Поначалу Владик заподозрил в этом существе одну из дежурных, но быстро сориентировался, что род занятий свидетельствует о принадлежности к иной социальной категории. Потом выкатил грудь вперед и замер над ничего не подозревавшей Петровой.
– Какой курс? Почему нарушаете правила проживания в общежитии? – гаркнул шутник.
Впрочем, это Люсю нисколько не смутило. Она подняла отекшее лицо с заплывшими глазами и, поправив очки, спросила:
– Что?
– Повторяю вопрос: какой курс и почему нарушаете правила проживания в общежитии?
– Говорите тише, пожалуйста. Все уже спят.
– Не все: я не сплю, вы не спите, она не спит, он не спит, они не спят, мы не спим…
Петрова шутку не оценила и переспросила:
– Кто не спит?
– Никто, – стушевался Владик.
– В смысле? – озадаченно посмотрела на него полусонная студентка.
– Измайлов, – представился полуночник и приземлился рядом. – Владислав Геннадьевич, студент-медик, курс пятый.
– Петрова, – Люся приняла правила игры. – Людмила Сергеевна, студентка, пока не медик, курс первый.
– Молодо-зелено?
– Кому как…
– Мне молодо!
– Да ради бога, студент-патриарх.
– Патриарх?
– Что, не устраивает?
– Ты откуда такая языкастая?
– Языкастая, очкастая?
– При чем тут это?
– Ну, ленивый не заметит.
– Да я и есть ленивый. Чего творим?
Люся перевернула страницу и торжественно прочитала:
– Мышцы.
– Молодца. А днем чего, недосуг?
– Недосуг, работала.
– Нужда замучила?
– Да нет.
– Ради интереса науке служим?
– Может, и так.
– Науке служить – мозги сушить.
– То-то я смотрю, они у вас девственно влажные.
– Ка-а-ак?
– Не я первая начала.
– А слабо по ночному городу со мной прогуляться?
– Слабо, Владислав Геннадьевич. И по ночному, и по любому другому.
Измайлов опешил:
– Это почему?
– Это потому. Не хочу.
– С чего это?
– Да ни с чего – не хочу и все.
– А если на свидание приглашу?
– Если на свидание, – Люся улыбнулась. – Тогда подумаю.
Петрова захлопнула атлас, прихватила карандаши (те вкусно стукнули друг об друга) и резко встала:
– Спокойной ночи, студент-медик пятого курса.
Владик, не проронив ни слова, убрал ноги. Полуночница в байковом халате прошла мимо, не оглянувшись.
А дальше – как в романтической истории: любопытство героя, поиск незнакомки, встреча, первое свидание, второе свидание, прогулки под луной, ночной пляж, платонические чувства, предложение выйти замуж, разлука.
– А разлука-то зачем?
– А я замуж вышла.
– За кого?!
– За Павлика.
– Я понимаю, что не за Петю. Чем Измайлов-то вас не устроил?
– Всем устроил.
– Тогда в чем дело?
– Я была ему не пара.
– Кто это сказал?
– Все это сказали.
Роман Петровой с Измайловым стал главным событием того учебного года. Причем Люсе даже никто не завидовал, потому что никто не верил в искренность интереса Владика. Студенческое сообщество постановило считать происходящее измайловской блажью: хочет парень взять крепость приступом – пусть берет. Все ждали грехопадения Петровой. Ставок, конечно, никто не делал, но спорить – спорили. Отчаянно.
Всякий раз Владик терпеливо встречал Люсю с дежурства, по-барски организовывал ей экскурсии по Одессе, курировал на экзаменах, пожимал в кино ручку и, обнимая, почему-то всегда прижимался к ее виску. Прижимался, еле ощутимо целовал и вздыхал грустно. Петровой это нравилось.
– И больше ничего не было?
– Нет.
– Почему?
– Он от меня этого не требовал.
– Боже мой, какое целомудрие!
– Не все объясняется постелью, и это тебе известно.
– С семнадцати до сорока все этим объясняется.
– Он говорил, что ему это от меня не нужно.
– А что ему тогда было нужно?
– Общение. Мы очень много разговаривали.
– О чем?
– Обо всем.
– Тогда почему разрыв?
– Разрыва не было.
– А что было?
– Он уехал. Попросил ждать его.
– И вы ждали?
– Да, целый год.
– Просто не вернулся?
– Нет, вернулся.
– Тогда в чем же дело?
– За мной ухаживал Павлик. Ему сказали. Он решил не мешать.
– Это он вам объяснил?
– Да. В открытке.
– То есть ни встречи, ни разговора не было?
– Нет, – Петрова загрустила. – Я тогда думала, что умру.
Но не умерла, а ушла в работу. Это стало привычкой. Не умерла еще и потому, что могла погибнуть на самом деле: в Одессе случилось землетрясение, и Люся поняла, что от любви не умирают – есть силы пострашнее.
Например, силы земли. В тот день Петрова дежурила в детском инфекционном отделении. Как обычно, готовила инъекции к вечерним процедурам. Как обычно, сверяла каждую дозу с назначением в истории болезни. Как обычно, десять раз себя перепроверяла, пересчитывая шприцы на эмалированном лотке. Все было, как обычно, за исключением одного – в процедурной слышалось постоянное позвякивание, этакий хрустальный перезвон.
Грешным делом Люся подумала, что звенит в ушах от недосыпания. Потрясла головой и растерла уши – звон продолжался и с каждой минутой становился все сильнее и звучал все отчетливее. Прислушавшись, Люся различила в хрустальном гуле звуки металла (тонкое клацанье) и стекла (нежное дребезжание). А потом по скользкому белому кафелю на нее просто поехал какими-то косыми рывками столик, издавая довольно мерзкий визг.
Петрова не поверила своим глазам и по привычке подтянула очки к переносице. Все правильно: никакого переутомления, чистая реальность, данная нам в ощущениях. Вокруг все вибрировало.
Люся выглянула в коридор и обмерла: с потолка сыпалась побелка и отваливалась штукатурка. Больничный коридор стал похож на заброшенную каменоломню, над которой неосмотрительно пустили метро. На потолке обнажились когда-то замазанные шпатлевкой трещины, и из них струйкой сыпался белый порошок. Несколько раз гасла лампа на столе у дежурной сестры, а сама сестра с перекошенным лицом следила за действиями своей подчиненной. Между медсестрами словно возник беззвучный диалог:
«Похоже, землетрясение?»
«Похоже, да».
«Что делать будем?»
«Выполнять инструкции».
И Петрова, и ее коллега синхронно рванули к репродуктору. Так и есть, местное радио транслировало: землетрясение в Одессе, столько-то баллов, население просят срочно покинуть помещения, взяв с собой документы. Текст в репродукторе звучал торжественно, и от него в коридоре больницы стало страшно и как-то по-военному. Из палат стали выглядывать обеспокоенные мамочки, некоторые – с грудными детьми на руках.
– Почему нас не эвакуируют? – удивлялись они.
– Спокойно. Все под контролем, – изрекла Люся и удалилась с коллегой на совещание.
– Мы и правда должны их эвакуировать, – занервничала старшая сестра.
– Вдвоем? – логично парировала Петрова.
– Другого выхода нет, – настаивала напарница.
Люся зажмурилась, минуту помолчала и разразилась инструкциями:
– Во-первых, одних только мамочек в отделении не меньше двадцати человек. Умножаем на два – уже сорок. Плюс дети, лежащие без родителей. Во-вторых, если объявить эвакуацию, начнется паника, все бросятся к дверям, получится давка, могут затоптать друг друга. В-третьих, часть детей – лежачие, часть – под системами. Вообще, мы не сможем создать всем одинаковые условия для транспортировки.
– Тогда что делать?
– Я думаю, – пробурчала Петрова.
– Может, позвонить в приемное отделение или ноль один?
– Звони, – разрешила Люся.
Позвонить не получилось – связи не было.
– Я слышала, что во время землетрясения нужно становиться в дверном проеме.
– Как ты собираешься это сделать? В каждый проем должно встать не менее пятнадцати человек.
– Тогда что?
– Посмотрим, – решительно скомандовала Люся и распахнула дверь из процедурной в коридор.
Видимо, совещание длилось слишком долго. За это время большая часть мамочек успела обрядиться в байковые халаты и выстроиться в коридоре, всячески демонстрируя готовность покинуть отделение.
– В чем дело? – сурово спросила Петрова.
– Почему нас не эвакуируют? У нас дети!
– Эвакуации не будет. Можете расходиться по палатам, – в очередной раз проявила твердость строгая медсестра и направилась к входной двери.
– Вы не имеете права держать нас здесь! – заголосила не выдержавшая нервного напряжения мамаша.
– Имею, – отрезала Петрова. – Эвакуация больных всех отделений должна проводиться централизованно. Никакого приказа об ее начале пока не поступало.
Люся обернулась к напарнице, рассчитывая на поддержку, но никого не увидела: она осталась один на один с обезумевшими от страха мамочками. Стало жутко. Холодными и влажными от ужаса руками Петрова потянула на себя стоявшую в углу швабру, ловко перевернула в воздухе и резко вставила палку в проем между дверными ручками.
– Я сказала расходиться по палатам.
Люсины слова влетели в поле ненависти и страха. И тут потух свет. «Всё», – подумала Петрова и представила детали собственной смерти. Смерть выглядела не героически, а как-то натуралистично и мелко, словно иллюстрация к учебнику по судмедэкспертизе. Перед глазами возникли собственные бедные останки на оцинкованном столе: лоскутки белого халата, клочки волос рядом и в небольшом отдалении, на расстоянии черно-белой линейки, очки с треснувшими стеклами.
«Как-то мне нехорошо, – подумала Петрова и что есть силы зажмурила глаза, чтобы даже внутри не видеть. – Господи! – молилась она. – Ну почему сейчас? Ну почему так?»
Господь в диалог вступать не собирался, но, что странно, не торопились действовать и толпившиеся в коридоре мамочки. Заплакал чей-то ребенок. Петрова вздрогнула: «Началось!» На секунду сверкнул свет, озарив коридор, полный опасности. Люся почувствовала под ногами мощный толчок – и свет снова погас.