Погодаев пожал плечами, возражать нечего. Он и в самом деле предпочитает невесомые транзитные знакомства, которые не обременяют, не достигают душевных глубин, загодя освобождают от неискренних слов, не порождают ни у кого иллюзий...
Никто в бригаде не интересовался, где и как Погодаев познакомился с прибористкой местной обсерватории Алевтиной, матерью-одиночкой, уроженкой затопленного Братска. Началось их знакомство с того, что Погодаев выпросил у нее бюллетень гидрометеостанции.
Теперь Погодаев чаще ночевал не в общежитии, а у Алевтины в «индии», поселке индивидуальных застройщиков. I
Дома, домики, домишки там стоят тесно и вразброд. Осенью они до самых крыш скрыты от глаз прохожих высокими поленницами. Если вечер не слишком темный, видно, как ветер согласно сносит все дымы из печных труб в одну сторону.
Варежка по приезде быстро заметила, что о Погодаеве кто-то заботится — обстиран, ухожен.
Чуть не каждый день в кармане у него свежий бюллетень гидрометеостанции. Его печатали на ротаторе и рассылали только большому начальству — в Братскгэсстрой, горком, горсовет, директору ГЭС, на аэродромы, в пароходство. Погодаев охотно, важничая, сообщал прогноз погоды на завтра, уровень воды в Байкале, на плотинах и на пристанях.
Как-то раз Погодаев затащил Маркарова в «индию» и познакомил его с Алевтиной — ей за тридцать, красотой не отличается, но лицо красят темные глаза с длинными черными ресницами, улыбчивая.
За ужином зашел разговор о загазованности поселка. Когда ветер дует со стороны алюминиевого завода, окон лучше не открывать.
Загазованный воздух побудил Алевтину этой осенью определить сына куда-то в лесную школу. Она мечтает бросить домишко с высокой поленницей дров, но сложность в том, что старожилам «индии» в новом благоустроенном жилье отказывают.
Когда-то, по словам Алевтины, Братскгэсстрой охотно помогал поселенцам. Они строились самостийно без плана, без проекта. Здесь селились кадры строителей, которые сами позаботились о крыше для себя, к тому же кадры пожизненные — уж от своей-то крыши, от своего огорода никто не уедет.
— Ходила я в горсовет с просьбой переселить. Думаете, одна я с такой жалобой? В приемной темно от посетителей. Под каждой крышей свои мыши, в каждой избушке свои поскрипушки.
— Вас, когда селили, предупредили под расписку, что государственная площадь предоставлена не будет? — спросили Алевтину в горсовете.
— Нет, не предупредили.
— Не может такого быть. Всех приезжих, кто селился самовольно...
— А я не приезжала.
— ?
— Местная. И мои родители с незапамятных времен жили в Братске. Наш дом стоял возле угловой башни острога.
Погодаев подтвердил, было такое постановление — самостийных домовладельцев не переселять. Но, по его мнению, оно давно устарело и вообще незаконное.
— Если бы Мартирос помог, я бы жалобу прокурору подал.
Маркаров молча кивнул, рот его был набит пельменями, которые таяли во рту. Когда пельмени растаяли, он сказал:
— Жалобу прокурору мы напишем. Но хорошо бы приложить к ней справку вашей эпидемстанции с анализом — какая в «индии» атмосфера.
— На руки такие справки не выдают, — сказала Алевтина.
— Посоветуюсь с Варварой Белых, нашей советской властью, — сказал Погодаев.
— Запрет незаконный, — повысил тон Маркаров.
Он подумал с усмешкой:
«Уж не затащил ли меня сюда Геннадий, чтобы привлечь к сочинению жалобы?» Но такая предусмотрительная расчетливость не в натуре Погодаева.
Шестаков спросил назавтра Маркарова, как там Погодаев на частной квартире?
— Проходная комната, но с удобствами. Вход через хозяйку...
В последние годы Погодаев наезжал в Братск редко и, откровенно говоря, ожидал увидеть город более нарядным, красивым, чистоплотным.
Хотелось, чтобы некоторые жилые кварталы были подальше от труб алюминиевого завода и лесопромышленного комбината, подальше от прудов аэрации, где отстаиваются отходы.
Опушки леса, подступающего к заводам, вся растительность на сопке обожжены газом. Хвоя плохо видна за усохшими до черноты сучками, ветвями, почерневшими стволами. Когда-то в окрестных лесах было много пчел, все они погибли, звери не забредают сюда теперь, дичь не залетает.
Лиственница более вынослива в загазованной атмосфере, чем сосна или ель.
— Это естественно, — объяснил удивленному Маркарову Погодаев. — Лиственница сбрасывает хвою на зиму, стоит много месяцев оголенная и поэтому не так отравляется.
Кто-то из градоначальников предложил спилить и выкорчевать полуживую рощу, чтобы голые деревья не бросались в глаза, не портили настроения.
Погодаев с этим предложением внутренне не согласен: пусть стоят чахлые, полумертвые ели, сосны, лиственницы, пусть напоминают всем и каждому, что вредоносные дымы улавливаются плохо.
Он помнит старый Братск, рабочий поселок Иркутской области, чуть ли не с младенческих лет. Погодаевы жили тогда в поселке Заверняйке.
По словам деда, газеты к ним приходили на седьмые сутки, письма из Москвы шли в среднем двенадцать дней. Дед рассказывал, что здесь был некогда постоялый двор, куда заворачивали ямщики, землепроходцы, охотники, лодочники. Гена плохо помнил своего деда, но слышал от отца, что дед долгие годы плавал кочегаром на пароходе «Граф Муравьев», который шлепал плицами своих колес по верхней Ангаре — от Иркутска до Падунского порога.
Когда Заверняйку затопили, отец нанялся на железную дорогу и уехал, а они еще с год жили в щелястом бараке на берегу Ангары, шагали по деревянным тротуарам, которые скрипели знакомыми голосами, как половицы. В ушах семилетнего Гены шумел Падун, гул порога доносился издали...
А сейчас монтажников поселили в весьма приличном общежитии, неудобно лишь, что далеко от места работы. Выезжали затемно, дорога дальняя.
Рано утром вонючие дымы ощущаются резче, чем днем.
Маркаров не поленился, списал из стенгазеты и отослал Нонне шуточные стихи инженера В. Панова, посвященные начальству лесопромышленного комбината.
Конечно, вас мы любим очень —
Нас свел с ума любви угар!
Мы чуем вас и днем и ночью,
Ваш хлор, сульфит и скипидар.
Ох, как еще чудесно пахнет
Наш ЛПК сквозь сизый дым!
Кащей над златом так не чахнет,
Как вы над варевом своим!
Вискозой с вами вместе бредим,
Судьба свела нас не на час,
Лишь лоси, козы, да медведя
Подальше держатся от вас.
Нельзя нам жить без древесины!
Важна ее продуктов роль!
Смирись, небесный купол синий,
С дымов не спрашивай пароль!
Еще не мало, нет, не мало
Он будет клясть свою судьбу.
Тайга... она века мечтала,
Чтоб в вашу вылететь трубу!
Фургон с рабочими отъезжал от общежития рано утром, и Погодаеву, чтобы не опоздать, частенько приходилось шагать в полутьме, по предутреннему пахучему морозцу, из «индии». Маркаров называл Погодаева тверским купцом Никитиным, а его прогулки в «индию» — «хождением за три моря».
Маркаров по себе знал, как тоскливо, зябко шагать одному в ночной темноте; он сам раз или два в неделю ходил из их поселка на почту, на междугородный переговорный пункт.
Только глубокой ночью, если помнить разницу во времени между Свердловском и Братском, он может застать Нонну дома после спектакля, но не будить ее среди ночи. Утром, до ее репетиции, он уже на берегу Ангары.
Нонна тревожилась, что Мартик из-за телефонного разговора обрекает себя на бессонную ночь перед монтажным днем. Он отшучивался:
— Счастливый человек недостоин жалости. Просто я сегодня не позволил солнцу встать раньше себя...
Обе его просьбы Нонна выполнила: ходила в контору «Книга — почтой», нашла удачную фотографию Михаила Светлова, на днях отдаст переснять; ей обещали достать сборник «День поэзии. 1973».
Обратный путь с почты в общежитие казался короче после того, как он слышал ее голос. Досадно, что слышимость хуже, чем с Москвой, хотя Свердловск на полдороге.
Он уходил с междугородной станции с острым ощущением счастья, даже если слышимость была отвратная, если приходилось напряженно вслушиваться в далекую невнятицу, а самому кричать,
Иные слова хочется произносить тихо, боишься, что они разрушатся, умрут, если их выкрикивать, передавать по буквам.
Но то, что Мартик расслышал, он помнил и повторял каждое слово, шагая по гулкому дощатому тротуару, по пустынной улице.
«Если бы ты знал, сколько раз на дню я спрашиваю мысленно у тебя совета, сколько раз горжусь тобой, жалуюсь тебе, стыжусь тебя, сколько шучу с тобой, молюсь за тебя. Радость и нежность моя, сердце омывается теплой мыслью о тебе, с ней я засыпаю и просыпаюсь. Благодарю тебя за все прожитые рядом с тобой дни, часы, минуты...»
Не один Маркаров, который полночи провел на междугородной станции, но и другие пассажиры фургона сонно покачивались и тряслись на узких деревянных скамейках вдоль бортов.
Проехали автобусную остановку «Палатки». Когда-то здесь и в самом деле белели палатки, но их давным-давно свернули, теснятся многоэтажные дома.
Проехал грузовой фургон и то место, где когда-то на стометровом скальном откосе белела надпись: «Здесь будет построена Братская ГЭС». Под надписью зигзаг белой молнии, а под молнией мелко: «Первые работы начаты 21 декабря 1954 года».
Погодаев запомнил надпись, давно ушедшую под воду, потому что когда-то учительница написала мелом на школьной доске и заставила переписать в тетрадки...
Однажды Погодаев сидел в кабине рядом с водителем — да, дорога в поселок Падун ему знакома.
Со школьных времен сохранилась в памяти Гены история с птенцами. На недоступных кручах скалы Пурсей лепили свои гнезда стрижи. Скалолазы и взрывники обрушивали там камни, и однажды из гнезда выпал птенец. Лихой парень из бригады бывшего матроса Гайнуллина облазил кручи Пурсея, нашел еще несколько гнезд с птенцами и бережно перенес их на скалы, которых не коснется взрывчатка.