Воспоминание? О ком? Нет никакого сомнения, что этот несчастный старик любит! Да, любит прежней любовью свою незабвенную Амелию…
Завершает свое произведение Бланки меланхолическим описанием общего, вечного и бесконечного движения жизни вселенной, которое, однако, возвращает его на нашу землю. Вот финал его удивительной космической поэмы в прозе: «Вся жизнь нашей планеты от начала до конца детально воспроизводится изо дня в день на мириадах родственных ей планет со всеми ее преступлениями и страданиями. То, что мы называем прогрессом, приковано к нашей земле и погибнет вместе с ней. Всегда и везде на земном шаре разыгрывается одна и та же драма, при тех же декорациях, на одинаковой арене, где шумливое человечество, воображающее себя центром вселенной, а фактически живущее в ограниченной тюрьме, как в бесконечном пространстве, полное собственного величия, идет к гибели вместе с планетой, которая несет всю эту колоссальную массу презрения и самомнения. Та же монотонность существования и ограниченность мысли господствуют и на других планетах. Мир вечно повторяется и вечно топчется на месте. В бесконечности вечно разыгрываются одинаковые драмы».
Изучением природы, познанием ее сокровенных тайн Бланки достигает спасительной для него безмятежности духа. Так он побеждает своих врагов, побеждает собственную слабость и в своей смрадной камере обретает величие.
Хотя «Вечность звездного мира» нельзя считать серьезным научным исследованием, книга была напечатана в 1872 году. Она не принесла Бланки известность крупного астронома, но зато свидетельствовала о замечательном усилии оторваться от несчастий этого мира, от удручающей политики, от личных страданий.
Когда Бланки покончил с «Вечностью» и поставил последнюю точку, то он словно очнулся и вновь почувствовал ужас каменного погреба. Он снова одинок и сквозь крепостные стены ощущает приближение зимы. Усиливается рев океана, доносящийся даже в его склеп, в котором он похоронен. Внезапно 12 ноября 1871 года, когда узник уже забывался сном, дверь с грохотом отворилась. Ему приказывают одеться и забрать с собой жалкие пожитки, на что уходит несколько минут. Во дворе темнота, идет проливной дождь. Его ведут из крепости к причалу, где скрипит и бьется о камни лодка. Бланки уже промок до нитки, он дрожит от холода на мокрой скамейке. Несколько часов волны швыряют лодку, пока она не входит в реку и не пристает к берегу. Потом узника передают жандармам. Скоро они приводят его в вагон поезда, который трогается. В форту Торо Бланки провел пять месяцев и восемнадцать дней.
ДО ПОСЛЕДНЕГО ВЗДОХА
Бланки везут в столицу. Но это не Париж, а Версаль! Париж еще пять лет после Коммуны будет оставаться на осадном положении и снова станет столицей только через восемь лет. Буржуазия хотела, если бы могла, забыть об ужасе, который вызвала у нее первая грозная попытка пролетарской революции, и на гораздо больший срок. Выражая это сокровенное желание, консервативный литератор Ипполит Тэн говорил, что социализм похоронен во рвах кладбища Пер-Лашез по крайней мере на полстолетия. Мир еще увидит, насколько иллюзорной оказалась эта мечта…
А пока Коммуну хоронили злобно и поспешно. Бланки не дано было испытать жгучую радость короткой, но пламенной жизни Коммуны. Но на его долю сполна выпала честь разделить ее трагическую судьбу.
За пять часов тряски в железнодорожном вагоне Бланки в своей промокшей от плавания под проливным дождем одежде так и не успел просохнуть. В Версале глубокой ночью его пешком ведут в тюрьму на улице Сен-Пьер. Он с трудом держится на ногах и от усталости несколько раз едва не упал на мостовую. Его ждет одиночная камера, право на одну ежедневную прогулку и даже свидания с близкими. Сестры — мадам Барелье и мадам Антуан — встречаются с ним. Они общаются через двойную решетку и в присутствии тюремщика. Лакамбр, друг, родственник, всегда восхищающийся Бланки, специально приезжает из Испании и чудом проникает к нему. Лакамбр поражен его болезненным состоянием и пытается просить тюремное начальство о переводе Бланки в больницу. На него смотрят как на сумасшедшего: сейчас требуется уничтожение, а не лечение революционеров…
15 февраля Бланки вводят в зал заседаний Военного суда, где его ждет небывалое скопление публики. Торжествующие буржуа хотят своими глазами видеть того, кто был для них страшным символом Коммуны, легендарного заговорщика, кровожадного маньяка революции. Когда под конвоем солдат Бланки приводят на суд, то увидевшие его впервые испытывают недоумение и разочарование. Впрочем, вот его портрет, написанный репортером «Газет де трибюно» («Судебной газеты»): «Это — сильно исхудалый старик; его длинные волосы и борода белы как снег и придают его лицу весьма оригинальный вид. Но самое замечательное в этом человеке, который провел три четверти своей жизни в тюрьме, в этом ветеране восстаний, которого четыре раза осуждали на смерть, — самое замечательное в нем — это его взгляд. Его маленькие впалые глаза, глубоко уходящие в орбиты, сверкают беспокойным, лихорадочным блеском, и когда председатель обращается к нему с вопросом, или когда свидетель дает какое-либо важное показание, взор его вдруг оживляется и вонзается грозной стрелой в говорящего. На нем черный сюртук, поверх которого он накинул свой плащ. Его голову покрывает высокая, похожая на цилиндр шляпа с широкими полями. По знаку председателя он спокойно направляется, тесно окруженный стражей, к скамье подсудимых, заботливо свертывает свой плащ и ждет допроса».
«Бланки бледен, — пишет другой репортер из „Репюблик франсез“. — Тюрьма и одиночество надломили эту натуру, боровшуюся с такой силой против страданий и горя. Но он по-прежнему тверд и бесстрастен. Направляясь к своему месту, он не дает себе даже труда взглянуть на сбежавшуюся поглазеть на него толпу».
Следуют стереотипные вопросы председателя суда полковника Робильяра и ответы Бланки.
— Подсудимый, встаньте! Как вас зовут?
— Луи-Огюст Бланки.
— Сколько вам лет?
— Шестьдесят семь.
— Ваше местожительство?
— У меня его нет, а когда бывает — в тюрьме.
— Ваша профессия?
— Литератор.
За что же судят Бланки? Вразумительного ответа на этот вопрос не могут дать сами обвинители, выступающие от имени республики, возникшей 4 сентября 1870 года на месте рухнувшей Империи. Но сразу, в этот же день, Бланки поддержал эту республику. А затем делал все, что мог, для защиты ее от внешнего врага! За дело 31 октября? Но Бланки не был его инициатором и появился в Ратуше, лишь когда его позвали туда. Более того, по соглашению с правительством «национальной обороны» никто не должен преследоваться за события того дня. Правда, соглашение было устным. Когда Бланки проявил скептицизм в отношении честного слова Трошю, Жюля Фавра и других министров, то социалист Мильер даже упрекнул его в придирчивости. Но Мильер, так веривший в людей, расстрелян 26 мая по приказу Жюля Фавра, которого он уличил в финансовом мошенничестве. Мильер не участвовал в Коммуне. Но его силой поставили на колени между колоннами Пантеона и расстреляли. В последнее мгновение он успел крикнуть: «Да здравствует человечество!»…
Бланки в Коммуне не участвовал — 17 марта его арестовали. Но какое это имеет значение, его снова судят за то, что он — Бланки!
Сначала ему припоминают дело Ла-Виллет 14 августа 1870 года. Но это была попытка мятежа против Империи, по своей сущности аналогичная революции 4 сентября.
— Дело в Ла-Виллет, — говорит Бланки, — было неудачным Четвертым сентября. Организаторы выступления руководствовались теми же мотивами, что и лица, совершившие Четвертое сентября. Страна была во власти неприятеля. Правительство Империи оказалось бессильным и неспособным, и истинные патриоты хотели ради спасения нации взять власть в свои руки…
Тогда суд переходит к событиям 31 октября. Выступают свидетели: генерал Тамизье, стоявший тогда во главе Национальной гвардии, депутат и бывший министр правительства «национальной обороны» Дориан, бывший префект полиции Эдмон Адам. Все они подтверждают, что действительно состоялось соглашение, по которому правительство взяло обязательство никого не преследовать. Но суд словно оглох; он придерживается версии, по которой 31 октября Бланки якобы устроил мятеж. Более того, Бланки напоминают всю его биографию, указывают на его разрушительные взгляды. Ему вменяют в вину «преступные» эксцессы Коммуны! Поскольку он сидел в тюрьме, его обвиняют в «моральном участии в Коммуне».
— Я требую, — говорит обвинитель, — чтобы вы изъяли этого человека из французского общества. Вы должны приговорить его к ссылке в военное поселение. Я уверен, что вы сделаете это без колебаний. Этот приговор должен служить не только карой за прошлое, но и предупреждением на будущее. Я прошу не углубляться во взаимоотношения партий ко дню 31 октября. Партии привели Францию к тому состоянию, в каком вы ее видите, и, увлекая ее от одного падения к другому, начиная с конца прошлого века, они низвели ее с того почетного места, которое ей обеспечили в мире ее вековые монархические традиции…
Итак, Бланки повинен во всех антимонархических революциях с конца XVIII века! Вот теперь суть обвинения совершенно ясна, и Бланки после выступления своего защитника, которого суд не слушал, в своем последнем слове раскрывает смысл этой судебной комедии:
— Мне нечего добавить к словам моего адвоката, я хочу лишь подчеркнуть, что меня судят здесь не за 31 октября. Это наименьшее из моих преступлений. Я представляю здесь республику, посаженную на скамью подсудимых вашим судом монархии. Правительственный комиссар осудил здесь революцию 1789 года, революцию 1830 года, революцию 1848 года, революцию 4 сентября 1870 года. Меня судят и осудят во имя монархических идей, во имя старого права, противостоящего праву новому.
Так и произошло. Суд приговорил его к вечной ссылке в военную крепость и к лишению всех гражданских прав. Этот приговор был вторично подтвержден в суде 29 января. В это время тысячи осужденных коммунаров ссылали на острова Новой Каледонии в Тихом океане. Та же участь ждала Бланки. Однако медицинская комиссия решила, что он не выдержит далекого плавания. По приказу министра внутренних дел 16 сентября ссылка заменяется вечным заключением в тюрьме Клерво под усиленной охраной. Двойные стены протяженностью в четыре километра окружали целый тюремный город, в который превратили монастырь, основанный еще в XII веке святым Бернардом. Здесь было больше двух тысяч уголовных преступников и сто пятьдесят политических. Их охраняли шестьдесят тюремщиков и шестьсот солдат 62-го полка.