Он последний раз взглянул на падающее солнце и пошёл в дом, мошкара уже начинала донимать.
Панова с дедом так всё и сидели друг напротив друга. Продолжали тихо разговаривать. Солдаты снимали броню. Саблин ещё раз убедился, что она у них далеко не такая как у него. Всё другое, и привода, и компоновка, и даже крепления по-другому стоят. Сержант Мальков ничего ему не сказал про караул, значит, он ночью не дежурит. К нему никто из солдат не обращался, он сам тоже с ними не разговаривал, взял свой ранец, достал из него спальный брезент, без него в доме у деда мошкара ночью пожрёт. Снял броню, завернулся, и, подобрав поближе к себе дробовик и пистолет, завалился в угол дома, поближе к кондиционеру. Он хоть и старый и еле тянул, но выше тридцати, температуре расти не давал. И заснул, как засыпают тяжко работающие люди, или солдаты. То есть быстро и крепко.
Когда он по привычке, выработанной годами, проснулся в два часа ночи, он с удивлением узнал, что Панова всё ещё сидит напротив деда Сергея и слушает его. Было тихо, между ними горела не яркая лампа, они то и дело отмахивались от мошек, что пролезали в дом через негерметичные оконные рамы и старую защитную сетку. О чём они могли говорить столько времени? Что старый отшельник, который живёт на болоте десятки лет, мог рассказать такого интересного городской учёной женщине? Хотел бы Аким знать. Но говорили они очень тихо. Ничего слышно не было.
Он понял, что он ничего не услышит, и что вставать ему ещё рано, и повернувшись на другой бок Саблин закрыл глаза и тотчас уснул.
Семь утра, дождь моросит, капли прибили пыльцу, можно не натягивать маску с очками. Аким давно встал, помылся, поел своего, не дожидаясь, пока его пригласят к столу солдаты. Он вообще, после вчерашнего разговора с медиком, решил держаться от них подальше, раз они такие все засекреченные. Даже когда один из них, тот, что был на руле в его лодке, окликнул его:
— Урядник, давай завтракать.
Он отказался:
— Спасибо, я уже…
— На тебя готовили тоже, — наставила солдат.
Еда у них была отличной: рис с кусками настоящей морской, а не болотной, рыбы. Он всё равно не согласился:
— Я сыт. — Ответил он и пошёл к лодкам.
И когда он потянул из кармана пыльника сигареты, вдруг услышал в наушниках:
— Сержант, кто из людей свободен?
Это заспанным голосом говорила Панова.
— Сели есть, казак наш поел уже, прогуливается, что-нибудь нужно? Я могу потом поесть, — отвечал сержант Мальков.
— Не нужно, ешьте, урядник, слышите меня? — Произнесла женщина.
— Так точно, приём. — Ответил Саблин и тут же машинально губами потащил сигарету из пачки.
— Помогите мне, — сказала женщина.
— Я помогу вам, госпожа Панова, — сержант поднялся с земли от расстеленного брезента, за которым завтракали солдаты.
— Завтракайте сержант, — проговорила Панова, голос её был всё ещё заспанный, но даже заспанный он и намёка на ослушание не оставлял, — урядник справится. Аким, идите сюда.
Это было не приглашение, это был приказ явиться незамедлительно. Просто отдавала его красивая женщина, и голос у неё был заспан. А по сути, и по тону, именно приказ.
Но Саблин не побежал в дом, Бог их знает, как тут у них положено, он выжидательно уставился на сержанта. А Мальков стал махать ему рукой, давай, мол, чего стоишь, слышишь, зовут тебя. Сам бы так бегом и кинулся. Странное у них всё-таки подразделение. Странные отношения. Даже после энергичных взмахов сержанта, Саблин сначала прикурил сигарету, и уже после неспеша пошёл в дом.
Там, в доме, Панова сидела на входе в маленькую одноместную палатку, которою поставили, видимо ночью, вечером её там не было.
Она чуть улыбнулась ему и сказала, уже без металла в голосе:
— Хочу голову помыть, польёте мне?
За всю его жизнь Акиму ни разу не предлагали такого. Даже на войне, в окопах, казаки и солдаты мылись сами, никто никому нечего не лил. И казачки своих мужей об этом не просили, и поэтому Саблин даже не сразу понял, о чём его просят.
— Чего? — Растеряно спросил он, не выпуская сигареты изо рта.
— Умыться хочу и голову помыть, — проговорила она, чуть раздражаясь от его непонятливости, — польёте мне воды?
— А, понял, — соврал он.
На самом деле он ничего не понял. Это он ей, что ли должен помогать мыться? Это как?
— И выбросьте сигарету, ненавижу табачный дым по утрам.
Аким сразу же шагнул к двери и выкинул окурок на улицу. Он продолжал «ничего не понимать».
Ненавидит табачный дым, а сама дымит почти без перерыва.
Панова поднялась с пола. Саблин был малость растерян, а тут совсем обомлел. На ней кроме обтягивающего, плотно обтягивающего тела комбинезона ничего не было.
Это было какое-то подобие армейской «кольчуги». Из удивительно тонкого, блестящего ультракарбона. И «капилляры» для охлаждения на нём были, и едва заметная армирующая сетка, и капюшон был. Как и на армейской «кольчуге» «чёрными чулками» до колен на нём тоже была выделена область голени. Но это был более продвинутый материал, более тонкий. Он так плотно прилегал к её телу, что для фантазий не оставалось места. Костюм словно обливал её блеском, совсем не скрывая ни единого нюанса её красивого тела.
— Ну, что вы стоите? — Сказал она, беря красивый мешочек и полотенце. — Берите брезент, воду, пойдёмте на улицу, не здесь же я буду мыться.
— Угу, — сказал он, торопливо хватая брезент и канистру.
Брезент она у него забрала, накинула на плечи, скрыв фигуру. Фу, ну так хоть поприличнее будет. Саблин перевёл дух. Признаться, он не на шутку взволновался, ему даже было стыдно от вида такого удивительного костюма на женском теле.
И они вышли из дома.
Глава 15
Она умывалась, чистила зубы, затем, нагнувшись, мыла голову жидким мылом. Всё делала не спеша. А он, держав канистру с водой наготове, старался не смотреть на неё. А сержант и солдаты переговаривались, усмехались, изредка поглядывая на него. Сто процентов говорили о нём. И он чувствовал себя не очень комфортно.
«Чёртова генеральша, — про себя ругал он эту бабу, — ещё моется так долго, чего ты там намываешь».
Наконец, она закончила, передала свой мешочек с гигиеническими принадлежностями ему, как ординарцу какому-то, замотала голову полотенцем, закуталась в лёгкий материал спального брезента и пошла к столу. Саблин уже подумал, что отмучился, отнёс её мешочек в дом, когда Панова крикнула:
— Урядник, идите пить кофе.
Кофе. Он его пил всего несколько раз в жизни. Было это в парадной обстановке, в Головном Штабе Казачьих Войск, когда он получал свой Казачий Крест Четвёртой Степени, как его ещё называют «Медный». И Орден Боевого Красного Знамени. Когда он получал Казачий Крест Третьей Степени, так называемый «Бронзовой», всем подавали кофе с коньяком. И ни разу ему не понравилось. Он понять не мог, почему бабы так его любят.
— Спасибо, я позавтракал. — Отвечал он.
Но Панова, она начинала уже его раздражать этим, кажется, никогда не принимала отказа. Ни в чём, даже в этой мелочи, она не готова была отступить.
— Урядник, идите, кофе это не завтрак, это форма коммуникации. Отказываться невежливо.
Он понял, что бабёнка не отстанет. Все на него смотрели, и отказаться было невозможно:
— Вот …, генеральша, — тихо и матерно выругал он её и пошёл к столу.
Негоже казаку бабу материть, разве что свою в сердцах, а чужую жену никак нельзя, но очень уж она его раздражала. Не сдержался.
Сержант собственноручно варил кофе в котелке, разлил, ей в чашку от термоса, ему в солдатскую кружку. Остальное слил в термос. Панова достала два пакетика:
— Сахар.
Один высыпала ему, один себе. Потом достала баночку и, раскрыв ее, высыпала на ладонь две красных капсулы. Протянула ладонь, Саблину предлагая взять одну. Не хотел он брать это, разглядывал капсулы, а женщина произнесла:
— Это витамины.
Аким получал разные витамины с детства, в школе перед уроками давали, и особенно много витаминов давали им медики на фронте. Но таких он не припоминал.
— Это хорошие витамины. — Опять настаивала она, не убирая ладони. — Выпейте.
Саблин взял капсулу, положил в рот, достал бутылку из кармана пыльника, запил, а Панова вдруг взяла из его руки его бутылку и тоже запила свою капсулу. Все солдаты это видели. Саблин опешил, замер. Он понять не мог, что творит эта городская. Зачем она делает это. Конечно, жена могла выпить из посуды мужа, и муж из посуды жены. Даже и в гостях, жена могла дать мужу кусок на своей вилке, на весёлой, да пьяной свадьбе, чего не бывает. Но вот так, на людях, взять у него бутылку и выпить из неё… А она как ни в чём не бывало вернула ему его бутылку, и с улыбкой предвкушения удовольствия потянулась к кофе. Саблин тоже взял свою кружку, но чувствовал он себя очень неловко. Слава Богу, один из солдат спросил у него:
— Урядник, говорят, то животное, что ты убил, прикрывала группа переделанных?
— Ну, да… Прикрывала… — Отвечал Аким, тиская кружку с кофе, но и так не отпивая из неё.
— И сколько их было? — Спросил другой солдат.
— Сколько всего было, не знаю, я пятерых угомонил.
— Пятерых? Один? А «солдаты» среди них были? — Спрашивал первый. Кажется, они ему не очень верили.
— Были, два. Но у меня было немного времени подготовиться.
— И как же ты подготовился? Окоп вырыл? Или поддержку заказал? — Говорил первый с заметной иронией. Точно: солдаты ему не верили.
— Я из пластунов, — отвечал Саблин, не сильно на них обижаясь, — и первое, что я сделал, так это заминировал берег. Там всего два удобных выхода было. А второе… Ты прав: я выкопал окоп, и расставил «вешки» на движение. Первого «солдата» убил из «оптики», двенадцать миллиметров в грудь, чтобы позвоночник перебить. Ему хватило. Второй на фугас из лодки выпрыгнул, его вообще в клочья разметало. Нюхача из дробовика, кажется, убил, офицер в воду полез, я его там грантами достал, а потом из дробовика добивал. С бегуном долго возился. Он, сволочь, в рогозе засел, оттуда и стрелял. Пока сам не вылез, я его достать не мог. Как он вылез, я его убил. Больше всего с жабой намучался. Патронов на неё извёл кучу, а достать смог только вибротесаком.