Сырость от стекающего каждый вечер животного дерьма сползала по стенам густой смердящей краской. Эмма будто находилась на дне выгребной ямы. Девушка нашла угол, где было суше всего. Она обустроила себе дом в том углу, дом, состоящий из старого матраса, сложенного вдвое, иначе за ночь поролон пропитывалась мочой скотины, и Эмма просыпалась от запаха нашатыря, проникшего в ее волосы, одежду, кожу. Дни отсчитывались обильными осадками сверху. Шел уже шестой день…
Первое время Эмма считала себя трупом, погребенным заживо телом, начавшим разлагаться. Журналистка не могла пошевелиться, она еще чувствовала давление того пресса, видела свиные морды, торчащие из щелей загонов. Картинки не отпускали ее. Разбитый о бровь бокал. Хлынувшая кровь. Жизнь отматывалась назад, как на пленке. До тех дней, которых было не вернуть.
Эмма закончила факультет журналистики, была лучшей студенткой колледжа. Хорошенькая девушка имела успех, кто только не предлагал ей громких расследований за романтический ужин с недвусмысленным продолжением. Достоинство было дороже газетных заголовков. Тогда ей так казалось… Подумай она, что жизнь оборвется в вонючей яме, гналась бы за любой возможностью проявить себя. Журналистка так и видела заголовки газет с ее именем на обложке: «Останки Эммы Пратт найдены в подвале старой фермы» или «Найдена могила похоронившей свой талант Эммы Пратт». Хоть где-то она будет на обложке, путь даже криминальной хроники.
Стоило начать собственную, взрослую жизнь, как Эмма ее загубила. Она ни на что не была способна. Разве что клянчить тачку у Фреда за возможность потрогать ее грудь и жить на шее Клары. Вот в чем был талант Эммы. Бедняжка Клара… Она так и не услышит от приемной дочери тех слов, о каких мечтает любая мать. Она так и останется «крестной мамочкой». А Джек, крестный отец тех детей в приюте, которые были частью зловещего замысла, позаботится о малышке Эмм. Он сделает все, чтобы избивать мир от таких, как она.
На границе жизни и смерти, Эмма искала ответы. Она пробовала кричать, но горло было разорвано в клочья. Чертова сырость и запах прокисшего помета! Ледяной воздух с примесью аммиака заставлял легкие выворачиваться наизнанку, они словно были покрыты коркой льда, отчего остальные органы застывали одни за другими. Настоящая пытка. Эмма чувствовала себя кроликом в корзине, который послушно дожидается своей очереди. Рано или поздно кролика вытянут отсюда за уши. Но кому нужна дешевая шкура неудавшейся журналистки? Зачем ее держат в таких условиях? Почему бы не покончить с ней? Девушка ждет на полке неработающего холодильника и портится, гниет, как некогда спелое яблоко. Прошлое разъедает изнутри, клетки кожи чернеют, становятся мягкими, выделяя трупную жидкость. Разложение как оно есть.
С первой же миски пищи, Эмма вернула себе веру в жизнь. Человек, отнявший у нее все, вплоть до какого бы то ни было достоинства, спускал сухую одежду, матрас, кормил дважды в день. Бог сжалился над ней? Или он готовит раба своего к худшему испытанию?
Эмма Пратт простукивала стены, пытаясь отыскать пустоты, подземные ходы и, возможно, другие могилы, в которых умирают похожие на нее неудачницы, выпускники детского приюта, каких однажды судьба окунула в самую грязь, но они смогли выбраться из нее. Несколько метров спрессованной почвы делали из земли настоящую броню. Ее не пробить. По ней не подняться к решетке. Единственным выходом отсюда оставалась лестница.
Джек откармливал зверя на дне ловушки. Когда Эмма окрепла, она решилась на отчаянный поступок. Все лучше, чем сидеть, сложа руки. Журналистка готовилась к главному рывку в своей жизни, с каким не сравнится ни один экзамен в колледже. Она должна выиграть время. Как можно больше времени. Когда великан спустится в подвал, лестница будет свободна. Это ее шанс. Другого может не быть.
Металлическая конструкция с грохотом упала на дно безымянной могилы, где лежала Эмма Пратт. Как обычно, после уборки в загонах Джек спускался с ужином для своей жертвы.
Журналистка забралась под арку между лестницей и стеной, сжавшись в невидимый комок. Она была частью своей могилы. Джек держался одной рукой, в другой у него дымился ужин. Каким бы мудаком он ни был, от его еды всегда текли слюнки. Великану оставалось несколько ступенек. Эмма позволит ему спуститься, позволит упиться желчью, чувствуя свое превосходство над невинным созданием. А затем ударит в спину.
Матрас лежал на углу подвала так, что под ним могла уместиться хрупкая девушка, попавшая в лапы дикого существа. Великан обернулся, глядя на импровизированный шалаш.
– Ты не перестаешь удивлять, Эмма. Я начинаю подумывать, не оставить ли тебя здесь навсегда. Этот подвал должен был быть для тебя клеткой, а ты умудрилась свить в нем гнездышко.
Он расхохотался металлическим голосом. Джек сделал шаг, приблизившись к матрасу. Лестница была за его спиной. Эмма Пратт была за его спиной. Наконец-то журналистка стала тем червем, способным просочиться в самую гниль. Пока Джек исполнял дифирамбы в свою честь, девушка прокралась к ступенькам. Она посмотрела наверх. Свобода. Свет. Спасение.
Не праздновать раньше времени, Эмм! Путь не такой долгий, но преодолеть его следует быстрее ветра. По крайней мере, быстрее, чем этот ветер заметит Джек. Ее личный изверг. Последняя сволочь, которую Эмма не пощадит, представься ей такой случай.
– Неужели ты спишь, дорогуша? Я принес тебе кое-что вкусное. Ты же любишь мою стряпню, не правда ли? – говорил великан, стоя на одном месте как памятник. – Ну, хватит, Эмма! Вставай!
Джек пнул матрас, но тот остался на месте. Под ним все еще могла быть журналистка.
– Поднимай свой тощий зад, я сказал!
Схватившись за холодный металл лестницы, Эмма Пратт выпустила жгучую струйку воздуха, собравшись с силами. Она убирается отсюда к чертовой матери! Пришло время этому мудаку пропитаться дерьмом подвала.
Девушка оттолкнулась от дна, а дальше все происходило как в замедленной съемке. Эмма подтягивалась на толстых прутьях, расстояние между ступеней казалось необычайно большим, руки скулили от боли уже на третьем рывке. Но ей было плевать. Журналистка вытаскивала себя, потому что больше рассчитывать было не на кого. Вот так: сжав зубы и наплевав на гудящие мышцы, она тянулась к свободе. Свет был все ближе. Тепло. Свежий, по сравнению с затхлым смогом подвала, запах. Эмма представляла, как солнечные лучи ласкают ее кожу, они жгут все сильнее, потому что скучали по ней. Хоть кто-то ждал журналистку там, наверху. Стертые ладони не сдавались. Жажда к жизни. Вот чего было не занимать Эмме. Неустанная жажда. Вечное урчание в животе в поиске чего-то нового. Раненная, избитая суровой судьбой, Эмма Пратт не останавливалась ни на секунду.
Что было внизу, обнаружил ли ее пропажу Джек, не имело значения. Только вперед. Через стертую кожу и боль на пути к спасению!
Забытое чувство свободы. Глаза заполнили слезы, когда Эмма коснулась решетки. Невозможно было поверить. Несколько дней в изнуряющих условиях, в сырости, от которых легкие превратились в сдувшиеся шары с гелием, и свобода кажется такой чужой. На мгновение мозг вспарывает ток дикой мысли: что если все это было ошибкой? Может быть, оставшись на дне, Эмма достигла бы большего? Да чхать. Когда летишь вниз головой с нескольких метров, хочется лишь умереть мгновенно.
Джек ударил по лестнице, и та переломилась пополам. Этот ублюдок дождался, пока жертва вдохнет сладкий запах свободы, коснется ее кончиками пальцев, чтобы падение было в разы больнее. Эмма перевернулась от резкого толчка. Она легка на воздух. Стопа зацепилась за ступеньку и, вывернувшись в обратную сторону, не позволила журналистке рухнуть с пятиметровой высоты. Эмма ударилась спиной о лестницу и наклонилась вместе с ней, застряв в глотке подвала. Девушка висела поперек черной пещеры вниз головой. Она потеряла сознание и качалась до тех пор, пока Джек не выждал нескольких минут, позволив крови насытить мозг журналистки, чтобы бросить ее на матрас.
– Ах ты тварь, Эмма! – завопил великан.
Тарелка с ужином громыхнула у его ног и отлетела в сторону как гильза. Побагровев, Джек в истерике стучал ногами о пол и несколько раз шлепнул ладонями по сырым стенам.
– Я делал для тебя все, конченная ты стерва!
Из его пасти вылетали брызги желчи, полторы сотни килограммов чистой мускулатуры обросли толстыми ветвями вен и артерий. Тело буквально окаменело от ярости.
– Сука! Сука! Сука!
Эмма лежала без сознания, с безликим лицом, лишенным надежды. Она никогда не выберется отсюда живой. Единственный шанс, единственная попытка, оказалась тщетной. Гнить журналистке в этой камере своего личного ада, пока Харон не решит переправить ее на другой берег.
Невероятных размеров тварь находилась с Эммой Пратт в одном помещении. От такого соседства становилось тесно. Будто в клетку со львом забежала мышь. Хорошо, что девушка отключилась. Дышащий огнем великан смял сломанную лестницу как консервную банку. Журналистка разрушила его планы. Стерла те блаженные чувства, которые населяли Джека. Испоганила настроение, в конце концов. Эгоистичная стерва.
Направив сложенные в рупор ладони кверху, Паркер закричал:
– Канн! Канн!
Животные в сарае забились по углам от звуков со дна колодца. Мальчик, услышав нечто, похожее на голос из водосточной трубы, вошел в сарай и увидел открытую решетку. Наверное, отец снова прочищает подвал. Весной он забивается чуть ли не каждый день. Канн заглянул в черноту, из которой доносился зловонный запах. Он снова услышал голос отца.
– Я здесь! – сказал мальчик.
– Отлично, сынок! Ты должен спустить мне запасную лестницу! Эта сломалась!
– Ты в порядке? – спросил Канн.
– Да! Тащи эту чертову лестницу! Здесь воняет как в могиле!
Глава 33
– Ты очень меня расстроила, Эмма, – сказал Джек. – Мне казалось, я был добр с тобой. Я приносил тебе еду, одежду, обещал дать шанс. Но ты плюнула мне прямо в лицо.