Именно благодаря этим своим качествам Бланки сумел придать работе Центрального республиканского общества целеустремленный характер. И ему удалось превратить его в самую передовую силу революции, выражавшую революционно-пролетарскую тенденцию. Это ясно обнаруживается в постановке обществом коренных, самых злободневных вопросов, выдвигавшихся событиями. Что же это были за вопросы?
Как это ни странно на первый взгляд, проблемы социализма, будь то в форме практических действий или теоретических принципов, занимали в работе клуба Бланки наименьшее место. Этот факт подтверждают все сохранившиеся источники и документы, и од вполне объясним. Ведь Бланки вообще считал нелепостью строить заранее планы социального переустройства, не получив главное орудие для этого, то есть власть. Утопические мечты подобного рода всегда вызывали у него саркастическую усмешку.
Но была еще одна более практическая и более непосредственная преграда, мешавшая Бланки выдвигать социальные проблемы. Уже говорилось об учреждении «Правительственной комиссии для рабочих» во главе с Луи Бланом. С 1 марта она начала заседать в Люксембургском дворце, где раньше заседала палата пэров, то есть самых избранных и почетных представителей орлеанистской монархии. Теперь, как шутили тогда, в роскошном зале заседали «рабочие-пэры». Действительно, сначала в Люксембургской комиссии было 200 делегатов рабочих, затем их число возросло почти до 700. Там же происходили заседания более 200 представителей от промышленников. Внешне все выглядело довольно помпезно: роскошный зал, на трибуне — красноречивый и образованный Луи Блан, который произносил длинные речи, излагая свои проекты введения социализма путем создания с помощью правительства рабочих ассоциаций.
Однако все это оказалось смешным, а потом и трагическим маскарадом. Бланки понял это сразу. Он сравнивал комиссию с прилганной, на которую клюнул ее председатель Луи Блан, сделавшийся из пророка социальной республики преподавателем политической экономии. Возможно, Бланки допустил ошибку, не разоблачив сразу лживую, демагогическую миссию Люксембургской комиссии, а изложив свое мнение о ней, лишь когда она уже перестала существовать? Видимо, он сначала хотел присмотреться к тому, что же действительно выйдет из этой затеи, а кроме того, опасался, что подобная критика будет компрометировать вообще идею социализма, столь близкую его сердцу.
Ведь вначале комиссия кое-что сделала практически. Это по ее предложению сократили на один час продолжительность рабочего дня. В Париже создали три рабочие ассоциации: портных, седельщиков и прядильщиков. Они получили правительственный заказ на изготовление мундиров и амуниции для Национальной гвардии. Комиссия занималась разбором конкретных конфликтов между рабочими и хозяевами отдельных предприятий. Но больше всего она занималась слушанием речей, а вернее лекций, самого Луи Блана. Тем самым она внушала всем рабочим Парижа мысль о том, что их делами, заботами, интересами серьезно занимаются. А за это время реакционные члены Временного правительства исподволь готовили реальную вооруженную силу для того, чтобы вернуть рабочих в их прежнее рабское состояние...
Луи Блан в это время призывал рабочих к терпению и умеренности и доказывал им, что от буржуазии ничего нельзя добиться силой, что это и не требуется, ибо все будет достигнуто мирным соглашением.
— Принцип, торжество которого мы должны подготовить, — сказал Луи Блан на первом заседании комиссии, — это принцип солидарности интересов... Да, защищать дело бедных, значит — я не устану повторять это — защищать дело богатых, значит защищать общие интересы. Поэтому мы не защищаем здесь интересов какой-нибудь отдельной группы.
Люксембургская комиссия была очень удобной для буржуазии ширмой, действуя за которой она в конце концов оставила от февральской революции только то, что было выгодно ей самой. Временное правительство возложило на Луи Блана и его заместителя рабочего Аль-бера фиктивную почетную миссию, а на деле оно просто удалило их из правительства, которое делало реальную политику, в то время как в Люксембургском дворце увлекались болтовней.
Клуб Бланки, например, под влиянием своего лидера встает на путь практической борьбы за то, чтобы революция приобрела как можно более демократический и даже социалистический характер. Такая тактика явилась ответом на явное движение вспять, которое стремились придать революции ее реакционные или так называемые умеренные члены во главе с Ламартином. Начало этого движения назад Бланки отметил уже в первый день своего пребывания в Париже 25 февраля в связи с выбором национального флага. Отказ от красного флага и избрание национальной эмблемой трехцветного ясно обнаружили опаснейшую тенденцию. Бланки почувствовал угрозу повторения истории 1830 года, когда плоды революции были сразу украдены у народа банкирами и Луи-Филиппом. Теперь происходил тот же процесс, но в замедленном темпе, не сразу, как во время июльской революции, а постепенно революционные завоевания растаскивались по кускам. Вслед за первой совершилась и вторая капитуляция, когда Луи Блан отступил от требования создать министерство труда, согласившись на замену его опасной фикцией Люксембургской комиссии. Необходимо было предотвратить дальнейшее сползание вправо и защитить завоевания революции. Для этого надо было прежде всего не допустить сокращения или ликвидации гражданских свобод, без которых деятельность левых клубов, и в первую очередь клуба Бланки, была бы парализована.
1 марта Центральное республиканское общество с энтузиазмом принимает написанную Бланки петицию Временному правительству. В ней говорилось: «Мы твердо
надеемся, что правительство, рожденное на баррикадах 1848 года, не захочет следовать примеру своего предшественника и, восстанавливая разрушенные мостовые, не восстановит законов, ведущих к угнетению народа. Убежденные в этом, мы предлагаем Временному правительству наше содействие в осуществлении прекрасного девиза: Свобода, Равенство, Братство».
Петиция требовала далее немедленно издать декреты о полной и неограниченной свободе печати, об отмене налогового почтового сбора на печатную продукцию, о полной свободе ее распространения, о свободе типографского производства. Но петиция не ограничивалась требованием полной свободы печати. Она настаивала на отмене всех старых законов об ограничении свободы ассоциаций и собраний, требовала новой организации Национальной гвардии, с тем чтобы в ней могли служить не только буржуа, но и рабочие, которые получали бы за это по 2 франка в день.
Делегация во главе с Бланки явилась в Ратушу и вручила петицию. Представитель правительства, а им был сам Ламартин, заверил, что требования либо уже выполнены, либо будут отражены в новых декретах. Такое заверение давалось тем более охотно, что в борьбе против наиболее революционной организации, против рабочего класса, прежде всего намеревались использовать именно демократические свободы, особенно ставшее отныне всеобщим (для мужчин) избирательное право.
Вручение петиции происходило 7 марта. А за два дня до этого, 5 марта, правительство издало декрет о всеобщем избирательном праве, которое увеличило число избирателей во Франции с 240 тысяч человек до 9 миллионов. Тот же декрет определил дату выборов в Учредительное собрание, назначив их на 9 апреля. Это было важнейшим политическим завоеванием февральской революции, торжеством демократии. Тем более странная на первый взгляд беседа произошла в Ратуше при вручении петиции Центрального республиканского общества, в которой о выборах ничего не упоминалось. Выслушав ответ Ламартина по поводу петиции, Бланки заявил:
— Мы намереваемся также вручить Временному правительству новую петицию, которая покажется, быть может, несколько запоздалой, чтобы потребовать отложить проведение выборов, которые мы считаем преждевременными.
Преждевременными? Но ведь за право народа выражать свою волю сам Бланки вел героическую борьбу! Поэтому его слова выглядели парадоксом. В самом деле, человек, посвятивший себя тому, чтобы народ обрел лучшую участь, получил больше прав, вдруг выступает против скорейшего предоставления этому народу возможности сказать свое решающее слово на выборах, то есть реально участвовать в управлении страной. А между тем Бланки выражал самые благородные демократические стремления. Он справедливо рассматривал всеобщее избирательное право, демократию вообще не как отвлеченные категории или форму политического красноречия. Бланки думал об их практическом осуществлении в условиях тогдашней Франции. Ее население уже полвека непрерывно жило при монархических режимах. Большинство французов составляли крестьяне, которые имели очень смутное представление о политике. События февраля 1848 года в Париже казались им странными и непонятными. Жорж Санд писала, что крестьяне провинции, где она жила, считали, что в Париже действует кровожадный человек по имени «Отец Коммунизм», от которого идут все беды. Они думали, что Ледрю-Роллен — это герцог Роллен, а Ламартин и Мари — любовницы герцога Роллена, которых зовут Мартина и Мари. Конечно, не везде и не все видели события в таком фантастическом облике. Во всяком случае, голосовать на выборах они будут так, как им подскажет, например, местный кюре-или кто-то другой, кому они привыкли верить...
Ламартин, конечно, знал это не хуже Бланки. Но тем легче предстоящее голосование и выборы законного Учредительного собрания смогут ликвидировать влияние парижских революционных клубов. Как признавался тогда министр иностранных дел Ламартин в доверительных беседах с послами Англии и России, его цель — «борьба против клубных фанатиков, опирающихся на несколько тысяч негодяев и уголовных элементов». Но с представителями восставших рабочих он говорил, конечно, другим языком. Выслушав заявление Бланки, он встал в позу оскорбленной добродетели и торжественно объявил, что Временное правительство взяло на себя обязательство спасти свободу и вернуть власть нации путем всеобщих выборов. Поэтому их долг не продолжать «более одной лишней минуты осуществление диктатуры, которую мы взяли на себя под бременем обстоятельств».