Для миллионов туристов северная Венеция была романтическим воспоминанием, медовым месяцем, дешевой альтернативой западной Европы. Ежегодно тысячи предложений руки и сердца звучали со ступеней Исаакиевского собора и брусчатки Дворцовой площади, замки любви защелкивались на перилах мостов в знак вечной преданности. Зимний дворец принимал гостей со всех уголков земли и окунал в атмосферу девятнадцатого века. От возможности сфотографироваться с царем или поцеловать ручку императрицы отказывались редкие туристы. Переодетые актеры не оставляли им шанса своей настойчивостью. Роскошные кареты, запряженные лошадьми, кучера, рассказывающие городские легенды, цены, взвинченные до предела – отлаженный механизм работал как часы.
Бессонный месяц июнь лихорадило. Вечер перетекал в утро, не давая сомкнуть веки. Алкоголь поддерживал вечный огонь, помогал забрать от жизни каждую минуту, которых, казалось, было больше именно в это время.
Терри ласкал нежное тело Моники. Девушка лежала на его коленях, плавные черты извивались от шеи до кончиков пальцев, напоминая русло горной реки, пленяющее своими формами и вдохновляющее темпераментом холодных вод. Они были вдвоем, одни во всем мире.
Глядя в распахнутое окно, влюбленные изучали черты ночи. Удивительное природное явление. Солнце плавает на горизонте несколько часов, а затем снова поднимается на купол неба.
С улицы слышались пьяные выкрики, звон разбившихся бутылок – атмосфера белых ночей. Терри дотрагивался до кожи Моники, изучая каждый изгиб. Он запоминал повороты и знаки, словно изучая карту, дорогу, которая должна привести его к счастью. Терри Коул чувствовал, что оно в его руках.
– Нет ничего прекраснее лета, – сказала Моника.
– Нет ничего прекраснее тебя, – парировал Терри.
Они долго смотрели друг на друга, так долго, будто пытаясь сосчитать секунды, проведенные вместе.
Когда Моника улыбалась, перед ней расступались моря и скалы, юная русская девушка поражала естественной красотой, она была частью природы, ее волосы развевались на ветру подобно кроне деревьев, а с глаз стекал березовый сок слез. Модель с обложки природы.
Видеть улыбку на лице Моники было для Терри тем смыслом, какой он искал в алкоголе. Девушка была крепче виски, крепче всех напитков, известных иностранцу. Он опускался к ней, чтобы прикоснуться губами к меткам солнца, веснушкам на переносице Моники. Целованная солнцем.
– Мы сможем остаться вместе навсегда? – спросил Терри.
– Конечно, надо лишь…
– Тсс, – прервал ее иностранец. – Я знаю. Я буду ждать столько, сколько скажешь. Мы уедем в любой момент, куда пожелаем.
Девушка помолчала некоторое время и разрезала тишину своим голосом:
– Я всегда мечтала о горах. Мама рассказывала о них как о великанах, стоящих на защите планеты. «Самые высокие горы могут видеть друг друга, – говорила мама. – Они переглядываются и в случае опасности предупреждают людей, чтобы те успели спрятаться». Забавно, правда?
Терри обнял ее крепче, он знал, как глубоко в Монике лежали чувства к матери. Это Моника спрятала их так глубоко, чтобы никто не посмел ее ранить.
Глядя на обнаженное тело Моники, Терри не оставляла мысль о том, что рядом с ним находится маленькая девочка, та, что до сих пор смотрит в мамины глаза и видит в них жизнь. В груди сжимало едкое чувство несправедливости. Почему ее судьба надломилась? Неужели она успела сделать нечто ужасное, будучи ребенком? Это вечное: почему она?
Тело возлюбленной освещалось горящей ночью. Моника была искренней с Терри, доверяла мечты, воспоминания о матери, детство. Она делилась всем, что волновало юную душу. Они чувствовали, что их судьбы сплелись.
Белая ночь, хотя и горела необыкновенным светом, забирала силы и укладывала спать. Шум за окном стихал, приближался рассвет. Терри Коул посмотрел на девушку, прижавшуюся к нему горячим телом. Моника засыпала. Никогда еще она не была столь умиротворенной, как на руках Терри.
Иностранец приблизился к девушке и прошептал, укладывая в постель:
– Мы будем жить с видом на горы.
Оставшись в одиночестве, Терри вспомнил свое детство. И по телу тут же побежали мурашки. Грудь наполнялась воспоминаниями, словно оттуда, сверху, ему подсказывал голос матери. Хелена. Серо-голубое небо горело так же, как ее глаза. Глаза Хелены Коул. Такие глубокие, что в них можно утонуть.
Терри смотрел, не отрывая взгляд, пока небо не покрылось лазурью. Наступило утро. Хелена поцеловала своего мальчика на ночь и ушла. Он еще долго искал похожие на глаза матери оттенки, но поднимающееся солнце растопило их в свете.
Когда официант поставил стаканчик с кофе на стол, Терри вздрогнул. Мужчина сидел в уютной булочной битый час, заказывая черный кофе без сахара и молока. Иностранец за козырьком кепки «I love SPB» с сердечком вместо слова опустошал картонные стаканчики и смотрел в окно, не отрываясь.
– За счет заведения! – сказал парень, улыбнувшись.
Терри Коул кивнул и выплеснул в себя кофе, не обратив внимания на улыбчивого официанта. Ему было не до малолетки, пытающейся срубить хорошие чаевые на иностранце. Терри опрокинул стаканчик. В нем было уже пусто. Пора нести следующий.
Мозг отказывался думать, подменяя картинки, транслировавшиеся в мозг с сетчатки глаз, на воспоминания об избитом прошлом, о Терри, избитым этим прошлым. Кожа под рукавами пальто гудела так, что сдерживаться, чтобы не разорвать ее до костей становилось все сложнее. Разбитые о стены костяшки с запекшейся кровью напоминали о тяжелых днях. Он потерял сон, из аппетита остался рефлекс опустошать стаканы. Терри Коул похудел на несколько килограммов, каких в нем и без того не доставало. Тонкая бледная кожа облепила вытянутое лицо, глаза впали, будто вот-вот провалятся в череп.
Вечное бегство. Как же Терри устал от него.
Мысли крутились без конца. Все началось на прошлой неделе, когда Виктор постучал в комнату Терри. Затем иностранец увидел расклеенные фотороботы, составленные, видимо, со слов его соседей по общежитию, с которыми иностранец проводил роковую ночь в баре Эдем. После этого Терри Коул пригласил к себе Веронику, шлюху из Адамова яблока. Он и не знал, что проститутки до смерти боятся оружия.
На прошлой неделе американец ходил на проклятый тренинг, где приходилось дышать выхлопами вонючих пьяниц. Терри посмотрел на часы, висящие за барной стойкой.
17:11. 13 мая. Иностранец вспомнил день недели. Среда. Он пропустил последнее собрание в клубе пьющих и несчастных, а значит, все начнется сначала. Реабилитация. Бесконечные встречи с мозгоправами. Терри будет повторять им: «Поверьте, в другом агрегатном состоянии вам же будет хуже». А люди в белых халатах кивнут и сделают последний штрих в толстом блокноте, казнив человечка на виселице.
Нет. Ничего больше не будет как прежде. Последние полгода все делалось для того, чтобы держать Терри на коротком поводке, следить за каждым шагом. Кончено! Песик тяпнул за палец и сбежал.
Последние дни Терри помнил отчетливо, даже слишком. Яркий свет. Белый потолок. Белые стены. Больница. Еще один побег. Он вернулся в общежитие.
Увидев надпись с запахом бычьей крови в комнате, иностранец исчез оттуда в мгновение ока. Терри Коул прятался от теней, гонящихся за ним всюду. Первую ночь он провел в подвале, вырвав толстую решетку с небольшого окошка, у которого стояли миски с кошачьем кормом. Иностранец оказался среди серых труб, питающих многоквартирный дом. Внизу были следы чьего-то существования, но Терри отключился до следующей ночи. В таком состоянии, когда стопы кровоточат, и раны не успевают затянуться, далеко было не уйти. Потребовалось два дня и две ночи, чтобы переползти из подвалов в квартиру на двадцать шестом этаже города мечты.
От лифта к квартире Терри Коула вели кровавые следы. Дверь открылась, и иностранец, не успев почувствовать себя в безопасности, рухнул на пол.
Весенний ветер, врывающийся через распахнутое окно, пробирал до костей. Терри ничего не ел с того момента, как потерял сознание на том же полу какое-то время назад. Сколько прошло дней? Три? Пять? Он потерял счет времени, зато тот, кто следил за каждым шагом Терри Коула, наверняка изучил его ритм жизни. Окно общежития – бар Эдем – город мечты. Легкая мишень.
Одна мысль в воспаленном мозгу заменяла другую. Терри Коул не мог объяснить себе больничную палату с кожаными ремнями на операционном столе, на котором очнулся после пары литров виски. Как он там оказался? Кем были те люди, заковавшие его в наручники и раздевшие догола?
Ответов не было.
Придя в себя, иностранец осмотрел квартиру. Пустые бутылки, матрас посреди комнаты и стены, стены… Все так же, как прежде. Рядом с Терри, когда он ощупал пол, лежала одежда, его одежда. Грязные черные брюки и свитер, какие ни с чем нельзя было спутать. Почему его одежда осталась в квартире?
Терри проверил карман. Там должно остаться то, от чего зависела его жизнь. Пистолет. На месте.
Мужчина в медицинском халате, с босыми стертыми об асфальт ступнями, потерявшими чувствительность, простонал от облегчения. Осталась, возможно, последняя нить, за которую он мог дернуть. Нить, решавшая судьбы.
Судороги сжимали мускулы Терри Коула. Ветер проникал сквозь кожу, прожигая ее насквозь, словно невидимые рентгеновские лучи, превышающие разрешенную дозировку в тысячи раз. Терри добрался до своего убежища. Но так ли оно надежно на самом деле? Кому еще, кроме жалкой проститутки, известно об этом месте? Терри винил себя за то, что позволил кому-то приблизиться к нему впервые после ухода Моники. Он поклялся запереть свою жизнь на замок. И нарушил клятву как чертова крыса, которой наступили на хвост. «Жалкий! Жалкий!» – повторял иностранец.
Забравшись в душевую кабину, Терри включил горячую воду. Иностранец лежал в заплывшей паром душевой, сильные капли, ударяясь об истерзанное тело, становились острыми, будто иглы. Кожа покраснела, со ступней свисали лоскуты плоти. Суставы, посиневшие от ночных морозов, покрылись здоровым румянцем, кости чесались, отчего их хотелось вырвать из сломанного механизма.