Он успел. Оказался рядом, когда это было нужно. Спас жену. Еще несколько минут, и судорога могла схватиться за легкие, за сердце. Тогда все было бы кончено. Они с Кевином вырыли бы могилу и закопали больное тело. Прямо на участке, повесив на крест ее пижаму, чтобы отпугивать птиц.
Роберт Спаркс сидел на полу рядом с женой. Ее тело расслаблялось под действием препаратов. Роберт целовал ее бледные тонкие руки и клялся, что впредь не отойдет от нее ни на шаг. Ничего плохого не случится, ведь он всегда будет рядом.
Ночь. Дыхание дикого леса. Затяжка-наслаждение-выдох.
В глубине чащи трещали ветви, хищники выходили на охоту. Для кого-то эта ночь окажется последней. Кто-то насытится, а кто-то набьет его желудок.
Кевин чувствовал дух природы. Стоя на крыльце и выпуская через ноздри дым сигарет, он питал тревогу, исходившую из темноты. Первобытный инстинкт. Беги, когда страшно. Но бежать Кевину было некуда. Повсюду чернота, проникшая в саму его суть. Он обидел единственного человека, с которым мог поговорить, рассказать все, чтобы душа перестала дрожать. Кевин хотел бы сказать Анжелике, как он боится, как страх наполняет его организм, словно яд, убивающий с жестокой медлительностью. Однако вряд ли они снова встретятся, Анжелика еще слишком юная, чтобы понять его.
Кевин думал о матери. Она слабела на глазах, последние песчинки уходили между пальцев. Время больше не удавалось замедлить.
Последние годы проходили в заботе о матери. Последние годы… Целая жизнь. Сколько ему? Почти тридцать лет. Всю сознательную жизнь он посвятил матери. Рита всегда нуждалась в нем. Остальное забыто, утеряно.
Детство. Школа. Прошлая жизнь.
Кевин не хотел о ней вспоминать. Он докуривал вторую сигарету подряд, когда раздался выстрел. Невидимые птицы сорвались с крон деревьев и улетели прочь. Чернота запеленала все вокруг. Кевин встрепенулся от услышанного выстрела. Далеко. Слишком далеко. Наверняка подростки стреляют из отцовского ружья. Нашли время…
Кевин потушил сигарету, единственный глаз света в непроглядной темени. Он слушал лес. Привычный ритм природы изменился, дыхание сбилось, будто кто-то поставил подножку. Теперь ветви хрустели иначе, они подкрадывались со всех сторон, сжимая в ладони, чтобы прихлопнуть.
Следующий выстрел был ближе. Намного ближе. За такой короткий промежуток времени звук стал вдвое громче. Слишком быстро.
Кевин вбежал в дом. Рита спала, она ничего не слышала. Пока.
В комнате Кевина, в дальнем углу шкафа за рукавом пальто был длинный металлический ствол. Вот чего не нашла Анжелика. Ружье Томпсон. Убойная вещица. Разогнавшись в стволе шестидесяти шести сантиметров, пуля вылетает со скоростью смерти.
Выйдя во двор, Кевин удивился тишине, с которой встретил его лес. Деревья замирают в одном случае. Когда приближается хищник.
Кевин сел у забора с той стороны, откуда доносились выстрелы. Начищенное до блеска ружье, пристреленное, не даст осечки. Если придется защищаться, Кевин сделает это. Здесь, посреди ночи, в глухом лесу, правил не существовало. Только законы природы. Либо ты, либо тебя.
С последнего выстрела прошло несколько минут, вдвое больше, чем между первым выстрелом и вторым. Неизвестный выжидал в лесу. Отмерял время до секунды. Дьявольская точность. Три предупредительных пули в воздух: на старт – внимание – марш!
Из глубины чащи послышались сильные удары. Бой копыт. До третьего выстрела оставались считанные мгновения.
Три…
Кевин крепче сжал ружье и просунул дуло между досок забора. Преимущество было на его стороне. Право первого выстрела.
Две…
Он выдаст себя, выстрелив первым. Гнилые доски не защитят от раскаленной дроби.
Ржание кобылы. Она совсем близко.
Нет. Только не это. Снова.
Одна…
Глава 25
Хлесткие удары ветра по лицу не давали заснуть. Холод сводил мышцы, но останавливаться нельзя. Остановиться означало погибнуть. Хриплый кашель вырывался из груди еще более рьяно, чем час назад. Становилось все хуже. Босые ноги, стертые в кровь и потерявшие чувствительность, ощущались тяжелыми сапогами, заполненными водой. Медицинский халат, испачканный грязью, не спасал от майского мороза. То, к чему невозможно привыкнуть.
Пустые улицы не замечали Терри Коула, ему не встретилось ни единой души за целую ночь. Холодный весенний Санкт-Петербург. Ничего общего с бессонными белыми ночами, с бескрайними потоками туристов и ночными развлечениями.
Человек в белом халате был единственным во всем мире.
Возвращаться домой нельзя. О квартире в городе мечты теперь знала не только шлюха. В общежитии может поджидать полиция. Однажды его едва не схватили, а значит, попытаются это сделать снова. За ним следят, хотят обвинить в том, чего Терри Коул не совершал. В ужасном убийстве. Как часто полицейским приходиться слышать подобные слова… Но Терри Коул невиновен! Он не убивал Монику, не стрелял в нее. Он просто не мог этого сделать…
Да-да. Невиновен. Слышали они таких…
Бегство было единственным шансом на свободу. Надо выиграть время, раствориться в воздухе.
Однако пока воздух растворялся в легких Терри. Растворялся и застывал вместе с клетками органов. Терри практически не мог двигаться, суставы заклинило, двигатель заглох, вылетев на встречную полосу. Двери заблокированы, в лоб несутся машины с бешеной скоростью. Деваться некуда.
Иностранец пришел на кладбище. То место, что ждет его всегда. После смерти Моники его успокаивали только бесконечные ряды погребальных стен. Гробовые шкафы для хранения праха умерших. Они дожидаются своих хозяев. Скоро новые гектары территории обретут смысл, сохранят окошки памяти для близких. Из панельного многоэтажного дома, в конечном счете, все попадают в панельный дом меньшим размером.
Черные стеллажи сгоревших душ окружали Терри, пока он смотрел на то, как в лампадке танцует огонек. Красный фонарь памяти. Он горел один среди глухой темноты и освещал округлую фотографию на мраморе.
Хелена Коул. Любимая мама и жена.
Женщина улыбалась в пол оборота. Раньше она любила улыбаться. О да… Хелена любила улыбаться до 2002 года. До того дня, как все случилось.
У нее были длинные волосы. Светлые. Да, светлые длинные волосы до лопаток. Терри вспомнил, как в детстве любил брать их в рот, малыш засовывал в себя пряди и жевал беззубыми движениями. Так он выражал любовь, чистую любовь сына к матери.
Хелена была красивой. Благородные черты лица, отразившиеся на Терри, причудливая манерность, на какую все смотрели с завистью. Она была необыкновенной, единственной в своем роде. И останется такой в памяти Терри. Хелена ушла, когда ей не исполнилось и тридцати. Слишком, слишком рано. Однажды сердце остановилось. Просто перестало биться. Терри не способен понять, как такое доброе сердце могло в один момент замереть.
Мальчик запрыгнул на маму, спавшую на диване напротив. Яркое солнце уже проснулось и светило в комнату Терри и Хелены. Малыш был счастлив новому дню, счастлив увидеть маму. И больше никогда не будет. Первым Терри Коул заметил, что тело Хелены какое-то странное, не реагирует на детские шлепки. Раньше маму эту веселило. Теперь же ее кожа была словно резиновой, потерявшей эластичность, серой. Затем Терри увидел ее глаза. «Мама» – произнес мальчик, – «Мамочка, ты спишь?»
Не понимая почему, Терри заплакал. Слезы лились, раздражая кожу. На щеках появились ярко-красные пятна, будто взрыв солнца. Кожа зудела. Терри Коул приложил ладонь к щеке мамы и испугался того, насколько она была холодной. Как льдинка. Малыш растирал лицо мамы, пытаясь согреть, а проклятые слезы продолжали разъедать глаза. Он плакал и гладил лицо матери. Терри хотел услышать ее голос, мягкий и ласковый, словно пение утренней птички. Однако челюсть Хелены сжимала сама смерть. Мальчик спрыгнул с матери, когда ее глаза закатились под веки. Они уплыли, и их было не вернуть.
Терри помнил, как плакал, каждую минуту после ухода мамы. Выл и плакал, надрывая нутро. Он слишком ее любил. Она слишком его любила. Им суждено было быть вместе, всегда. Но смерть изменилась их планы.
Впредь Терри носил ту маску, что была на лице матери, когда она лежала на диване тем утром. Безжизненная маска. Кто, как ни он, понимал боль Моники? Терри Коул впитывал слова возлюбленной как губка, тяжелая мокрая губка, не выдерживающая собственной силы. Судьба Моники была его судьбой. Потерять мать, не увидев ее счастливых глаз, налитых слезами от успехов ребенка, от рождения внуков, – этого Терри боялся не просто пожелать ужаснейшему из палачей, этого иностранец не мог произнести наедине с собой, когда ад то и дело разгорался под его ногами.
Здесь кто-то был. Смотрел на Терри из темноты, не боясь, что его могут заметить. Нет, это была не Хелена. Кто-то зажег лампаду перед появлением Терри. Тот, кто следил за каждым его шагом. Тот, кто знал, что Терри Коул придет сюда, когда у него не останется сил, придет за советом трезвым, чертовски трезвым.
Одинокий огонь напоминал об умерших, о тех, кто по ту сторону жизни молится за любимых. Две стороны одной медали. Единственный огонек из тысячи на всем кладбище. Стены праха терялись в темени ночи, Терри Коул чувствовал себя между двух огромных костей домино. Стоило уронить одну, как за ней потянется хвост из всех остальных и раздавит Терри. Он чувствовал, что механизм запущен. Стены рушатся одна за другой, ложь вскрывается, и скоро настанет его черед.
Тонкие пальцы оставляли на пыльной фотографии мрамора чистые следы. Так Хелена выглядела еще красивее. Терри получил то, зачем пришел к матери. Силу.
Он будет сражаться до последней капли крови, он не позволит опорочить честь матери. Иностранец взял лампадку и разбил о землю, потушив чужой огонь памяти.
Палата номер 6.
Комната номер 6.
Как ни свихнуться, когда все, кажется, подталкивает к этому? Терри не мог такое придумать. Он очнулся ночью на хирургическом столе, рядом стояли ванночки со стерилизующимися приборами, над ним висела трехглазая лампа, не отбрасывающая тени. Едкий запах спирта и хлорки пропитал альвеолы легких. Это невозможно было подстроить.