Поначалу боялся, что «народная стройка» повредит напряженному монтажу башни, а потом увидел — сдружила всех в бригаде, пошла на пользу не только Маркарову и его гостье.
Признаться самому себе? С послевоенных времен лишь однажды он чувствовал себя по-настоящему семейным человеком. В те месяцы, когда жил с билетершей из музея, а не тогда, когда во второй раз состоял в законном браке.
Плохо отблагодарил он актерку Нонну за ее внимание к нему, к больному, в Приангарске. Она же проведала его вместо уехавшего Маркарова как жена монтажника, просидела весь вечер, задушевный разговор вела. Это ей плюс. Думал — вступился за добродетель, оказалось — трусливая видимость.
«Неужто не научусь самостоятельно видеть? Трудно мне приучиться к веселым замыслам жизни, чересчур рассудительный. А как вылечиться? Никто не делает прививок от детских болезней в пенсионном возрасте...»
От горестных размышлений его отвлек Пасечник. Едва ступив на землю, он громогласно объявил: грех на прощанье не окропить новую телебашню святой водой! Пасечник привез три бутылки водки.
Нистратов, после некоторого колебания, выпить все же отказался. А все остальные с удовольствием нарушили «сухой закон».
— Я еще мальчишкой был, — сказал Михеич, — наблюдал на Северной верфи, как со стапелей спускали на воду новый корабль. Разбили о форштевень бутылку шампанского. Так что же, после этого вся команда корабля пила шампанское не просыхая?! Традиция — все равно что закон-правило!..
49
Расчеты Погодаева оказались довольно точными, и он застал теплоход «Илимск» перед отплытием из Стрелки на Ангару.
— Из бичей? — спросил капитан.
— Никак нет.
— Нынче здесь, завтра там?
Погодаев промолчал.
Капитан, находясь в рейсе, имеет право сам принимать в экипаж надобных ему людей, тем более если речь идет о матросе. У матроса диплома не спрашивают. Уже потом его оформляют в отделе кадров Енисейского пароходства, а по радио дают свое «добро».
На следующий день пришла радиограмма из Красноярска, Погодаева зачислили матросом.
Весь экипаж баржи — шкипер и матрос. Желающих наняться на баржу мало: ставка шкипера 115 рублей, у матроса и того меньше. Вот почему частенько нанимаются муж с женой; к тому же в палубной надстройке на корме только одна комнатка.
Баржа под незатейливым названием «Ряпушка» была достаточно надежной для такого груза, как два рабочих колеса турбин, и при этом мелководной. Осадка девяносто сантиметров, а на Ангаре, в среднем ее течении, каждый сантиметр на счету, тем более к осени.
Матросом числилась жена шкипера, похожая на взрослую девочку. Коренастая, на низком ходу, широкоплечая, толстые руки, короткая шея, голова для ее роста великовата, а косички жиденькие-жиденькие. Для такого рейса она не матрос, останется на берегу, будет возиться у себя в огороде.
В чем дополнительная трудность матросской жизни Погодаева? Рулевая рубка находится на корме, а рабочие колеса, установленные на палубе, заслоняют и теплоход, и трос, к которому прицеплена баржа. Не увидишь — сильно натянут буксирный трос или он слегка провис.
Странно выглядел на ярко-оранжевых рабочих колесах, которые путешествовали по водным путям, заводской трафарет: «Ст назн Усть-Илимская Восточно-Сиб ж. д.». Трафарет продолжают мазать по инерции, будто и не произошло никакой транспортной метаморфозы.
Груз сопровождал третий жилец их комнатки, парень из комитета комсомола турбинного цеха.
От него-то Погодаев и узнал, какое необычайное путешествие совершают эти оранжевые уникумы.
Далек, далек путь рабочих колес в Усть-Илимск — 7135 километров!
Колеса изготовили в Ленинграде, на Выборгской стороне, на Металлическом заводе. Июльской ночью распахнулись настежь заводские ворота, и по рельсам, проложенным к пирсу на Неве, медленно покатились тяжеловесные платформы с колесами турбин. Ночь затушевала ярко-оранжевую краску, она стала пепельной. Коротенькая рельсовая ветка от заводских ворот до набережной тянется по соседству со сквером у Финляндского вокзала, где стоит Ленин на броневике.
Колеса погрузили на сильный лихтер, он поплыл, минуя мосты, к устью Невы, к Балтийскому заводу. Могучий кран перегрузил колеса с палубы в трюм. Лихтер вернулся к заводскому пирсу, там приварили крепежные распорки, установили по окружности колес трюмные стойки — все это делается на случай шторма. И только после этого лихтер распрощался с Невой. Он не боится далеких плаваний, прошел Балтику, обогнул Скандинавию, пересек Баренцево и Белое моря и в Архангальске примкнул к каравану судов.
Ведомый ледоколом, караван прошел по Северному морскому пути, достиг устья Енисея и пришвартовался к причалу порта Дудинка.
Хорошо было бы пригнать баржу в Дудинку, перегрузить колеса, прямым маршрутом направить вверх по Енисею до впадения в него Ангары, там свернуть на восток и по несудоходной на многих участках Ангаре добраться до Усть-Илимска.
Но вся беда в том, что плоскодонная баржа, которая при умелом вождении может совершить такой рейс по Ангаре, не рискнет появиться в Дудинке. Шторма бывают затяжные, и баржу захлестнет, переломит океанская волна.
А лихтер, отважно прошедший с караваном по Ледовитому океану, из-за осадки лишен возможности подняться по Ангаре. Поневоле приходится отправлять колеса вверх по Енисею до пристани, где стоит мощный стотонный кран, чтобы перегрузить колеса на баржу с малой осадкой.
Теплоход «Илимск», работяга и силач, с баржей на буксире, свернул на Ангару. Там у Стрелки, у песчаного мыса, встречаются Ангара и Енисей, там, как говорит сибиряки, можно напиться воды сразу из двух рек.
В месте слияния двух рек Ангара сильнее, полноводнее Енисея, это видно невооруженным глазом. Погодаев заспорил со шкипером, верноподданным Енисея: в сущности, Енисей следует считать притоком Ангары, географы держатся за средневековую ошибку. А все объясняется просто — русские первопроходцы сперва достигли Енисея, а уж потом поплыли на своих карбасах по Ангаре на восток. Такая же история произошла и с Камой; фактически Волга — приток Камы, живое сечение Камы в пункте слияния больше волжского.
В первой половине плаванья выдалось несколько бестревожных дней. Погодаев не только поглядывал за натянутым буксирным тросом, часами не отнимал рук от руля, но впитывал в душу красоты дикого края, наслаждался извечной силой Ангары, которую разрезала баржа тупым носом. Он восхищался чутьем капитана-наставника, его лоцманским опытом, его феноменальной зрительной памятью, без которой вообще нечего делать на капитанском мостике.
Ангара одарила Погодаева и чудесами. Однажды в узкой прорези облаков показалась луна. И лунная дорожка засияла, как мост, переброшенный через реку и выстланный серебряными иглами.
Однажды «Ряпушка» прошла под цветной аркой — радуга соединила берега. Чем зеленее радуга цветом, тем щедрее прошел дождь, чем краснее радуга, тем смелее можно предсказать ветер. Караван и в самом деле плыл, как оказалось, навстречу ветреному дню...
Погодаев видел могучих тайменей, играющих в реке; видел, как плещется поутру в Ангаре мишка косолапый, не то купается, не то ловит рыбу; видел, как лоси глядятся с крутого уступа в зыбкое синее зеркало, в свое отражение...
Но чем выше по течению подымались, тем Ангару все чаще перегораживали каменные гряды, называемые здесь шиверами. Вел караван по опасному скальному лабиринту капитан-наставник Николай Иванович, за плечами у него двадцать шесть навигаций.
Самый трудный экзамен ждал речников на 555—556-м километрах от устья, где бушует Аплинский порог, где Ангара зажата крутыми скальными берегами, поросшими лесом. Ландшафт знаменитый, но чреват опасностями.
Нужно напряженно вглядываться в красные бакены и вехи (когда идешь против течения — они слева), в белые щиты (они отмечают кромку судового хода справа), нужно лавировать, чтобы перехитрить своенравную Ангару, нужно по зеркалу реки, по тому, где вода пенится и как бурлит водоворот (по-местному — у́лово), заметить опасность.
При входе в Аплинский порог нижнее улово должно остаться слева. Не позволить течению увлечь судно на камни! Капитан выруливал так, чтобы судовой ход совпадал с динамической осью потока; это совсем не легко, когда идешь против течения. А ближе к верхнему сливу порога безопасней держаться правого берега.
По тому, как облегченно вздохнул шкипер, как весело крикнул им что-то матрос с «Илимска», Погодаев понял — самое опасное позади.
Караван сделал остановку в Кодинской заимке, и Погодаев спрыгнул на берег. Под его ногами песок, которому суждено стать частицей плотины будущей Богучанской ГЭС.
Это место называют краем непуганых геологов. Где-то вдали бурили скважину, тарахтел станок.
Бурильщики отчаливали на правый берег, и Погодаев попросился к ним в компанию, благо время позволяло. Разговор в моторке вертелся вокруг осадочных и коренных пород. Слышалось: «долерит», «керны», «урез реки», «интрузия».
Крутолобые сопки на правом берегу выстланы у подножья буйным разнотравьем: клевер, желтые цветочки львиного зева с медвяным запахом, нежно-фиолетовые крупные ромашки.
Погодаев поднялся по каменистой, обрывистой, трещиноватой осыпи на вершину сопки. Вот где проходит невидимая ось створа! Почти на три километра вытянется гребень плотины.
«Кто знает, может, и мне придется поработать на этой стройке. Четвертая по счету гидростанция на Ангаре... Сколько раз еще моя жизнь будет начинаться с нулевого цикла?»
Куда бы ни забросила его судьба-непоседа, везде находились добрые люди и нигде ему не было тоскливо, скучно.
Я в скуку дальних мест не верю,
И край, где нынче нет меня,
Я ощущаю, как потерю
Из жизни выбывшего дня.
Я сердце по свету рассеять
Готов. Везде хочу поспеть.
Нужны мне разом
Юг и север,
Восток и запад,
Лес и степь...
До Кежмы караван прошел без особых происшествий, там остановились в ожидании «большой воды». Погодаев сошел на пристань, прочитал на причале надпись: «Кежма. 1665 год».