Потрясающая логика. Поскольку заложники и Бланки — люди разного ранга, Тьер предпочитает, чтобы не унизить заложников, обречь их на смерть…
Французский историк Александр Зэваэс пишет по поводу дела об обмене: «В глубине души Тьер очень мало беспокоился о том, уцелеют ли несчастный прелат и злополучные заложники Коммуны или погибнут; он не хотел давать революционному правительству умного и смелого человека, которого тому не хватало. А кто знал ненасытную и свирепую кровожадность Тьера, мог не без основания себя спросить: не входила ли казнь Дарбуа в его расчеты? Не была ли она для него средством, дававшим ему возможность представить коммунаров в более отвратительном виде, а также шансом, который позволит ему позднее смягчить тот ужас, который, как он предвидел, вызовет у всех задуманная им кровавая расправа на улицах столицы? Если епископ будет казнен, а заложники расстреляны, общественное мнение будет возмущаться коммунарами и окажется более снисходительным к действиям тех, кто подавил восстание. Поэтому не следовало никоим образом соглашаться на обмен Бланки».
К. Маркс в своей работе «Гражданская война во Франции» специально останавливается на смысле переговоров об обмене Бланки, на роли, которую мог сыграть Бланки в Коммуне, и на мотивах действия Тьера. Маркс пишет: «Он знал, что, освобождая Бланки, он даст Коммуне голову».
Между тем дни Коммуны уже были сочтены. Наступил момент крайней опасности. В три часа дня в воскресенье 21 мая версальские войска вошли в Париж. Они не взяли его штурмом, они не бросались на приступ укреплений, ибо на них никого не было. Уже несколько дней, как ворота Сен-Клу и другие проходы в город никем не охранялись. Занятые внутренними распрями члены Коммуны упустили из виду главное — борьбу против общего смертельного врага. Даже теперь не было принято общего плана обороны. Члены Коммуны разошлись по своим округам, и оборона держалась в отдельных очагах, где было проявлено много героизма, но минимум военного искусства… Версальские генералы сразу же начали массовые расстрелы. Наступила страшная «кровавая неделя». В это время рядовые коммунары, которые своими глазами увидели, что творят версальцы с их товарищами, решительно потребовали от Рауля Риго и Теофиля Ферре выполнения декрета о заложниках. Тогда 24 мая и был отдан приказ о расстреле их небольшой группы, в том числе и епископа Дарбуа.
— Вот уже два месяца, — с отчаянием сказал друзьям Риго, — как версальцы всех расстреливают. Эти люди безжалостны. Мы никогда не собирались привести в исполнение закон о заложниках. И, однако, это было нашим правом. Я даже не собирался держать их в Мазасской тюрьме. Я хотел только одного — получить Старика! За него я бы им отдал всех, архиепископа, Дегерри и прочих… Я бы выпустил всех из Мазаса, я бы всем арестованным выдал пропуска в Версаль. Но мне нужен был Бланки! Чего только мы не предпринимали! Дарбуа писал. Флотт с риском быть арестованным отправился к Тьеру. Ничто не помогло. Впрочем, сейчас все кончено!
В этот день Рауль Риго, никогда не обращавший внимания на то, как он выглядит, был одет по всем правилам военного щегольства, как будто направлялся на парад. На нем был мундир с красными отворотами, с таким же воротником. Он был в офицерском кепи с кокардой — на красном околыше серебряная граната… Таким его и окружили версальцы и спросили, кто он такой.
— Я Рауль Риго, прокурор Парижской коммуны!
Через секунду он лежал на мостовой с раздробленной пулей головой. К концу «кровавой недели» горы трупов загромождали улицы города, их не успевали убирать. Убитых пытались топить в Сене, в прудах. Их обливали керосином и поджигали. Чудовищный трупный смрад окутал великий город. Люди, которые наблюдали человеческую бойню, определяли число убитых в тридцать тысяч человек…
Погребальным звоном по Коммуне звучали залпы версальских карателей, убивавших парижских рабочих. Злобная радость Тьера была тем более велика, что он мог теперь наконец избавиться от страха, что Коммуна освободит Бланки и обретет новую силу. Из-за этого страха он держал его в Кагорской тюрьме, не решаясь даже на перевод в более надежную темницу. Пока была сильна Коммуна, существовала опасность, что либо в Кагоре, либо по пути, во время перевозки Бланки, бланкисты освободят своего вождя. Конечно, были приняты строжайшие меры, чтобы местопребывание Бланки оставалось неизвестным. Ему запретили не только свидания, но даже переписку с кем-либо, даже с родственниками. За два месяца к нему в камеру наведались лишь местный префект и прокурор. К Бланки из охраны имел право заходить только старший надзиратель тюрьмы. Все попытки сестры Бланки добиться свидания с ним или просто узнать, где он находится, остались безуспешными. Напрасно и сам Бланки требовал встречи с судебным следователем.
Но в Версале учитывали, что, как ни строго охраняют Бланки, тайна все равно станет известной. Действительно, Гранже уже бродил вокруг Кагорской тюрьмы. Поэтому давно решили упрятать его в такое место, которое гарантировало бы полную изоляцию от внешнего мира и полную невозможность вырваться на свободу. Этим занялись еще в апреле. Сам военный министр Ле-Фло, крупный землевладелец в Бретани, облюбовал подходящее место. Вблизи его владений, у северного побережья полуострова Бретань, находился маленький скалистый островок, весь занятый старинной крепостью. Уже 3 мая командир Брестской дивизии, расположенной вблизи этих мест, доложил военному министру, что все подготовлено для приема важного политического преступника, что для конвоирования подобран надежный офицер с солдатами. Морской префект вскоре, в свою очередь, доложил морскому министру Потюо, который тоже занимался этим делом, что подобран караул уединенной морской крепости, что на месте уже находится капитан генерального штаба для особого наблюдения над задуманной операцией.
Но переводить Бланки решились только после того, как версальские войска вступили в Париж. Решили, что теперь можно действовать, ибо дни Коммуны сочтены и ей уже не до освобождения Бланки. Рано утром 22 мая 1871 года Бланки поднимают, под охраной офицера и пяти жандармов доставляют на вокзал и везут куда-то к северу, не говоря ему ни слова о месте его назначения. Поскольку поезд движется в северо-западном направлении и Бланки провозят через Сомюр, Анжер, Нант, Ренн, он видит, что оказался в Бретани. Догадаться было нетрудно потому, что здесь, в традиционно самом отсталом, реакционном районе Франции, на остановках Бланки становится объектом самых враждебных демонстраций. Разошелся слух, что везут опасного преступника, кровожадного ненавистника порядка и собственности. «Мошенник! Разбойник!» — раздаются злобные выкрики по его адресу. Расстояние, отделявшее старое место заключения от нового, по прямой всего около шестисот километров. Но из-за многочисленных остановок и сложного маршрута переезд занял двое суток.
Наконец поздно вечером прибывают в приморский городок Морлэ. Бланки пересаживают в тюремную карету и везут еще тринадцать километров к Карантеку. Уже час ночи, когда Бланки сажают в большую лодку. Через два часа плавания лодка приближается к каким-то скалам, на которых видна старинная крепостная стена. Бланки высаживают на камни и ведут через подъемный мост в крепость Торо. Внутри он оказался в караульном помещении, где находилось около двух десятков солдат. Затем его ведут через двор к лестнице из восьми ступеней, за которой маленькая дверь каземата. Еще тринадцать ступеней вниз, еще дверь, а за ней мрак и холод подземной камеры. При свете тусклого фонаря Бланки замечает в углу матрас. Он падает на него, измученный, совершенно обессиленный путешествием. Дверь за ним с грохотом запирают. Бланки в новой, очередной тюрьме, о которой он еще ничего не знает…
Проснувшись утром, Бланки видит себя в камере со сводчатым потолком старинной постройки. Камень стен почернел, покрылся плесенью. Довольно просторно, метров десять в длину и пять в ширину. С одной стороны заметен квадрат кирпичной кладки, которой наглухо заделано окно, выходившее на море. На противоположной стороне другое окно с ржавой решеткой, выходящее в колодец внутреннего двора, откуда пробивается тусклый свет. Видно, что солнце сюда никогда не заглядывает. Здесь даже в полдень — сумерки. Бланки привык уже сравнивать условия своих тюрем, и он сразу убеждается, что здесь хуже, чем в Мон-Сен-Мишель, где по крайней мере можно было любоваться морем, прибрежным песком и небом.
Бланки узнает, что он в замке Торо. Хотя он здесь никогда не был, но он знает о нем, пожалуй, больше, чем его новые тюремщики. Он уже много лет провел в островных тюрьмах и по книгам изучил географию прибрежных мест возможного заключения. Замок построили в середине XVII века как крепость, прикрывающую подступы с моря к заливу и городу Морлэ. А потом он стал служить и тюрьмой, когда требовалось спрятать узника особенно надежно.
Утром к Бланки явился комендант крепости. Он сурово перечислил ему правила, которые должен соблюдать заключенный:
— Нам приказано стрелять в вас при малейшей попытке побега. Если на крепость нападут извне, чтобы освободить вас, то мы имеем приказ застрелить заключенного. В крайнем случае нападающим достанется только ваш труп.
— В наши дни, господин комендант, — ответил насмешливо Бланки, — таких попыток не делают. Если бы и решились на это, то вы понимаете, что, кроме моего трупа, останутся еще и трупы гарнизона.
— Это я знаю, — ответил комендант и удалился.
Вскоре является тюремщик и велит ему следовать за собой. Пройдя две двери, они выходят во двор, где ждут два солдата с обнаженными саблями. Затем под их охраной Бланки проводят наверх по лестнице на открытую платформу, огражденную со всех сторон решеткой. Теперь Бланки видит с одной стороны безбрежное море, с другой — отдаленный берег с двумя селениями, в одном из которых возвышается колокольня церкви. Крепость занимает всю небольшую скалу. Бланки хочет посмотреть на наружные стены и подножие крепости и идет к решетке, но его немедленно хватает тюремщик.