— Ты в каком классе учишься? — спросил Яков.
— В девятом.
— Квадратные уравнения помнишь?
— Ну?..
— Вон она, задача, на классной доске... Погляди прилежнее. Можешь решить?
— Ну...
Паренек подошел к окну, вгляделся в доску, исчирканную мелом, и довольно быстро решил задачу.
Яков крупными буквами-цифрами переписал решение. Встал в снег на колени, чтобы его не видно было в окне, поднял обе руки и приложил листок к стеклу.
Леонид следил за учителем, который расхаживал по классу. Когда учитель приближался к доске, Яков убирал шпаргалку. Когда учитель отходил, Яков снова показывал листок.
Алексей весело закивал и, скосив глаза, переписал решение...
Эльвира Ефимовна Хмельницкая, завуч, золотая душа, с симпатией относилась к Леониду, парню богатырского сложения, знала, что тот страстно хочет стать крановщиком, да и сам начальник строительства Батенчук хвалил его.
— Сдал экзамен по математике?
— Сдал. — Леонид потупил голову, чтобы не видно было, как он покраснел. — На тройку.
— Вот и хорошо. Теперь иди сдавай русский язык.
— Боюсь провалиться, Эльвира Ефимовна. Подзабыл грамматику...
— Ну ладно. Я тебе тоже тройку поставлю. Главное — математику сдал.
Спустя годы Леонид Белых совладал и с квадратными уравнениями. Но можно ли упрекнуть его в давнем обмане?
Если бы математик, принимавший экзамен, знал про его детство, он тоже, возможно, нарушил бы правила приема...
К началу сорок четвертого года их колхоз совсем обезлюдел. Женщины, выполняя госпоставки, вывозили продукты на лодках. Десятки километров на веслах вверх по течению — ни одного мотора не было. А зимой хлеб, мясо, рыбу доставляли санным путем по замерзшему Илиму.
В феврале одиннадцатилетнего Леню отправили в зимовье за двадцать пять километров от Нижне-Илимска, вверх по речке Тушаме.
— Если Ленька оставит зимовье, — пригрозил матери председатель колхоза, — не дам муки на девок.
Сестер у Лени пятеро. Отца и старших братьев мобилизовали в армию.
Когда-то в зимовье был загон для конского молодняка, но всех лошадей отдали армии. Рядом с загоном остались зароды — большие четырехугольные продолговатые стога сена. Корму много, и бывшая конюшня стала телятником.
На попечении Лени оказались породистый бычок и тридцать тощих телят, которые с трудом держались на ногах. Верхом на бычке он протаптывал тропу в глубоком снегу, чтобы телята могли добраться до сена. Леня не гонял телят на водопой, еще какой-нибудь теленок-доходяга сорвется с обледенелого берега, утонет. Носил воду из Тушамы, благо река недалеко. Воду подогревал в железной бочке, подсаливал, наливал в длинное корыто и поил телят.
Ни одной человеческой души на двадцать пять километров в округе! Лишь Леня да его пес Цыган. Поблизости от зимовья не раз виднелись медвежьи следы, и на всякий случай Лене вручили ружьишко. Трижды в месяц из деревни приезжали за сеном, и мать присылала что-нибудь съестное — мороженое молоко, кусок серого пирога.
Ну и забот, хлопот выпало на долю одиннадцатилетнего зимовщика!
Собирал в тайге сушину, привозил на санках, рубил ее и топил печку. Нужно питаться самому и кормить Цыгана. Мать сплела из конского волоса сетку, летом она защищала лицо от мошки, гнуса. Леня просеивал через волосяную сетку отруби, овсюг и пек из этой условной муки лепешки без капли жира. Непросеиваемые отходы шли в пойло телятам.
Лучина и отсветы огня из раскрытой дверцы печи — освещение. Ни одной книжки с собой, забот столько, что все равно читать некогда.
Зиму он проходил в холщовых штанах. Поверх надевал «шабурку» — подобие телогрейки из холстины и ватина. На ногах самодельные «чирки» из мешковины, галоши, выкроенные из старого автомобильного баллона.
Лене удалось сохранить все поголовье телят — ни одного случая падежа! И его оставили в зимовье сперва до сенокоса, а затем и на следующую зимовку — прощай, четвертый класс! Единственное утешение — ростом и силенкой не уступал и шестиклассникам...
После Иркутской ГЭС Леонид Белых прославился в Братске, его наградили орденом Ленина. Два года разъезжал по плотине его двухконсольный кран. А когда плотина выросла до своего гребня, кран размонтировали и отправили вниз по Ангаре. Баржа счастливо миновала Ершовские и другие пороги, следом за своим краном в Усть-Илимск подался и его хозяин...
Курсы крановщиков Варежка окончила с отличием. Сдавая выпускной экзамен, не оглядывалась на доску, куда кнопками прикрепила свой чертеж. Стояла к доске спиной и докладывала все на память.
С первых дней практики, работая ученицей под присмотром Леонида Емельяновича, она берегла руки. Перчаток не было, даже в теплые дни надевала варежки, связанные бабушкой в Зятьях; тогда он и прозвал ее Варежкой.
Все эти годы Варежка поддерживала дружеские отношения с Леонидом Емельяновичем, не мешали разность в возрасте, без малого в двадцать лет, и ее неудавшаяся семейная жизнь.
Развелась она с Валентином через полтора года, и никто из братьев, сестер, ни Зося, жена Леонида, не винили в этом Варю. Валентин и родичей своих чаще огорчал, чем радовал...
Во время перерыва Варежка, Леонид Емельянович и Шестаков направились в буфет, сели за отдельный столик.
— Сижу между вами двумя, как в президиуме, — заметил Шестаков. — Варежка сегодня такая важная!
— Это я платьем хотела похвастаться. Все заметили, ты один мимо глаз пропустил.
— Симпатичное, — поспешно похвалил Шестаков, глянув на нее.
— Сижу в модном платье в президиуме, а счастья нет! — она засмеялась.
Разговор в буфете ушел в сторону от подъемных кранов. Речь зашла о подготовке молодых кадров.
— Главный двигатель роста — чувство ответственности, — настаивал Леонид Емельянович. — Необходимо принимать самостоятельные нестандартные решения.
— У меня в бригаде есть люди, которые панически боятся ответственности, — сказал Шестаков. — Например, наш Ромашко.
— Ты ошибаешься, Саша, — возразила Варежка. — Тут есть существенное различие. Ромашко избегает всякой административной ответственности. А технической, творческой ответственности он не боится. Я по подъемам тяжеловесов знаю: он принимает смелые, остроумные решения. — Варежка неожиданно спросила: — Ты кем, Саша, в детстве мечтал стать?
— Летчиком.
— Если б ты знала, если б ты знала, как тоскует сердце без штурвала... А я мечтала работать на подъемном кране. Леонид Емельянович помнит, как я ему надоедала. — Белых молча положил ей на плечо свою большую руку. — А вот с недавних пор стала завидовать хирургам. Читаю про них или смотрю кино с восхищением.
— Просто вам понравился «дорогой мой человек» Баталов, — засмеялся Шестаков. — Халат, белая шапочка, повязка на лице, стерильные перчатки.
— Не смейся, я ведь только мечтаю. Хирург, кандидат медицинских наук Варвара Петровна Белых! Но для этого и мозги требуются с большим числом извилин, и руки другие.
— Судить насчет твоих мозгов воздержусь, а руки подходящие для самого тонкого дела, — Белых погладил ее руки. — Вот не думал, Варвара, что ты такая коварная изменщица! Я своей карьерой на всю жизнь доволен.
— Ты не находишь, Саша, что эти две профессии в чем-то сходятся? — с надеждой спросила Варежка.
— Хирург и летчик? Вот так сходство! — рассмеялся Шестаков. — Если только летчик после аварии попадет на операционный стол, а хирург починит ему руки-ноги.
— Их объединяет совсем другое. Случится шок у больного или отказал мотор в полете — явления одного порядка. Смело и мгновенно принять решение, если обстановка внезапно изменилась! Например, был поставлен неверный диагноз. Или вынужденная посадка.
Шестаков поглядывал на Варежку и с большим удовольствием слушал ее. Он и не подозревал, что Варежка может так тонко вести разговор.
Откуда же берется на стройплощадке развязная грубость? Ее, пожалуй, не было, когда Леонид Емельянович устраивал Варежку на курсы крановщиков.
Скорей всего, такая манера появилась от девического желания подчеркнуть свою независимость, лишний раз напомнить не слишком вежливым парням, что она себя в обиду не даст, за словом в карман не полезет.
Но при уважаемом наставнике Леониде Емельяновиче Варежка прекрасно обходится без неряшливых слов.
Удивительно, как в ее речевом обиходе соседствуют и стыкуются два совершенно разных языковых слоя!
— Читал статью знаменитого летчика Громова Михал Михалыча, — сказал Шестаков. — Если не ошибаюсь, он называет такую мгновенную реакцию психологическим курком. Когда человек поставлен в крайне жесткие условия мгновенного выбора. Курок должен быть постоянно взведен. Чтобы выстрелить при первой неожиданной надобности.
Варежка, довольная, кивнула — наконец-то Саша понял ее.
— Здорово летчик выразился, — одобрил Белых. — Нашему брату тоже приходится держать ухо востро. У крановщика неожиданностей хоть отбавляй.
Варежка была обрадована поддержкой Леонида Емельяновича. И ей очень хотелось, чтобы у нее с Шестаковым были общие взгляды, будто от этого зависело многое в ее будущей жизни.
Она вообразила себе волшебное утро: они вместе выходят из дому, и каждый торопится — она к себе в хирургию, он — на аэродром.
22
Леонид Белых встретился в Братске и с Михеичем, давним знакомым. Тот не преминул поворчать на свой Востсибстальмонтаж — никак не научатся планировать работу. Разве это планирование? На одной заплате сто дырок. Его ребята уже месяц не вылезают из котлованов, как бы им не пришлось зимой барахтаться в сугробах.
Леонид Белых слышал от братьев, что в Братске нужда в опытных высотниках на линии электропередачи, которую зимой протянут через Ангару.
Михеич привел вечером Леонида Емельяновича в общежитие — пусть расскажет ребятам про ЛЭП-220; монтаж ее и в техническом отношении представляет большой интерес. Если бы в Приангарске дали «добро», две их бригады могли бы за зиму, вместе с тамошними электролинейщиками, сделать всю работу. А с первым теплом, когда лед истончится, ослабнет, — вернутся в Приангарск и закончат монтаж горнообогатительной фабрики; все равно конструкции раньше не прибудут.