а опасности, в частности, появления отца. Выждав минуту, Петрова решилась заговорить:
– Светочка, я те-бя наш-ла.
Светкины губы задрожали, ребенок тоненько заскулил и пополз к матери.
– Иди-иди сюда, – Люся пыталась удержать слезы и прижала девочку к себе.
Лежали довольно долго. Петровой даже иногда казалось, что дочь задремала. Тогда она пыталась потихоньку высвободиться из объятий, но Светка сжимала руки еще сильнее и прижималась к матери с таким усердием, что Люся чувствовала, как бьется маленькое сердечко.
В прихожей хлопнула дверь. Девочка разжала руки.
– Ушел? – шепотом спросила она.
– Ушел, – подтвердила Петрова.
Светка вскочила и подбежала к двери. Тихо ее отворила и высунулась в коридор. Убедившись, что в квартире никого нет, довольная, повернулась к матери и скомандовала:
– Прячься.
– Не хочу, – отказалась Люся.
– Тогда уходи, – рассердилась девочка.
– Не хочу.
– Тогда… – Светка задумалась и надула губы.
– Тогда иди сюда, – чуть тверже попросила Петрова.
– Не хочу.
– Почему?
– Потому, – глубокомысленно произнесла Светка и направилась к телефону. – Бабе буду звонить.
– Не звони.
– Почему?
– Потому.
– Почему потому? – полюбопытствовала девочка.
– Потому что потому, все кончается на «у», – засмеялась Люся и высунула язык.
Светке игра понравилась. Она улыбнулась и скорчила рожицу:
– Щекотай меня.
– Сильно?
– Сильно щекотай.
Петрова старательно тискала дочь, отчего та испытывала неописуемое удовольствие и визжала. Потом в изнеможении Светка оттолкнула мать и уставилась в потолок.
– Олень, – сказала она и ткнула вверх пальцем.
– Где? – полюбопытствовала Люся.
– Вон, – указала девочка, после чего матери пришлось задрать голову и рассмотреть треснувшую побелку.
Действительно, из графических бороздок на потолке прыгал олень.
– Вижу, – согласилась Петрова, порадовавшись дочерней наблюдательности.
– Он здесь живет, – делилась своими соображениями Светка.
– Везет тебе, – призналась в нахлынувшей зависти Люся.
– Живи у меня, – расщедрилась девочка.
– Сегодня, – согласилась Петрова, предчувствуя бессонную ночь.
Вечером Светка купалась, предварительно утопив в ванне десяток игрушек. Вся в мыльной пене сочиняла какую-то безумную банную песнь:
Купы-купы-купы,
Золотые зубы,
Золотая голова,
Золотая нога.
Золотая ручка,
Ручка-заковрючка…
– Вылезай, Заковрючка, – уговаривала Люся распаренную дочь.
– Не хочу, – брыкалась купальщица.
– Вылезай…
Светка затыкала уши и старательно пела, одновременно рассматривая деформировавшиеся под водой собственные пальчики. Затянувшееся купание Петрову утомило, ей стало душно. Люся приготовила банное полотенце и предупредила юную поэтессу:
– Вылезай… Скоро папа придет.
Это был удар ниже пояса. Светка напряглась, насупилась и перевернулась в ванной, выплеснув на пол тонну воды. В душе Петровой было смутно, потому что совесть подсказывала уставшей женщине, что негоже пугать ребенка отцом, но другого пути не было. Она повторила:
– Вылезай.
Дочь повиновалась, дала обтереть себя полотенцем и с остервенением, стоя на маленькой табуретке, почистила зубы. К моменту прихода Павлика Светка лежала в кровати и ждала мать.
– Когда ты придешь? – поинтересовалась она у заглянувшей в детскую Люси.
– Скоро.
– Подушку возьми, – посоветовала девочка и подложила под щеку сложенные ручки.
– Возьму-возьму, спи, – прошептала Петрова и притворила за собой дверь.
Ночью Светка отчаянно брыкалась, вскрикивала и периодически щупала, на месте ли мать. Удостоверившись, затихала и мирно посапывала.
Жебет не разговаривал с женой и дочерью до конца недели, то есть четыре дня. На пятый написал заявление в партию и стал кандидатом. А Люся ушла на больничный по уходу за здоровым ребенком, у которого каждый вечер поднималась температура. Знакомый доктор, выслушав жалобы Петровой, устно выставил диагноз термоневроз, а письменно – ОРЗ.
Павлик назвал дочь симулянткой, причастность к случившемуся полностью отрицал и периодически напоминал Люсе, что лучшее средство от немотивированных болезней в детском возрасте – это ремень. Петрова в диалог не вступала, но на всякий случай мужа из поля зрения не выпускала, а Светку держала на расстоянии вытянутой руки.
– Люся, – дочери нравилось называть мать по имени, – купи мне кошку. Или собаку. Или птичку.
– Я не могу, Светочка.
– Почему? – загрустила девочка.
– Потому что у тебя скоро будет сестричка. Или братик, – решилась наконец-то Петрова.
– Я не хочу братика. Я хочу котика! – рассердилась Светка.
– Давай подождем, – Люся медленно выплывала из лужи дочернего гнева.
– Пойду звонить бабе, – пригрозила маленькая террористка.
– Зачем?
– Пусть баба купит мне котика.
– Мы купим тебе котика, честное слово, – пообещала Петрова.
– Когда? – уточнила Светка, сложив брови домиком.
– Как только у нас родится девочка. Или мальчик.
– Когда? – продолжала допрос любительница животных.
– Через полгода.
– Завтра? – Светка пока была не в ладу со временем.
– Не совсем, – уклончиво ответила Люся.
– Послезавтра?
Петрова растерялась, не зная, как объяснить, что такое полгода или, на худой конец, месяц. Светка знала названия времен года, могла скороговоркой выпалить названия всех двенадцати месяцев и не более. Все ее представления о будущем сводились к двум категориям: «завтра» и «послезавтра». Люся поделилась с Павликом, и тот среди непрекращающихся митингов и собраний решил провести с дочерью пропедевтическую работу.
– Э-э-э, – промямлил он, – Света. Знаешь ли ты, что у нас с мамой…
– Знаю, – оборвала отца девочка. – Тогда вы мне купите котика.
– Это случится скоро, через полгода.
– Завтра или послезавтра? – Светка снова попросила прояснить ситуацию.
– Ни завтра, ни послезавтра. Через полгода. Пол-го-да.
Лицом Жебет напоминал хормейстера: губы, вытянутые трубочкой, и каждый слог через деформирующийся в движении рот. Хор в количестве одного человека механически повторил за ним все движения губ и полный набор слогов: «Пол-го-да».
– Поняла? Через полгода! – подвел итог довольный Павлик.
– Поняла… Завтра?
Раздражению Жебета не было конца. По телефону он жаловался бабушке:
– Она не знает элементарного (о Светке). Людмила (о Петровой) ее запустила… Конечно, ты абсолютно права… Еще второй… А что я мог сделать?..
Люся специально не подслушивала, но по характеру высказываний мужа легко догадывалась о содержании разговора: «Чтобы ребенок знал элементарное, с ним нужно заниматься… Людмила слишком полагается на садик… Она не осознает серьезности ситуации… Куда ей второй ребенок? Ты должен был настоять…»
– Лю-у-у-да, – кричал Павлик. – Где мое кашне?
– На вешалке!
– Зачем ты его туда повесила?
– Оно валялось у зеркала.
– Кому оно мешало?
Петрова понимала, что дальше должно было следовать «мне», но, удержавшись, меняла его на привычное «когда вернешься?». Павлик не удостаивал жену ответом и хлопал дверью.
Люся с облегчением выдыхала и выбегала следом, раскланиваясь на ходу с пациентами со своего участка. Их было много, в основном – дети рабочих, расквартированных в заводских хрущевках. По пути в поликлинику Петрова успевала дать несколько обещаний, что зайдет обязательно-обязательно. Люсе нравилось добираться до работы, потому что нравилась работа, потому что нравились выздоравливающие дети и благодарные родители. А еще ей нравился начмед, о чем, кстати, пока сама Петрова не догадывалась.
Пока Люся считалась молодым специалистом, утренние пятиминутки придавали бодрости и улучшали настроение. Петрова словно не замечала косых взглядов и бойко здоровалась с коллективом, щедро улыбаясь седоволосым божьим одуванам в белых халатах.
– Доброе утро, Людочка, – покровительственно кивали они головами и мстительно поджимали губы в разговоре друг с другом. – Пусть с наше отбегает! Молодая пока.
Вот молодая и бегала, не сопротивляясь и не вымаливая хотя бы пять минут отдыха. Иногда, зарулив в магазин, она покупала «городскую» булку и бутылку ацидофилина и, греясь на солнышке в городском парке, обедала, умиротворенно наблюдая за посетителями большой песочницы, куда вечерами запускали собак. Об этом писали в газетах городские правдолюбцы, но ситуация качественно не менялась. В песочнице днем рылись дети, вечером – животные.
Когда Павлик как член добровольной дружины как-то раз явился в городской парк, чтобы восстановить справедливость и сангигиенический баланс, на него просто спустили собак. В разорванном плаще Жебет метнулся к милицейскому посту и сообщил о вопиющем нарушении порядка в городском парке. Постовые нехотя отправились на место происшествия, но не нашли там ни одной собаки. Только стайка воробьев прыгала по песку, оставляя трехпалые отпечатки.
Но об этом Люся, сидевшая на скамейке, ничего не знала. Ее тревожило другое: забрать Светку из садика – раз, объяснить ей про полгода – два. Павлик этим отказался заниматься категорически, потому что есть дела поважнее. К тому же Петровой проще было договориться с нянечкой, чтобы задержалась, чем срываться с последнего вызова и мчаться сломя голову, а потом тащить дочь к больным пациентам.
В теплое время года Светка ждала мать, разгуливая вдоль забора. Попутно она расковыривала сделанные днем вместе с подружками «секретики» и понравившиеся фантики прятала в карман, подменяя их чем-то менее значимым. Технология возникновения чуда в земле была проста и гениальна. Выкапывалась средней глубины ямка, чаще всего – руками, отчего на ногтях появлялась траурная полоска. На самое дно укладывалась цветная бумажка (обертка от конфеты, кусок открытки, картинка, отодранная от детсадовского кубика), а сверху на нее водружался осколок стекла. Предпочтительнее было зеленое или коричневое стекло, потому что сквозь него изображение приобретало какой-то таинственный вид. Затем ямка закапывалась, и ставился опознавательный знак в виде воткнутой веточки или затейливо сложенной кучки камушков.