– К тебе, – безапелляционно заявила истосковавшаяся по работе домохозяйка.
– Ко мне-е-е? – опешил Сухояров. – Но кем?
– По специальности. – Жена поджала губы.
Не веря своим ушам, Кирилл Александрович уточнил:
– Ты хочешь работать медсестрой?
– Заметь, участковой медсестрой, – пошла в наступление супруга.
– И на какой же участок? – полюбопытствовал начмед.
– На какой участок? – переспросила жена. – На участок к педиатру Людмиле Сергеевне Жебет. Или такой педиатр у тебя больше не работает? – с вызовом произнесла хозяйка положения.
Сухояров покраснел.
Больше ни о чем в тот вечер супруги не разговаривали: молча пили чай, молча смотрели программу «Время», молча готовились ко сну. «К утру рассосется», – хотелось думать каждому. Не рассосалось. За Сухояровым пришла машина, и мирная жизнь бессменного начмеда детской больницы закончилась.
Второй звонок, но уже из вышестоящей инстанции, для Сухоярова неожиданностью не стал. Пожелания в интонациях доброжелательной угрозы Кирилл Александрович выслушал спокойно, обещал принять к сведению и потрудиться на благо отечественной медицины. Перспективы вырисовывались нерадужные.
«Надо рвать», – вступил сам с собой в мысленный диалог Сухояров. «Зачем?» – грустно вступал в беседу Сухояров-Второй. «Затем, что летит все к чертям собачьим!» – «Что все?» – «Не так уж мало: семья, работа…» – «А любовь?» – не успокаивался искуситель. «А что любовь? Пенсия не за горами». – «Да перестань. Один раз живем», – возражал Сухояров-Второй. «Один», – соглашался начмед, и сердце безудержно рвалось из груди: «Лю-ся, Лю-ся, Лю-ся…»
А Люся, входя в ворота больницы, не отрываясь, смотрела на заветные окна, ожидала увидеть ставшее родным за этот год лицо. Вместо лица виднелась куцая занавеска. Всю неделю Петрова обмирала от ее вида, а начмед – от вида Петровой. Жена торопила, Сухояров медлил. Руку помощи протянула Люся вместе с заявлением об уходе.
– Причина? – грозно спросил Кирилл Александрович.
– Ты.
– И у меня – ты, – выдохнул Сухояров.
– Так больше продолжаться не может, – пожаловалась Петрова. – Я устала отвечать на дурацкие вопросы. Даже пациенты… – начала было Люся.
– И что ты отвечаешь? – прервал начмед.
– Ничего. Молчу… Подпиши заявление.
Сухояров вспыхнул:
– Я нашел тебе место. Врач-лаборант, никаких вызовов, надбавка за вредность. Главврач – мой хороший товарищ.
– Хорошо, – Люся потянулась за подписанным заявлением.
– Подожди, – Сухояров схватил ее за руку. – Дай мне объяснить. Мне трудно. Я к тебе привязан, ты это знаешь.
– Знаю, – согласилась Петрова.
– У меня семья, – начмеда потянуло на банальности.
– Я помню.
– Постарайся понять.
– Я понимаю. Но на мне не надо было жениться…
Брови Сухоярова удивленно поползли вверх:
– Так вопрос не стоял!
– И стоять не будет, – попыталась пошутить Люся.
Все это Петрова говорила, глядя Кириллу Александровичу прямо в глаза. В глазах застыли страх и желание. Из одного глаза выглядывал испуганный Сухояров-Первый, из другого – возбужденный Сухояров-Второй. Петрова растерялась, не зная, кому из них верить. Сглотнув комок, начмед сказал еще одну банальность окосевшей от перенапряжения Люсе:
– Прости меня…
– Всего хорошего, Кирилл Александрович, – неестественно громко произнесла Петрова и направилась к плотно закрытым дверям.
– Всего хорошего, – произнес ей вслед разом постаревший Сухояров, и голос его приобрел былую величественность.
Как ни странно, страсти улеглись быстро. Успокоилась регистратура, пришла в эмоциональную норму преданная секретарша, жена начмеда так и не вышла на работу, а высшая областная инстанция выделила бессменному Сухоярову семейную путевку в санаторий. Жизнь вошла в свою колею просто и буднично. Потухли блестевшие от невозможного счастья глаза, все чаще стало подниматься давление, прямо пропорциональное съедавшей Кирилла Александровича тоске.
Ему хотелось позвонить старому товарищу, под крылом которого теперь обреталась Люся, и спросить:
– Ну и как там моя протеже?
Но Сухояров боялся, а потому смотрел на телефон с отчетливой неприязнью. Аппарат ему мешал всем своим видом: будил беспокойство.
Петровой же новое место работы пришлось по душе – многолюдно и весело. По-утреннему осипшие доноры заигрывали не только с подругами в очереди, но и с молоденькими медсестрами, и даже с необъятных размеров гардеробщицей, ворчливой бабой, сыпавшей солеными прибаутками. К Петровой гардеробщица прониклась и звала не иначе как «Сергевна». Люся в долгу не оставалась и уважительно называла главного часового станции переливания крови «Марфа Егоровна». Сотрудники не сразу понимали, о ком идет речь, ибо привыкли к тому, что их встречает источающая густой запах чеснока «теть Марфа».
– Сергевна – человек, – с чувством изрекала Марфа Егоровна себе под нос. – Только худа больно: кожа да кости!
Именно такое отражение Люся видела в зеркале два раза в день. Ее худоба была несанкционированным ответом сухояровской гипертонии. Петрова тосковала и не спала ночами. По утрам Жебет пенял бывшей супруге, что та всю ночь возится и мешает его полноценному отдыху.
– Извини, – кивала головой Люся, утратившая все силы к сопротивлению. Через минуту, словно что-то вспомнила, спрашивала бывшего мужа:
– Мне никто не звонил?
– Ни-кто, – с чувством выполненного долга отвечал Павлик.
А Петрова ждала. Ждала встречи с Сухояровым. Но прежде чем эта встреча состоялась, принятого недавно на службу бывшего педиатра в разгар рабочего дня пригласили к телефону в отдел кадров. Ни о чем не подозревавшая Люся взяла трубку и в секунду срослась с нею.
– Здравствуй…
Петрова молчала.
– Ты меня слышишь?.. Что ты молчишь?.. – метался на том конце провода измученный разлукой Кирилл Александрович. – Люся, прости меня. Жизни не стало. Все из рук валится, – жаловался начмед молчаливой Петровой. – Давление двести. Возвращайся, а?
– Когда? – хрипло выдавила Люся.
– Сегодня. Сейчас. Через пять минут я буду ждать тебя в городском парке напротив работы.
– Твоей? – уточнила Петрова.
– Твоей, – поправил Кирилл Александрович и повесил трубку.
Весь следующий год каждую неделю с понедельника по пятницу Люся выбегала со станции во время обеденного перерыва и сломя голову неслась в сторону городского парка.
– Куда-а-а-а?! Сергевна! Дождь! – пыталась предотвратить побег теть Марфа.
– Я быстро, Марфа Егоровна, – бросала на ходу Петрова и ныряла под дождь.
– Тю-ю-ю-ю, хворостина оглашенная, – разумеется, себе под нос ворчала гардеробщица, чувствовавшая ответственность за петровскую жизнь.
Оглашенная же порхала, невзирая на крутые метеорологические виражи. Парил и Сухояров, забывший про давление и осторожность.
Жена его собирала семейные советы, на которые Кирилл Александрович не являлся, ссылаясь на неожиданные командировки в район.
Дочери тосковали по матери, Светка перемежала жалобы с угрозами. И только Роза, посвященная в перипетии романа, проникновенно спрашивала, глядя в сиявшие материнские глаза:
– Ты счастлива, мамочка?
Мамочка не удостаивала ответом пребывающую в таком же нелегальном романе дочь.
«Счастья много не бывает», – думал Сухояров в момент, когда была объявлена Вторая кампания по спасению семьи. Уже готовый к очередным испытаниям, Кирилл Александрович вынашивал стратегический сценарий по резервированию отношений с возлюбленной. «Вре-мен-но, вре-мен-но», – успокаивал он себя, хотя воображал, что ведет подготовительную работу с Петровой. Та не сопротивлялась – из-за известных обстоятельств улетела в Одессу.
– Так что же все-таки случилось? – вытирая испарину, продолжал допрос Сухояров.
– Мне перестало это быть интересным.
– Ты меня разлюбила?
– При чем тут это? – сопротивлялась Петрова, не поднимая на Кирилла Александровича глаз.
– Как при чем? Мы уже столько лет вместе! И вдруг ты исчезаешь. Улетаешь в Одессу. И все только потому, что я попросил расстаться на время. На вре-мя, а не нав-сег-да.
– Подожди, – возразила Люся. – Ты хочешь, чтобы я подчинила свою жизнь ритмам твоего семейства?
– Этого не нужно делать. Дети уже взрослые.
Тут Петрову прорвало:
– На мне не нужно было жениться!
– Ты это уже однажды говорила.
– Хорошо, говорила. Пусть. В меня не нужно было вкладываться! – продолжала Люся. – Со мной не нужно было жить одним домом. Мы могли просто доставлять друг другу радость.
– А разве было по-другому?
– Да. Но радости много не бывает. Она «вре-мен-на» (Люся передразнила Сухоярова).
– Но раньше же тебя это устраивало?
– Устраивало, – Петрова помолчала. – Приходила твоя жена.
– Ли-и-и-да? – обомлел Кирилл Александрович.
– Да. Лидия Семеновна.
– И что?
– Просила отпустить тебя. Ни в чем не обвиняла. Жаловалась на одиночество.
– А ты? Пообещала?
– Я не пообещала. Я дала слово.
– Пожалела, значит?
– Я поняла ее. У нас обеих незавидное положение – мы обе любим одного и того же мужчину. Просто у нее на тебя прав больше. Я не буду бороться.
– А мужчину вы спросить не решились?
– А зачем? – Люся прищурилась. – Все и так известно. Мне ты скажешь – «временно», ей – «попробуем еще раз».
Начмед усмехнулся:
– Я понял.
– Я в этом и не сомневалась, – улыбнулась Петрова, хотя жаждала услышать нечто другое.
– А что другое вы хотели бы услышать?
– Ну, знаешь, как обычно: «не уходи», «я без тебя пропаду», «дай мне шанс» и все такое.
– Как я понимаю, ничего из цитируемого не прозвучало?
– Даже близко.
– В общем, расстались?
– Расстались.
– И продолжения не было?
– Так много «продолжений» не бывает. И вообще, потом все пошло наперекосяк.
«Наперекосяк» состоял в следующем: через месяц после злополучного разговора в городском саду у Сухоярова случился инсульт. Отмерив положенный срок, врачи объявили Лидии Семеновне, что теперь все зависит от ухода. Впрочем, как бывшему медработнику, ей об этом можно было и не говорить.