и получает год тюрьмы и 200 франков штрафа.
Даже один из присяжных возмущается:
— Какая гнусность! Суда присяжных больше не существует. Незачем заставлять нас сюда являться.
Пока Бланки остается на свободе. Однако моральная и политическая победа обошлась ему в год предстоящего заключения. Но он знал, на что шел, и такая самоотверженность становится для него обычной манерой поведения. Он готов платить любую цену, идти на любые страдания ради успеха своего дела.
Власти в любой момент могут заключить Бланки в тюрьму. Но временно его оставляют на свободе. Таким методом часто добивались отказа от революционной активности. Но на Бланки это не производит впечатления. Уже через три недели после суда, 2 февраля 1832 года, он выступает на большом собрании «Общества друзей народа». Об этом событии сохранилось интересное свидетельство Генриха Гейне, который жил в Париже и писал для немецких газет статьи о французских политических делах. «Там было, — писал поэт, — свыше полутора тысяч человек, сжатых в кучу, в узком зале, похожем на театр. Гражданин Бланки, сын одного из членов Конвента, держал большую речь, полную насмешек над буржуазией, над торгашами, избравшими в короли какого-то Луи-Филиппа, воплощенную лавку, и притом сделавшими это в своих собственных интересах, а не в интересах народа, который ничем не способствовал этой возмутительной узурпации. То была речь, полная ума, искренности и гнева, но свободе, которая в ней излагалась, не хватало свободы в изложении... От собрания шел совсем такой запах, как от зачитанного, замусоленного экземпляра «Монитера» 1793 года. Оно состояло главным образом из очень молодых и из очень старых людей... Но стар и млад в зале «Общества друзей народа» сохраняли полную достоинства серьезность, которую можно встретить у людей, чувствующих свою силу. Лишь глаза их сверкали, и лишь по временам восклицали они: «Верно!», «Правильно!», когда оратор приводил какой-нибудь факт».
На собрании выступал также Годфруа Кавеньяк. Его речи Гейне уделил гораздо меньше внимания, хотя это был значительно более известный и опытный оратор. Но Бланки превосходил его силой убежденности, глубокой верой. Это была лишь его вторая большая речь после выступления на суде. Однако она показывает, что он уже овладел искусством влияния на слушателей. Он использует иронию, заставляет смеяться или возмущаться, вызывает воодушевление или гнев. Сохранился полный текст этой речи Бланки. Она посвящена одной теме — урокам июльской революции.
— Народ сумел победить, — говорил Бланки, — но не сумел воспользоваться своей победой. Не вся вина тут ложится на него. Бон был так короток, что естественные вожди народа, те, что могли закрепить его победу, не успели еще выделиться из толпы.
Главная мысль, которую оратор хочет внушить слушателям, состоит в том^ что буржуазии нельзя доверять, что отныне между нею и пролетариатом «начинается беспощадная война», в которой народ должен рассчитывать только на себя. И он предсказывает революцию, рисует не только внутренние, но и международные условия, с которыми ей придется столкнуться. Речь Бланки для тогдашнего уровня французского революционного движения поразительна по ясности и четкости анализа расстановки политических и социальных сил в стране. В ней отражается наступление зрелости молодого революционера. Не случайно вскоре, 29 февраля, Бланки становится в свои 27 лет вице-президентом «Общества друзей народа».
Усиливающаяся болезнь мешает его деятельности.
Никто не может поставить точный диагноз, выяснить причину постоянно испытываемой им внутренней боли, растущей слабости. А между тем 8 апреля 1832 года он вместе со своими товарищами должен явиться в тюрьму для отбытия наказания. Врачи находят его здоровье таким, что, по их мнению, тюрьма будет для него убийством. И здесь к нему на помощь приходит его мать Софи Бланки, проявлявшая некогда такое пренебрежение к детям. Теперь она живет в Париже. Здесь же и его старый отец, который обитает в другом месте. Этот фактический развод назрел уже давным-давно, но совершился только теперь. А Софи Бланки словно вернулась к дням своей молодости, когда она навещала заключенных революционным Конвентом в тюрьму жирондистов. Теперь она хлопочет за сына, хотя политическая роль заключенного и обстановка резко отличаются от того, что было почти сорок лет назад. Она обращается к министру юстиции, к генеральному прокурору п добивается отсрочки тюремного заключения. Энергичная забота Софи Бланки о сыне нисколько не свидетельствует о ее симпатиях к его политической деятельности. Это скорее проявление свойственного ей духа противоречия. Только теперь он обращен не против близких родственников, а против властей. Во всяком случае, хлопоты матери спасают Бланки, здоровье которого ухудшается. Софи добивается новых отсрочек и в июне увозит больного сына в Гренобль, где он пробыл несколько месяцев. По газетам он следит за жизнью страны. Один за другим обнаруживаются роялистские заговоры, правда, трагикомического характера. В палате развертываются бурные антиправительственные дебаты. В апреле на Парии; обрушилась страшная эпидемия холеры, которая не пощадила самого главу правительства — Казимира Перье. Холера унесла 20 тысяч жизней В возрасте 75 лет умер отец Бланки. Особенно серьезным событием года было новое республиканское восстание. Поводом для него послужили похороны генерала Ламарка, который приобрел широкую популярность своей оппозицией режиму Луи-Филиппа. Собралась грандиозная толпа. Недалеко от Аустерлицкого моста на нее напала королевская гвардия. Кварталы Тампль, Сен-Мартен, Сен-Дени, площадь Бастилии немедленно покрылись баррикадами. В ночь с 5-го на 6 июня восставшие уже, казалось, брали верх над войсками. Но в критический момент буржуазные республиканцы, сами не ожидавшие такого поворота событий, отказались от борьбы. Только рабочие дрались до конца, защищая баррикады на углу улиц Сен-Мерри и Сен-Мартен.
В письме к Аделаиде Монгольфье Бланки так писал о перспективах событий: «Знаете ли вы, что Франция может прпйти только к самой ужасной катастрофе? Знаете ли вы, что сегодня мне не кажутся невозможными такие события, когда потоки крови затопят страну? Я очень боюсь, что 93-й год будет выглядеть шуткой по сравнению с тем, что, возможно, произойдет очень скоро. Ясно, что третье сословие заменило аристократию и оно действует глупее, чем аристократы 89-го года. Недовольство народа приводит буржуазию в бешенство, и теперь нам угрожает самый жестокий деспотизм этой касты. Не надо питать никаких иллюзий. Буржуазия чувствует себя многочисленной и сильной своими богатствами; она испытывает страх и хочет отбросить массы в еще более рабское состояние, но народ, в свою очередь, стремится к борьбе».
Бланки всегда будет отличаться склонностью считать положение более близким к революции, чем это происходило в действительности. В данном случае мрачный тон его предсказаний явно усиливался болезненным состоянием. Только в конце осени здоровье позволило ему вернуться в Париж. Вскоре его мать решила, что теперь он сможет перенести тюремное заключение. Но она добилась разрешения на заключение Бланки не в старых смрадных парижских тюрьмах, а в относительно просторной и чистой версальской тюрьме, куда он и явился 1 декабря 1832 года.
В регистрационной книге тюрьмы указывается под его именем в качестве профессии заключенного «пролетарий». Такой род своих занятий он определил еще на суде. Конечно, в этом проявилась некоторая претенциозность. Ведь он мог бы назвать себя юристом или журналистом, что гораздо больше соответствовало правде. Если считать слово «пролетарий» синонимом слова «рабочий», но Бланки не имел для этого никаких оснований, ибо рабочим не был никогда. Но слово «пролетарий» для него имеет совсем не тот смысл, какой в него стали вкладывать после «Коммунистического манифеста» Маркса и Энгельса. Бланки зачислял в разряд пролетариев все население Франции, за исключением нескольких сотен тысяч богатых людей. Присваивая звание пролетария, он скорее всего хотел объявить себя представителем угнетенного народа. Вместе с тем он определил этим свою жизненную роль, ибо занятие пролетария в данном случае соответствовало миссии профессионального революционера. Именно такую роль в эти годы окончательно выбирает Бланки.
Еще когда он лежал больной в Гренобле, к нему приходили сочувственные письма некоторых друзей. Среди них были и такие, в которых ему советовали серьезно задуматься над своей судьбой, наносившей ему все более чувствительные удары. Зачем ему, такому славному молодому человеку, очертя голову бросаться в эту безнадежную и опасную революционную борьбу? Зачем ему эта бесплодная политическая деятельность бунтаря, которая не может иметь другого результата, кроме тюрьмы? Мадам Кансон, завсегдатай салона Монгольфье, советовала ему «бросить эту революцию, положиться на время и добрую волю правительства, от которого и ждать улучшений». Совет вызвал лишь саркастическую улыбку Бланки.
Тюрьма не оказывала на него никакого воспитательного воздействия, на которое всегда рассчитывают хозяева тюрем. Как должное воспринял он очень быстрое окончание сравнительно легких условий тюрьмы в Версале. В конце января 1833 года его переводят в уже знакомую ему тюрьму Сент-Пелажи. Он сознательно развивает в себе единственное доступное ему средство противодействия тюремным тяготам — презрение к ним. Тем же самым он отвечает и на соблазнительные намеки и предложения тех, кто говорит ему о возможности лучшей участи. В этом отношении постоянную линию проводит его давняя приятельница мадемуазель Монгольфье, которая подробно рассказывает ему в своих письмах о своей приятной светской жизни, об интересных встречах, беседах в ее салоне. Собственно, уже с дней июльской революции между ними углубляется пропасть. Сейчас, в тюрьме Сент-Пелажи, ее письма становятся просто неприятными для него. И он ничего не пишет ей в ответ. Тем более что возвращение в Сент-Пелажи привело к новому резкому ухудшению его здоровья. Жаловаться и вызывать сочувствие он не желает. А его состояние таково, что даже тюремное начальство вынуждено вновь перевести его в больницу на улице Пикшос. Он уже не в силах стоять на ногах, его направляют туда на носилках.