же начинает общаться с другими обитателями Сент-Пелажи. Уже в 1861 году туда же посадили, например, его друга Эмиля Вильнева, осужденного за «оскорбление» церкви. Он и знакомит Бланки со многими из заключенных. Стараниями императорской полиции здесь оказалось много людей, представлявших цвет французской радикальной интеллигенции. Особенно много здесь было журналистов. Почти все газеты и журналы, не являвшиеся выразителями официальной линии, оказались представленными здесь, как правило, за публикацию разного рода неугодных властям материалов. Сюда попало и немало литераторов, например поэт Катюль Мендес. Постоянным гостем Бланки становится Жан Доллен, молодой и талантливый писатель и журналист. При появлении его в камере Бланки начинал даже улыбаться — явление для него редчайшее. Доллен стал любимым партнером Бланки в игре в шахматы. Долгими часами сидели они, склонившись над шахматной доской. Постепенно в нем просыпается любовь к серьезным научным разговорам, философским и литературным спорам.
Бланки в тюрьме Сент-Пелажи.
Тюрьма Сент-Пелажи.
Луи Блан.
Жозеф Прудон.
Анри Рошфор.
Ледрю-Роллен.
Всемирная выставка в Париже 1867 г. Экспонат фирмы Круппа.
Похороны Виктора Нуара.
План постройки баррикад, составленный Бланки в 1868 г.
Нападение бланкистов на казарму Ла-Виллет 14 августа 1870 г.
4 сентября 1870 г. бланкисты Маршан и Гранже провозглашают низвержение империи.
31 октября 1870 г. Флуранс в Ратуше объявляет список нового временного правительства с участием Бланки.
Газета Бланки «Патри ан данже».
Гревская площадь, 22 января 1871 г.
Торжественное провозглашение Парижской коммуны.
Крепость Торо, где Бланки был заключен в 1871 г.
Эдуард Вайян.
Эмиль Эд.
Коммунары сжигают гильотину у статуи Вольтера.
Паскаль Груссе.
Густав Флуранс.
Теофиль Ферре.
Рауль Риго.
Расстрел коммунаров на кладбище Пер-Лашез.
Тюрьма Клерво.
Бланки после освобождения из тюрьмы Клерво, рисунок с натуры.
«Пресс иллюстре» сообщает об избрании Бланки депутатом в Бордо, публикует его портрет и биографию.
Огюст Бланки на смертном одре.
Памятник Огюсту Бланки в Петрограде в 1921 г.
Похороны Бланки.
Луиза Мишель выступает у могилы Бланки 5 января 1881 г.
Надгробный памятник Бланки работы Ж. Далу на кладбище Пер-Лашез.
Портрет Бланки в 1879 г. Художник Эжен Карьер.
Именно из воспоминаний бывших узников Сент-Пелажи можно получить, например, представление о литературных вкусах Бланки. Дело в том, что он вообще не считал художественную литературу серьезным делом. Для него это скорее приятное развлечение, отдых после серьезной умственной работы. Поэтому уместно говорить не о литературных взглядах, а о вкусах, склонностях Бланки. Вообще собственные статьи и выступления Бланки свидетельствуют о его высокой культуре. Кроме французского, он знал латынь и английский язык. Читал Тацита, Вергилия и Горация в оригинале. Уважение к Тациту понятно, ибо это как-никак политика. Но Гораций, воспевавший лишь радости жизни, этот сладострастный сибарит, чем он мог увлечь Бланки? Озадачивает также вкус Бланки в отношении французских писателей, которые жили и творили в ту же эпоху, были современниками Бланки. Он крайне отрицательно относился к величайшему французскому писателю века, к Бальзаку! Бланки обвиняет его… в клевете на человечество и считает, что Бальзак проповедует культ денег. Он отказывается понимать его великие творения, упрекает его в подстрекательстве людей к борьбе против друг друга! Последний упрек особенно парадоксален, если учесть, что все содержание, весь смысл жизни Бланки выражались в беспощадной борьбе не только против отдельных людей, но против целого социального класса — буржуазии, которую он даже стремился вообще уничтожить.
Лучшим романистом своего века Бланки считал Поля де Кока, слащаво-фальшивыми, сентиментальными романами которого зачитывались русские барыни прошлого века, не решаясь, впрочем, давать эти книги читать своим дочерям из-за их пикантного содержания. Этот защитник аморализма и эгоизма буржуазной золотой молодежи вызывал негодование и презрение у В. Г. Белинского! Совершенно необъяснима слабость Бланки к писателю, явно оправдывавшему мораль и нравы того общества, которое Бланки решительно отрицал. Никто из биографов великого революционера даже не пытается разгадать эту загадку, если не считать замечания С. Бернстайна о том, что «ответ, возможно, мог бы дать психоанализ».
Словом, художественная литература — это не его стихия. Книги о политике по-прежнему занимают Бланки больше всего. Свидетели указывают, что в тюрьме Сент-Пелажи Бланки вновь обращается к своему любимому автору, Николо Макиавелли. Гюстав Жеффруа пишет: «Можно с уверенностью сказать, что его симпатия к Макиавелли и макиавеллизму объясняется своего рода атавизмом, непреодолимой склонностью, в которой проявлялось родство его души с душою итальянца XVI века, предприимчивого, мрачного, осторожного, недоверчивого и хитрого. Сочинение Макиавелли „Государь“ было настольной книгой Бланки. Достоинства ее автора, перенесшего изгнание, заключение и пытки, его пророческое предвидение будущего объединения Италии придавали в глазах Бланки особую цену его труду». Безусловно, можно обнаружить что-то общее между бланкизмом и политическими идеями Макиавелли. Итальянский мыслитель далекого прошлого в своих планах отводил решающую роль не народу, а наиболее смелому, сильному и коварному из многочисленных итальянских властителей. Бланки тоже не надеется на народ, отдавая предпочтение заговору узкой группы преданных сторонников. Идеи Макиавелли были, несомненно, передовыми для той эпохи, когда он жил и сам являлся одним из великих фигур эпохи Возрождения. Но для середины XIX века идеи Макиавелли имели уже в основном историческую ценность, и человечество выдвинуло после него множество мыслителей, обогативших политическую науку.
Бланки жил и боролся во время рождения и распространения марксизма — первого по-настоящему научного представления о мире и о перспективах его развития. Марксизма Бланки совершенно не знал и не проявлял к нему интереса. Более того, три великих составных течения, на почве которых возник марксизм, тоже в значительной мере оставались чуждыми ему. Он не знал немецкой классической философии, в первую очередь Гегеля. С английской политэкономией он был знаком лишь в той мере, в какой она отразилась в трудах ее последователей вроде Жана-Батиста Сэя. Бесспорно, Бланки знал французский материализм XVIII века и испытывал его влияние как и французского утопического социализма, хотя последний в его конкретных формах Бланки отвергал. Таким образом, по уровню теоретического развития Бланки отставал от своего времени.
В тюрьме Сент-Пелажи на протяжении нескольких месяцев близким и доверенным лицом для Бланки оказался посаженный в эту тюрьму писатель Теофил Сильвестр. Неизвестно, каким образом он вошел в доверие к Бланки, ибо это было всегда трудным делом. Во всяком случае, важно то, что Сильвестр оставил записки, в которых он воспроизвел свои частые и продолжительные беседы с Бланки. Благодаря этому, собственно, только и можно составить представление о духовном облике Бланки того времени. Вот что он говорил своему собеседнику по поводу своих общих взглядов на жизнь:
— Я не принадлежу к тем, которые утверждают, что прогресс человечества независим от воли людей. Я убежден, напротив, что зло не фатально, а является результатом сознательной деятельности. Зло, даже побежденное, может возродиться снова. Нет, фатального хода вещей не существует, иначе историю человечества, записываемую ежечасно, можно бы написать всю заранее.
Итак, Бланки не признает существования объективных, независимых от воли людей законов развития человечества. Миром правят разум, мысль, воля человека. Иначе говоря, Бланки оставался историческим идеалистом. Но в основном в беседах с Теофилом Сильвестром речь шла о событиях недавней французской истории, начиная с июльской революции 1830 года. Бланки высказывал свои соображения о многих явлениях, даже о своем конфликте с Барбесом. По мнению Бланки, Барбес принимал участие в революционном движении исключительно из-за своего тщеславия, но серьезно рисковать собой он не собирался. Но именно из-за Бланки он подвергся страшной опасности. После первого годичного тюремного заключения за участие в «пороховом заговоре» Барбес решил больше в тюрьму не попадать. Поэтому он пытался уклониться от вооруженного восстания 12 мая 1839 года. Но Бланки не позволил ему этого.
— Я вызвал Барбеса, — говорил Бланки. — Он явился, и вы знаете, что это путешествие, инициатором которого был я, чуть не стоило ему головы. Этого он не мог простить мне никогда. Раньше мне никогда не приходило в голову подобное объяснение. Но теперь я лучше знаю человеческое сердце, чтобы быть уверенным в правоте сказанного.
Бланки действительно прав в данном случае, хотя в загадку дела Ташеро это вносит недостаточно ясности. Когда другой журналист, Шерер-Кастнер, также сидевший в Сент-Пелажи вместе с Бланки, попытался задавать ему вопросы в связи с этим щекотливым делом, то Бланки отказался входить в подробности.
Но все это не имеет прямого отношения к той главной задаче, которую поставил перед собой Бланки, вернувшись из тюрьмы, — к поискам новых единомышленников, сторонников. Без этого невозможно было и думать о восстановлении в какой-либо форме французской подлинно революционной организации. До начала 1863 года все его попытки в этом направлении не давали успеха. В беседах с политическими заключенными в Сент-Пелажи главным образом Бланки и занимался прощупыванием возможности привлечения к своему делу новых людей. Но большинство их не проявляло желания следовать за Бланки. По мнению Гюстава Жеффруа, это происходило потому, что люди самостоятельные и зрелые не хотели подчиниться безоговорочно влиянию и власти Бланки: «Он слишком подавлял их личности, хотел сделать из них, как в тайных обществах, послушное оружие в своих руках, учеников, согласных действовать, не зная конечных планов наставника. Большинство, конечно, не соглашались на такую роль без возражений и споров».