— Ну а ты сам куда бы пошёл? Со мной или в болото?
— В болото, — говорит Аким, — мне в степи неуютно.
— Понимаю-понимаю, — кивает Морозов, но Аким чувствует в его словах завуалированный подтекст, едва заметную иронию.
Это звучит как намёк на то, что Саблин выбирает катание по болоту с красивой бабёнкой вместо мужицкой и опасной работы в степи.
Это немного его задевает, всё меньше нравится Акиму этот лейтенант. Кажется простым и открытым, а на самом деле, что ни слово, то намёк, что ни фраза, то два смысла.
— Мы разделимся, — говорит Панова, но, видимо, эта информация только для Акима, Морозов уже в курсе, он её не слушает, продолжает разглядывать карту, — шесть человек пойдут в степь с лейтенантом, а шесть человек с нами.
Саблин кивает:
— Шесть так шесть.
— Справишься? — Вдруг спрашивает Морозов, он глядит на Акима пристально, теперь и намёка нет в его голосе на лёгкость или игривость. Теперь в его голосе слышится звон офицерского звания.
— А я что, старшим группы пойду? — Удивлённо спрашивает Саблин.
Лейтенант ухмыльнулся:
— Да нет, конечно, старшей будет товарищ Панова, заместителем мой сержант.
— Ну так, чего тогда от меня хочешь? — Аким сдерживается, чтобы не грубить.
— Хочу, чтобы ты, казачок, всех живыми вернул, а не как в прошлый раз. — Неожиданно резко говорит Морозов. — Мне все мои люди дороги. И особенно она.
Он кивает на женщину. Та ведёт себя странно, взгляд отрешённый, словно не слышит их разговора, берёт рюмку с водкой, делает малюсенький глоток.
Саблина этот тон задевает не на шутку, он тоже берёт рюмку и отвечает Морозову с заметным вызовом:
— Послушай, солдатик, ты, если хочешь, что бы все живимыми вернулись, так сам в болото езжай, а я, если ты так за своих людей переживаешь, могу и дома посидеть.
— Он бы поехал, Аким, — вдруг сказала Панова, — но ему нужно место свечения найти. Я думаю, мы и без него справимся. Ведь справимся?
Она протянула рюмку к Саблину, чтобы чокнуться.
Он тронул её рюмку своей и сказал:
— Справимся.
Дальше сидеть тут ему не хотелось. И он сказал:
— Завтра в три час утра буду готов.
— Я так рано не встаю, — вдруг сказала красавица.
— И лодки будут готовы только к десяти, — на удивление спокойно произнёс Морозов.
Всё равно Аким не хотел тут больше сидеть, он выпил свою водку, встал и ушёл.
А за водку пусть городские платят, они богатые.
Глава 12
На войне полно всякого, что было ему не по душе. И изматывающие переходы при двукратном перегрузе, и беспрерывное ковыряние в земле, от которого потом нужно как следует чистить броню, иногда даже разбирая привода. И ожидание артиллерийского удара, перед которым ты улёгся в окоп-могилу и лежишь, ждёшь: прилетит — не прилетит. И ещё многое-многое другое. Но одну вещь он не любил особенно горячо, избегал ее, как мог и даже ходил к руководству писать рапорт. Но это не помогло. Ему не нравилось быть взводным медиком. И не потому, что это были дополнительные обязанности. Просто всё время боялся сделать ошибку. Каждый раз, когда звали медика, Аким немного выжидал, надеясь, что вызовется хоть кто-нибудь, кто первый подойдёт к раненому. Но такого никогда не случалось. Медик во взводе так и не появился до конца призыва. Саблин так и оставался медиком, пока взвод не ушёл на годовой отдых. Все единодушно считали, что только он может им быть, так как только он, по мнению всех сослуживцев, был умным и обладал достаточными знаниями.
— Нехай, Аким будет, — говорили казаки, словно ему на зло, — у него ума палата. Он знает, какие уколы колоть.
Так и не удалось ему подыскать себе замену.
— Вот, господа казаки, — нравоучительно говорил взводный, — это вам пример, держите амуницию в порядке, вот не доглядел он и видите, как вышло.
Никто ему не ответил. Кому он это говорил, тут первогодков не было, все и так всё понимали. А клапана на шлеме разве сам без оружейника проверишь? Да никогда.
Серёгина уложили на носилки, четыре казака потащили носилки по кучам песка, Саблин шёл рядом. То и дело прикасаясь к горлу раненого диагноз-панелью. Больше всего он сейчас волновался, что у Серёгина начнёт падать давление ниже нормы, или начнёт расти пульс, или ещё что-нибудь случится. Он не знал, правильно ли колол ему препараты. Как не хотелось бы ему быть сейчас ответственным за жизнь этого хорошего человека. Ну не медик он был, не медик, он был бойцом штурмовой группы.
Медбот прошёл по оврагу, по песчаным кучам, что остались после обстрела, достаточно далеко, так что тащить раненого до начала оврага не пришлось. Серёгин был жив, когда два настоящих медика его забирали и укладывали на площадку бота. Они проверили его состояние и старший спросил:
— Не пойму, а что с ним?
— ТББ, в маске клапан вырвало. — Отвечал Аким, он ожидал, что специалист ему что-нибудь сейчас выскажет, мол, то почему не сделал, и то.
Но медик только записал что-то в планшете и ничего больше не сказал.
Саблин это посчитал большой похвалой. Как он был рад, что товарищ дожил до бота. И теперь за его жизнь отвечали те, кто в медицине что-то понимают.
А время шло, и до рассвета оставалось чуть больше часа. Стало совсем тихо. Но теперь противники всё друг о друге знали, и просто ждали. НОАКовцы ждали утра, а русские ждали приказа атаковать, понимая, что до утра приказ обязательно будет.
И приказ пришёл:
— Всё, — произнёс радист, прислушиваясь к эфиру, — наши пошли.
Тут же издалека донеслись лёгкие едва слышимые хлопки. Миномёты китайцев. Пять, шесть секунд и мины начали рваться на склоне.
Но тут же на севере заработали миномёты русских. И мины понеслись к китайским батареям. Теперь китайцы всё получат сполна. Только теперь всё и начинается. Тут же к миномётным дуэлям подключилась китайская артиллерия, чтобы подавить батареи противника, а этого ждали самоходные «Гиацинты» русских. Десятки мин разных калибров и тяжёлых снарядов одновременно повисли в воздухе, в ночи стоял тяжёлый гул. Они долетали до места назначения, засыпали окопы, раскалывая камни, поднимая в воздух тонны песка и тучи пыли. Мощной взрывной волной сметали всё вокруг и тяжелыми свистящими осколками калечили людей, а иногда и сразу убивали. Выводили из строя технику и оружие. В общем, делали то, для чего их придумывали, для чего их создавали. Саблин вскарабкался на стену и выглядывал из обрыва, глядел на запад, на юго-запад, как там то и дело озаряют темноту мгновенные вспышки. Аким немного злорадствовал, представляя, как китайские миномётчики жмутся к земле в своих окопах, надеясь переждать удар. Он от души желал, чтобы они его не пережили. Чтобы так и остались навсегда в этих своих окопах, как в могилах выкопанными своими руками.
— Пошли наши, — кричит радист, пытаясь перекричать артиллерийский гул. — Приказ! Нам приказ! Поддержать огнём наступающие части.
— Передай: Принято! — Орёт прапорщик Михеенко. — Пулемёт, гранатомёт, слышали?
— Есть, поддержать огнём, — кричит Каштенков.
— Принято, — кричит третий номер гранатомёта Хайруллин.
Уже, наверное, можно пользоваться связью, всё равно китайцы о них знают, не зря им сюда ТББ присылали, но все орут «голосом».
Первый номер пулемёта Саша Каштенков опять, не в микрофон шлема, а «голосом» орёт гранатомётчикам:
— Степан, Тимофей вы, как «стреловка» (бой с применением стрелкового оружия) пойдёт, вы ближних не трогайте, мне их оставьте, бейте тех, что дальше тысячи будут.
— Принято, — откликается Хайруллин. — Бьём тех, кто дальше тысячи метров.
Саблин знает, что от пулемёта надо держаться подальше, но ещё не уходит и слышит, как негромко командует первый номер расчёта:
— Лента.
— Есть лента, — отзывается Сафронов третий номер расчёта.
Звонко клацнула крышка механизма, значит, лента легла на «звёздочку», крышка закрыта. С металлическим ударом срабатывает затвор. Первый патрон уходит в ствол. Всё готово.
Каштенков водит столом туда-сюда, останавливает его на секунду, ставит себе метки, дальномером «приглядывается». У пулемёта прицельная камера очень мощная, пулемётчик видит то, что через камеры шлема не видно, особенно ночью. Но он пока не стреляет. Не простреливается. Нельзя. У китайцев тоже есть пулемёты, и пулемётчики у них тоже опытные имеются. И до нужного времени они себя никак не проявят, не покажут своей позиции. Ударят когда надо. И ударят точно по пулемёту. Нет, не хотел бы Саблин быть пулемётчиком. Уж лучше штурмовиком. Так безопаснее.
А бой разгорается, и теперь, кажется, китайцы притихли. Их миномёты и артиллерия молчат, а миномёты русских работают не переставая.
И тут начала оживать первая линия окопов НОАК. Видно передовые части атакующих подошли на эффективный винтовочный выстрел. И огонь был плотный. Ответного стрелкового огня нет.
Саблин знал, почему это бессмысленно, китайцы в окопах в полный рост за брустверами, за мешками с песком стреляют с удобством, стреляют, как следует прицелившись. А ты лежишь на камнях или каменистом грунте. Там даже не окопаться. Встать и рвануть вперёд не можешь, пред тобой, скорее всего, мины, лежишь и, укрывшись щитом, ждёшь, когда тебе откроют проход в минах, и когда миномёты обработают первую линию окопов. Лежишь и ждёшь, пули бьют рядом, ты лежишь и ждёшь, пули бьют в щит, а ты лежишь и ждёшь. Все, что ты можешь сделать, это тоже выстрелить, только вокруг тебя поднята пыль, ты не видишь дальше десяти метров, пыль она конечно и тебя немного скрывает, но она скрывает и твоего противника. Совсем скрывает. Тебя немного, его совсем. Саблин лежал вот так же, как лежат там сейчас ребята на подъёме, и не один раз. Он понимал как там сейчас. Ждал и ждал, пока минёры не взорвут проходы в минных полях. А потом поднимался в атаку.
В эту секунду в наушниках зазвучал голос Саши Каштенкова, первого номера пулемётного расчёта:
— Господа-товарищи, дозвольте начать!
И тут же тяжёлый и глубокий звук наполнил воздух: Памм-бам-бам…