собой.
Отзвуки социалистических идей шире всего распространялись в романах Жорж Санд и Эжена Сю, в стихах Берапже и Пьера Дюпона. Известная писательница, кроме художественных произведений, публикует серию статей «Политика и социализм», где называет себя социалисткой. Но ее социализм, изолированный от политической борьбы, проявляется как философская утопия. В туманной, мистической и религиозной форме социалистические пастроепия отражались тогда в сочинениях Пьера Леру и Ламеннэ. Наиболее серьезные попытки пропаганды и разработки идей социализма связаны в это время с именами Луи Блана, Жозефа Прудона и Этьена Кабэ.
Луи Блан в 1840 году выпустил книгу «Организация труда», первое издание которой было изъято и запрещено властями. Между тем никакой революционной опасности эта книга собой не представляла. Только тупое полицейское сознание могло принять утопическую проповедь классового соглашательства за революционную угрозу. Оригинальных идей он не выдвигал, но очень ловко компилировал отдельные мысли Сен-Симона и Фурье, которые благодаря его бесспорному литературному таланту приобретали видимость оригинальной доктрины. Луи Блан противопоставлял капиталистической конкуренции идею рабочих ассоциаций, производственных товариществ. Такие ассоциации должны создаваться при помощи государства, призванного стать «банкиром бедных». Государство, конечно, должно превратиться в республику, основанную на всеобщем избирательном праве. Новее должно осуществляться мирным путем сотрудничества трудящихся и капиталистов. Оп считал, что оба эти класса одинаково страдают в тогдашней Фрапции. Теории Луи Блана были всего лишь прекраснодушной мелкобуржуазной фантазией, в чем скоро французским рабочим придется убедиться па собственном горьком опыте.
Гораздо более шумную известность приобрел в это время другой виднейший представитель социалистической мысли — Жозеф Прудон. Сын крестьянина, затем рабочий-наборщик, он сумел получить образование. Прудон обладал незаурядным литературным талантом. В 1840 году шокирующее впечатление па всю французскую буржуазию произвела его книга «Что такое собственность?».-Дело в том, что на этот вопрос Прудон давал сногсшибательный ответ: «Собственность — это кража». Его даже пытались привлечь к суду, но, разобравшись в безобидности его намерений, оправдали. Оказалось, что Прудон вовсе не враг всякой собственности. Он осуждал только крупный финансовый, ростовщический капитал, крупнейших промышленников, торговцев. И уж пи в коем случае он не требовал коллективной собственности. Свой путь к «социализму» Прудон видел в сохранении мелкой собственности, в поддержке и поощрении ремесленников, крестьян, которые обменивались бы между собой продуктами своего труда. Поэтому идеи Прудона встретили поддержку и понимание мелкой буржуазии Фрапции, составлявшей большинство ее населения. Но оп отвергал всякую политическую, особенно революционную, борьбу. Идеи Прудона были чистейшей утопией, ибо он рассчитывал поверпуть экономическое развитие общества назад, к докапиталистическим отношениям. Прудон был искренним, субъективно честным, талантливым человеком. Он позпакомился с Марксом и сначала произвел на него самое благоприятное впечатление. Однако вскоре Марксу пришлось убедиться в умственной ограниченности Прудона, оказавшегося не в состоянии воспринять действительные научные представления об общественном развитии. Когда в 1846 году Прудон опубликовал свою новую книгу «Философия нищеты», Маркс подверг ее уничтожающей критике в книге «Нищета философии».
Среди мыслителей социалистического толка, подвизавшихся во Франции в сороковые годы прошлого века, нельзя не упомянуть, наконец, Этьена Кабэ. За это время пятью изданиями вышла его книга «Путешествие в Икарию». Это был фантастический роман о жизни на острове, где процветает полный коммунизм. Идеи Кабэ, которые, в сущности, не представляли собой ничего принципиально нового, завоевали широкую популярность, его газета «Популер» имела 2800 подписчиков, что для того времени было много. Последователи Кабэ говорили, что их число составляет 200 тысяч. Но это было сильное преувеличение. Когда, потерпев неудачу в создании коммунистических общин во Франции, Кабэ решил попытать счастья в Америке, с ним отправилось в это безнадежное предприятие всего 500 человек. Он также был весьма миролюбивым социальным реформатором и говорил, что если бы он держал революцию в кулаке, то никогда не разжал бы свой кулак.
Вот и все новое в области социализма, что появилось во Франции за время, проведенное Бланки в тюрьме. Социализм в основном существовал в форме обмена мнений, идей и имел мало общего с реальной жизнью и борьбой рабочих. Ни одна из новых доктрин не могла привлечь, а тем более увлечь Бланки, поскольку в них, во-первых, оказалось очень мало нового и, во-вторых, все они отрицали революцию, без которой Бланки не мыслил никаких серьезных социальных или политических изменений во Франции. И в этом он оказался прав.
Так, выздоравливая в турской больнице, Бланки как бы познавал заново духовную и политическую обстановку тогдашней Франции. Конечно, процесс физического а духовного возрождения происходил очень медленно. Слишком тяжелы были удары, жертвой которых он оказался, чтобы легко от них оправиться. Самым тяжелым из этих ударов оставалось сознание поражения, неудачи в его революционной деятельности. Конечно, новые явления в жизни Франции, подтверждавшие правильность избранного им пути, сами по себе оказывали целительное воздействие на него. Но их было не так уж много, чтобы сразу восстановить его душевное равновесие, уверенность в себе, прежнюю спокойную решимость. До этого еще было далеко. Условия, в которых он находился в Туре, не были столь тяжелыми, как в Мон-Сен-Мишель. Но жизнь продолжала испытывать его. Смягчение мук физических лишь обостряло душевные переживания. Время не стирало в его сознании прекрасного, но теперь трагического образа Амелии. Он не мог не чувствовать своей ответственности за ее роковую судьбу. Это не было угрызениями совести по отношению к другому человеку, ибо Амелия была для него как бы частью его собственного существа. А себя он обрек на любые муки ради своего революционного идеала. В борьбе за него сам он обнаружил необыкновенную жизненную силу, чтобы пережить обрушившиеся на него тяготы. Но Амелия оказалась, естественно, несравненно слабее. Правда, у Бланки оставался их маленький сын Эстев. В марте 1846 года он пишет резкое письмо его опекуну Огюсту Шакмару, в котором настаивает на своем праве воспитывать сына в том духе, в каком хочет отец. Требуя осуществления своих естественных прав, он заявляет ему: «Я заключенный уже шесть лет, но я заключен не в Шарантоне», то есть не в сумасшедшем доме. Родители его покойной жены втайне от него проделали над его ребенком обряд крещения, тогда как Бланки хотел воспитать сына атеистом. Более того, они с малых лет внушали мальчику неприязнь к отцу, чего в конце концов и добились. Сбылось горькое предвидение Амелии, которая во время последнего свидания в тюрьме Консьержери сказала: «Они восстановят его против тебя».
Неожиданно политика снова непосредственно вторгается в его жизнь, которая казалась надежно изолированной монастырской больницей. Это случилось в связи с бурными событиями, разразившимися в Туре из-за неурожая, вызвавшего резкое повышение цен на хлеб. Доведенное до массового голода трудовое население города захватило баржу, груженную зерном и мукой. Полиция арестовала около 300 участников этого стихийного грабежа, которому решили искусственно придать организованный характер. Арестовали 28 жителей города, известных своими левыми убеждениями. Но никакие самые упорные допросы не давали полицейскому начальству необходимых материалов для политического «дела». Тогда взялись за турских социалистов. В Туре 26 человек выписывали газету Кабэ «Популер». Здесь продавалось и его сочинение «Путешествие в Икарию». Полиция узнала, что участники хорового общества, носившего одиозное название «Сыновья дьявола», занимались не только пением, но и распространением социалистической литературы. Оказалось, что некоторые из них посещали Бланки в больнице. Полицейские агенты составили список всех его посетителей. Среди них были двое, Беас и Беро, которые уже подвергались заключению в тюрьму за революционную деятельность. Был получен донос о том, что Бланки якобы редактировал Устав рабочего Общества взаимопомощи. Узнали также о его встречах с двумя местными республиканцами. Полицейские решили из всего этого создать дело, которому «участие» Бланки придавало сенсационный характер. Вся эта затея была грубо, примитивно сфабрикована. 21 апреля 1846 года полиция арестовала Бланки, Беаса и Беро и отправила их в тюрьму соседнего города Блуа. Кстати, по этому поводу Бланки впервые в жизни проехал по железной дороге. Во Франции в это время бурно развивалось железнодорожное строительство.
В Блуа Бланки и Беро предстали перед судом. Королевский прокурор обвинил их в том, что они были закулисными вдохновителями мятежа, выразившегося в разграблении барж с хлебом. Бланки держался во время трехдневного процесса твердо, даже презрительно по отношению к своим судьям. Он не преминул обвинить орлеанистский режим в том, что он и устроил голод, толкнувший голодных на отчаянные действия. Тогда прокурор напомнил ему, что из милосердия король его помиловал, а он проявляет такую черную неблагодарность. Бланки гневно ответил на это:
— Да, я плачу неблагодарностью за многие благодеяния. Вот они: моя семья разрушена, мой сын одним ударом превратился в двойного сироту и оторван от отца подобно тому, как отнимали детей у родителей-про-тестантов во время драгонад. Я измучен физическими пытками тюрьмы, душа истерзана муками; вот ваши благодеяния!
Бланки и Беро суд вынужден был оправдать за недостатком улик. Но Бланки еще месяц остается в тюрьме, ибо ему просто негде жить. Никто из запуганных полицией жителей Блуа не решался приютить его. Наконец один чудак, мелкий ремесленник Гуте, поселил его у себя. За это ему пришлось поплатиться потерей своей клиентуры и установлением полицейского надзора над его домом. Если Бланки выходил на улицу, то специально приставленный к нему полицейский агент не отходил от него ни на шаг.