Но Бланки, конечно, продолжает бороться. Он делает свою газету, и по-прежнему в ней печатаются его статьи. Почти девяносто номеров газеты «Патри ан данже» представляют собой не просто периодическое издание, ежедневную газету, но удивительный человеческий документ. Бланки пишет в каждый номер и пишет только на одну тему: защита родины любой ценой! Нет ни малейшего желания сделать газету менее однообразной ради привлечения интереса читателей. Бланки не в состоянии представить себе, что можно думать о чем-то другом в момент, когда Франция в опасности. Это поразительный пример всепоглощающего чувства патриотизма. Бланки не военный, но обнаруживает вдруг изощренное военно-стратегическое мышление в критике военных мероприятий правительства. Один крайний консерватор огорченно отмечал: «Но ведь все это — правда! Но ведь он глубоко прав! Как жаль, что все это говорит Бланки!»
Действительно, так должны были бы рассуждать генерал Трошю и ему подобные. Разумеется, свою главную тему Бланки связывает с дипломатией и внутренней политикой. Всепоглощающая страсть — забота о родине — не мешает ему видеть классовую причину трагедии Франции — паразитизм ее буржуазии. Что отсутствует в его статьях, так это космополитизм. Его отношение к немцам, пруссакам отличается своеобразным шовинизмом, продиктованным убеждением, что только Франция способна быть страной великой революции, а Германия заслуживает в этом отношении лишь презрения. Но вопреки обвинениям некоторых современных историков он не расист. Напротив, он осуждает расизм немцев: «Виновником войны является народ, который объявляет себя высшей расой… Разве не осмелились их ученые говорить под гром аплодисментов, что или латинская, или германская раса должна погибнуть, ибо их сосуществование несовместимо?»
Бланки во многом человек крайностей, но чувство патриотизма доходит в нем до немыслимо горячего накала. Французский писатель и дипломат Жан-Жак Вейс писал о статьях Бланки в его газете: «Эти строки жгли и восторгали! Какая сила! Какая нежная и трогательная любовь к находящемуся в опасности отечеству! Какое болезненное сочувствие его ранам! Какие невыносимые страдания! С каким гневом, с какой великолепной яростью он обрушивался на бездарных правителей и отвратительных в своем тщеславии господ, которые, любуясь собою, губили Париж! Так писать в шестьдесят пять лет, после двадцати лет тюрьмы, когда воображение иссякает, чувства угасают, тело истощено, а дух утомлен, — разве не значит это писать кровью и соком своего сердца?»
8 декабря «Патри ан данже» извещает, что это последний номер. Больше газета не сможет выходить, ибо редакция не в состоянии при своей бедности и дальше покрывать ее дефицит. Бланки выражает горькое сожаление, что издание приходится прекращать в момент, когда каждый должен бороться из последних сил. Бланки замолкает так же, как замер весь Париж, тишину которого нарушает лишь канонада прусской артиллерии.
Военные зимы всегда почему-то холоднее других. В осажденном Париже на улицах покров снега толщиной в тридцать сантиметров. Уже срубили на дрова деревья Булонского леса, сожгли скамейки на бульварах. Железное кольцо осады все теснее сжимает горло Парижа. Народ голодает, а правительство «национальной обороны» озабочено только тем, чтобы жители, доведенные до отчаяния, перестали сопротивляться заключению перемирия. Хлеб, продаваемый парижанам, больше напоминает глину. Съедены животные Зоологического сада. Конина — деликатес! Пошли в ход собаки и крысы. Но и этим кушаньем может полакомиться не каждый: фунт собачьего мяса стоит пять франков, крысы идут по два-три франка за штуку! А ежедневное жалованье национального гвардейца составляет полтора франка.
Время от времени правительство устраивает плохо подготовленные вылазки Национальной гвардии, чтобы она убедилась в бессмысленности сопротивления и согласилась на капитуляцию. Но парижане убеждаются лишь в измене правительства «национальной обороны». Они требуют вести оборону серьезно. Тогда правительство пытается проучить патриотов серьезным уроком. 18 января свыше 80 тысяч гвардейцев под гром оркестров выступили из города. Трошю больше всего опасался, как бы гвардия и в самом деле не нанесла поражение пруссакам. Несмотря на саботаж командования, именно это и произошло. Неопытные, но охваченные энтузиазмом бойцы захватили важные позиции. Тогда, раскрывая свои карты, Трошю приказал им отступать. Четыре тысячи человек заплатили жизнью в этой грязной игре. Возмущение правительством вылилось наружу, как только оно нетерпеливо объявило, что теперь уже нет другого выхода, кроме сдачи Парижа немцам.
Тогда бланкисты и революционные республиканцы готовят новое восстание. Бланки не считает его своевременным, он устраняется от руководства, хотя и не возражает против действий Тридона, Ферре, Вайяна и членов Интернационала, увлеченных идеей свержения правительства. 21 января национальные гвардейцы захватывают тюрьму Мазас, освобождают политических заключенных, которых посадили за дело 31 октября. Они стекаются 22 января к площади перед Ратушей.
Бланки считает затею безумием, но в этот день все же приходит в кафе около Ратуши. Душа революционера надеется на что-то даже в безнадежной ситуации. Сегодня, как, в сущности, и в ходе других революционных кризисов, Бланки верит в какой-то счастливый случай! Нет и намека на то, чтобы тщательно готовить события, опираясь на массы. Бланки постоянно замкнут в узком кругу своих немногочисленных преданных сторонников, которые действуют на свой страх и риск. В конечном счете в каждом революционном конфликте реакционеры лишь использовали мифический облик «грозного» заговорщика в качестве пугала, помогавшего всегда передавать власть самым надежным противникам социальной революции, самым консервативным политикам…
Но зато правительство сегодня подготовилось. Ратуша до отказа заполнена верными ему солдатами. Когда раздались крики: «Долой перемирие! Война до конца! Да здравствует Коммуна!» — из Ратуши открывают огонь по толпе гвардейцев, не имеющей никакого укрытия, но отвечающей на огонь. На мостовой остается шесть убитых, двадцать раненых. Бланки наблюдает это новое поражение.
В тот же вечер правительство принимает решение, и Жюль Фавр ведет переговоры с немцами. 28 января он подписывает перемирие на двадцать один день, чтобы провести выборы в Национальное собрание. Подписание перемирия вызвало такое сильное возмущение в Париже, что части Национальной гвардии X, XIII, XX округов Парижа задумали 29 января свергнуть правительство капитулянтов и захватить восточные форты, защищавшие подступы к Парижу. Однако Бланки, ошеломленный происходящим, и Флуранс отказались примкнуть к этому плану, и он не был осуществлен.
Бланки не ждет ничего хорошего от выборов, назначенных на 8 февраля. Он уверен, что, как и в 1848 году, провинция даст большинство, которое выступит против революционного Парижа. Как всегда, он против всеобщих выборов. Однако Бланки выдвинут кандидатом в депутаты. Вокруг его имени после событий 31 октября снова поднимается злобная кампания. Его изображают неисправимым мятежником, смертельным врагом всякого порядка и вечным неудачником, из-за которого проваливается любое дело. Он собирает 53 тысячи голосов, а для избрания необходимо 68 тысяч. Тридон и Реньяр тоже не избраны, но получили больше. Мартин Бернар, вместе с которым Бланки действовал 12 мая 1839 года, а потом сидел в Мон-Сен-Мишель, получил свыше 100 тысяч голосов. Избраны Ранк, Лангдуа, Клемансо, Ледрю-Роллен. Все эти люди сделали для революции гораздо меньше Бланки, но почему же они пользуются большей популярностью? Бланки с горечью обдумывает свою несчастную революционную судьбу. Несмотря ни на что, надо продолжать борьбу.
И Бланки пишет свое «Последнее слово», отпечатанное в виде отдельной листовки 12 февраля. Это страстный протест против капитуляции. Бланки убеждает, доказывает, что капитуляция и позорный мир не были неизбежными, что Франция могла победить. В этом интереснейшем документе Бланки пишет не только о том, что произошло в действительности, но главным образом о том, что, по его мнению, могло бы быть сделано в решающие две недели от создания правительства «национальной обороны» до того, как прусские войска подошли к Парижу, то есть с 5 по 18 сентября 1870 года. Собственно, он как бы рассказывает о том, что он сделал бы сам, будучи во главе правительства, за две недели, предопределившие все события последующих месяцев. Он рисует блестящую, как ему кажется, ретроспективную альтернативу плачевному бездействию правительства, погубившего Францию.
Бланки считает, что до того, как пруссаки окружили Париж, надо было в течение двух недель произвести внезапное перемещение населения между Парижем и провинцией. Миллион женщин и детей вывезли бы из столицы в разные департаменты страны. Вместо них в Париж отовсюду прибыли бы более миллиона мужчин, способных носить оружие. В результате этого в стенах Парижа, учитывая его собственную Национальную гвардию, сосредоточилась бы армия в полтора миллиона человек. Все оружие, пушки, боеприпасы, которыми располагала еще Франция, также надо было привезти в Париж. Сюда были бы собраны все мастера и рабочие по производству оружия и материалы для такого производства. Надо было собрать со всей страны и доставить в Париж огромные продовольственные запасы, необходимые для армии в полтора миллиона человек. Все это должно и могло быть сделано, как считает Бланки, в течение двух недель внезапно, без всякой подготовки.
Бланки почти ничего не говорит, что было бы с остальной Францией, территория которой осталась бы без всякой защиты. Но он уверен, что Париж, население которого состояло бы только из вооруженных мужчин, выдержал бы осаду, а затем превратился бы в исходный пункт для победоносного наступления против врага. План Бланки, изложенный в «Последнем слове», — это, пожалуй, мягко говоря, одна из самых смелых гипотез, которые рождались в его сознании.
Бланки часто называют представителем домарксистского утопического социализма, зачисляя его в один ряд с такими теоретиками, как Фурье или Кабэ. Они действительно создавали проекты будущего счастливого общества, которые Бланки называл «революционной схоластикой». Он считал, что коммунизм не может быть созданием ума какого-то мыслителя, что это «не яйцо, снесенное и высиженное в каком-то углу человеческого рода птицей о двух ногах без перьев и без крыльев». Презрительно третируя мечты утопистов, Бланки говорил: «Будем лучше заниматься задачами настояще