друзья, друзья друзей, свои и чужие дети, пациенты, в конце концов.
Когда Павлик вернулся после распределения и назвал путь назначения, Петрова почувствовала себя преданной и призвала супруга к ответу:
– Зачем? Зачем было соглашаться? Тем более туда?
– Там живет твоя приемная мать. Мне кажется, это логично?
– Почему ты со мной не посоветовался? – продолжала атаку Люся.
– Зачем? – парировал Павлик. – Я все рассчитал. В твоем положении особенно выбирать не приходится.
– Почему? – взбунтовалась Петрова.
– Да потому, что ты не понимаешь! – начал раздражаться Жебет.
– Чего я не понимаю? – Люся перешла на крик.
– Я даю тебе возможность взять реванш, – гордо и сухо заявил Павлик и принял эффектную позу миссионера в толпе аборигенов.
– Ка-а-а-кой реванш? – Внутри Петровой все клокотало, в порыве она даже стянула с себя очки и сжала их в кулаке до хруста. – Какой реванш я должна взять?!
– Ты возвращаешься победительницей – врач, замужняя женщина… Ты обречена на уважение. Пусть все видят, чего ты достигла…
– Чего-о-о-о я достигла?
– Ты вышла за меня замуж – раз. И я помогу тебе уничтожить призраков прошлого – два.
– А если я не хочу уничтожать этих призраков? Если я не хочу о них вспоминать?
– Дело сделано, другого пути нет, – обреченно и вместе с тем назидательно заявил Павлик.
– Я не поеду, – устало произнесла Люся и заплакала.
Ночью Жебеты мирились, чередуя страсть то с уговорами, то с обвинениями. Уговаривала Петрова, обвинял Павлик. Как Люся старалась! И как Жебет был непреклонен! И как строг! И как суров! И как много он говорил об ответственности, о самоуважении, о необходимости освободить шкафы семейной жизни от спрятавшихся в них скелетов.
К утру Петрова поняла, что содержание пословицы о ночной кукушке сильно преувеличено, и положилась на авось. Как и предыдущие несколько раз. Авось не заставил себя долго ждать – в начале июня Люся обнаружила, что беременна.
– Это не вовремя, – огорчился Павлик.
– Как некстати, – поддержала его Вера Ивановна.
– Что делать? – спрашивал будущий папаша.
– Что делают в таких случаях? – подливала масла в огонь усатая леди.
– В таких случаях делают аборт, – обозначила Петрова суть поступившего со стороны Жебетов предложения.
Люся собрала собственный семейный совет в лице Сони Левиной, Женьки и Любы.
– Он не хочет этого ребенка, – жаловалась она подругам.
– Боится конкуренции, – зареготали записные красавицы. – Один мозг плюс другой мозг – это уже два мозга.
– Дуры, – обиделась Петрова.
– Сама ты дура, – в один голос ответили Женя с Любой. – Сколько тебе лет?
– Достаточно.
– Достаточно для того, чтобы забеременеть, но недостаточно, чтобы получить весь набор удовольствий от жизни.
Красавиц проблема нежелательной беременности ничуть не смущала. И та, и другая ходили тайными тропами, позволявшими продлить молодость. Рецептов имелось множество: стакан коньяка залпом плюс ванна с кипятком, лошадиная доза аскорбинки в сочетании с окситоцином, поднятие тяжестей из положения полусидя и все остальное. В случае провала оставалось последнее, но самое надежное средство – посадочное место в абортарии. Оно стоило определенных денег, но поклонники, как правило, не скупились и щедро оплачивали весь набор медицинских услуг, мечтая только об одном – о скорейшем возвращении девочек в строй.
Петрова поморщилась и почувствовала себя предательницей.
– Какой срок? – уточнила Люба, прикидывая возможный объем вложений.
– Недель семь.
– Значит, чистка, – вынесла вердикт Женя.
Соня Левина, без пяти минут гинеколог, сосредоточенно дымила в распахнутое окно, делая вид, что к происходящему не имеет никакого отношения. Петрова растерянно смотрела в ее перетянутую бюстгальтером спину, мысленно взывая о помощи.
– Сонь, хватит курить. Что делать-то?
Левина, не оборачиваясь, процедила сквозь зубы:
– Наши красавицы тебе все объяснили.
– Ле-эвина, – пропели искушенные подруги, – смени гнев на милость, скажи свое веское слово профессионала.
Соня молчала.
– Петрова, – скорчила жуткую рожу Женька, – подними ей веки, Софья Самуиловна нас не видит.
– Закрой рот, балда, – забасила Левина и наконец-то сменила гнев на милость.
– Молчу, – обиделась Женька.
– Вот и молчи, бестолочь.
– Девочки, – попросила Петрова, чуть не плача, – хватит уже. Мне не до шуток.
Соня сложила руки на груди и высокомерно посмотрела на соседок; ноздри ее раздувались, а черные усики встали дыбом.
– Кто здесь беременная?
– Она, – ткнула пальцем в Петрову Люба, подмигнув Женьке. – Слава богу.
– Люська, ты кого слушаешь? – пошла в наступление Левина. – Им море по колено. Первый раз, что ли? Им уже бояться нечего – повезет, родят по морячку. – Соня, не спуская глаз с Петровой, продолжала свою пламенную речь: – Худая! Тощая! Таз узкий. Питание, как в концлагере. Витаминов – ноль. Но дело даже не в этом…
– А в чем? – пискнула Люся.
– В ком! – бушевала Левина.
– В ком? – как заведенная, повторяла за ней Петрова.
– В тебе! Где воля? Где ответственность? У кого ты спрашиваешь совета? У них?
Женька с Любой перестали хихикать, изумленно взирая на оратора в хлопчатобумажном бюстгальтере с мелкими белыми пуговками, одна из которых висела на честном слове.
– Ты беременна – сама решай.
– Он меня бросит, – печально констатировала Люся.
– Я тебя не брошу, – заверила Левина и, не справившись с эмоциями, зарыдала.
Следом за ней беззвучно пролилась слезами Петрова, а за ней – и все остальные.
– Девчонки, – провыла Женька, – давайте отметим. Люб, доставай.
Шампанское было теплым, пенистым, а жительницы двести седьмой комнаты – зареванными и счастливыми.
– Беременным больше не наливать, – скомандовала Соня.
– Ну, последний раз, – протянула Люся граненый стакан.
В лоно семьи Петрова вернулась под вечер – спокойная и довольная.
– Ты что? Пила? – призвал к ответу строгий муж.
– Немного.
– Был повод?
– Отметили с девочками…
– То есть?
– Буду рожать, – буднично сообщила Люся.
В течение месяца Павлик не проронил ни одного слова.
Как только Жебет отбыл из Одессы по месту службы – в городок Люсиного недетского детства, отступила и изматывающая блокада. Петрова осваивала новое состояние и даже научилась благополучно справляться с утренней тошнотой.
После отъезда Павлика Люся с облегчением сдала ключи от комнаты в семейном отсеке и перебралась в гостеприимную двести седьмую.
Облеченная властью заботиться о беременной Петровой, Соня взяла под контроль три направления Люсиной жизни: питание, отдых и физкультуру. Все действия Левиной имели научно обоснованный характер, что подкреплялось в первом случае подсчетом калорий, во втором – оптимальным количеством часов сна, в третьем – километражем одесских бульваров, помноженным на кубометры морского воздуха.
Вооружившись книгой о вкусной и здоровой пище, преданная слову Левина по утрам варила геркулес. Петрова подозревала, что не Сонино это дело, но что настолько не Сонино, даже не предполагала. О размерах наступившего бедствия Люся догадывалась по доносившимся из общей кухни воплям и угрозам. Но Левина была невозмутима, так как ею двигала благородная идея – накормить мать и дитя в утробе.
Сначала молоко с шипением заливало вычищенную накануне плиту. В молочных лужах оседала овсяная пыль, после чего те загустевали и томно коричневели. Завороженная превращением, Соня замирала и приходила в себя, только почуяв запах свежепригоревшей каши. Она бросалась, как солдат на амбразуру, на алюминиевый ковшик, хватала раскаленную ручку рукой и бухала посудину на любую свободную поверхность. Завтрак Петровой был готов.
Люся крепилась и мужественно глотала кашу с дымным ароматом, волевым усилием обуздав рвотный рефлекс. Левина ликовала.
– Вку-у-у-сно? – спрашивала она с любопытством.
– О-о-о-чень, – не смущаясь, врала Петрова.
– Обед в столовой. Ладненько, обжора? – ласково запрашивала отпуск кухарка.
– Разумеется.
Если с утренними кулинарными потугами заботливой соседки Люся еще как-то смирилась, то со сном дело обстояло гораздо хуже. Соня постановила спать дважды, а в летнее время – тем более.
– Полноценный сон – здоровый ребенок, – декларировала Левина. – Хочешь – не хочешь, а двенадцать часов сна – твоя святая обязанность.
Если бы Петрова хоть на минуту в тот момент могла представить ритм своей будущей жизни, она бы ни минуты не пререкалась, а с удовольствием подчинилась нелепому, как ей тогда казалось, Сониному требованию.
Дневной сон – куда ни шло: Люся просто валялась на кровати и поедала в неограниченном количестве яблоки, благо был август. А вот вечером… Время отбоя было определено Левиной как единственно верное – двадцать два ноль-ноль. И ее не смущало, что даже из-за закрытых окон до Петровой доносились смех и голоса студентов, потихоньку возвращавшихся к излету сезона в родной вуз. За то, что происходило на улице, Соня отвечать не могла. Но внутреннее пространство общежития, пограничное двести седьмой комнате, находилось под ее неусыпным наблюдением.
– Ба-а-а-и-ньки, – сюсюкала она с беременной подругой. – Спать. Спать. Спать.
– Сонь, я не хочу спать.
– Надо. Надо. Надо.
– Тогда ты тоже ложись.
– Ты же знаешь, я так рано не ложусь.
– Я ведь тоже, – пробовала отстоять свое право на выбор Петрова.
– Теперь это не имеет никакого значения. Теперь твое время – двадцать два ноль-ноль, – категорично заявляла Левина и, захватив сигареты, выметалась прочь.
Люся долго ворочалась, прислушивалась. Она знала, что шаги за дверью – Сонькины. Туда-сюда, туда-сюда. Левина, как часовой у кремлевской стены, несла свою нелегкую службу. И стоило только раздаться незапланированному гомону, как Соня бросалась к источнику звуков и расправлялась с ним на месте, издавая такое количество встречного шума, что задремавшая было Петрова вздрагивала. Левина просто распахивала дверь соседней комнаты (комнат) и, подбоченившись, вставала в дверях. Ошеломленные жильцы не сразу догадывались уточнить, какова цель визита, и это было Соне на руку.