Зайдя в дом, Джек Паркер взял со стола остывшую тарелку супа и посмотрел в сторону. Женщина сидела в кресле-качалке с ледяным ужасом на лице. Она замерла, привалившись на спинку, отчего кресло наклонилось назад. Ни движения. Лишь огоньки от включенного телевизора прыгали по лицу.
За столом сидел мальчик. Он без конца вытряхал из солонки бледные песчинки. Когда они образовали горку, мальчик погрузил ее в тарелку, дождался, пока суп поглотит соль, и прикусил. Подержав глоток у одной щеки, мальчишка перелил его к другой, подержал там, затем языком провел по верхнему ряду зубов, пропитывая концентратом соли. В конце концов, он проглотил содержимое и даже не поморщился.
Джек собирался было уйти, но его внимание снова привлек мальчишка, сидевший за столом. Великан вспомнил, что оставил лестницу в подвал, что должен был взять обед для этой неблагодарной сучки и вернуться. Это займет не больше минуты, отметил про себя Паркер. Нет. Это займет куда больше. Да и зачем ему торопиться? Эмма не решится на побег после суток связанной, как рождественский подарок. Перед ней можно было открыть дверь, и она не переступит порог. Эмма сломлена окончательно. Джек постарался на славу.
Грязный мальчишка хватал со стола все. Соль, перец, сахар. Окаменевшее печенье, куски старого хлеба, таявший от жары маргарин. Он засовывал это в рот. По очереди, затем все разом. Нахмурившись, он катал по щекам огромную жвачку, в которую превратились продукты. Суп остыл, песчинки соли, какие мальчик продолжал вытряхать, размокли и исчезли. Никакого вкуса. Малыш вскочил со стула и швырнул стеклянную солонку в стену. Та разлетелась острыми осколками.
Выйдя из тени дома, Джек в несколько шагов пересек пекло двора и вернулся в сарай. Казалось, на солнце тарелка супа нагрелась так, что великан спешил избавиться от нее, чтобы не обжечь пальцы. Шпалы застонали под тяжелыми шагами Паркера.
На полу лежало то, что некогда было человеком. Сейчас же Эмма Пратт напоминала змеиную шкуру.
– Я-то думал, ты воспользуешься своим шансом… – усмехнулся Джек. – Никчемная ты девчонка. Для кого я оставил эту чертову лестницу, как ты считаешь, Эмм?
Журналистка смотрела в одну точку. Глаза были пустыми, словно витрина разграбленного магазина. В жизнь Эммы Пратт ворвались, разбили стекла и вынесли все, что представляло какую-либо ценность.
Усевшись на ступеньку лестницы, великан продолжил:
– Вижу, ты не настроена на дружескую беседу. Что ж… Сегодня ты заслужила обед.
Паркер поставил тарелку на дно подвала и подвинул к журналистке носом ботинка. Расплескавшись, суп потянулся тонкой струйкой в сточную трубу. Эмма Пратт вдохнула аромат пищи, после того, как ее стошнило, живот не переставал выть от голода. Девушка учуяла что-то съестное, ноздри раздулись, выясняя, не очередная ли ловушка предстала перед Эммой. Мимические мышцы задергались, словно через них пропустили ток, сообщающий о том, что жизнь еще теплится под кожей.
Через некоторое время Эмма взяла в руку ложку. Она казалось тяжелой в израненных мышцах, но голод был сильнее. Журналистка зачерпывала суп, и он предательски выплескивался в неуверенных маневрах Эмм. Девушка злилась – вот на что хватало сил всегда. Где-то внутри цивилизованного человека скрывался запас звериной злости, доставшийся от предков.
Наверное, то же вынуждало Джека наслаждаться тем, как его жертва учится держать ложку, заново управлять своим телом после сокрушительного удара по психике. Великан с замиранием следил за каждым движением заложницы, пропуская через губы тонкую улыбку. В какой-то степени он гордился собой, гордился тем, что поймал крепкого зверя, достойного соперника.
Эмма закончила, и тогда, поднявшись, Джек сказал:
– Не вздумай разговаривать с моим сыном, Эмма. Стоит мне заподозрить, и не поздоровится вам обоим. Не упускай тот шанс, который почти у тебя в кармане.
Наверху слышался шум. На решетке кто-то был. Кто-то стоял, зная, что внизу пятиметровая пропасть. Кто это мог быть среди ночи?
Встряхнувшись от беспокойного сна, Эмма прижалась к стене, чтобы спрятаться. Девушка всматривалась в железную сетку. Несмотря на почти кромешную темноту, Эмма была уверена, что кто-то стоит над ее головой. Новая пытка от этого чудовища? Хочет лишить жертву сна? Хочет свести ее с ума? Тогда ему это почти удалось.
Эмма не заметила, как собственные мысли подменились чужими, как Джек Паркер правил ей даже ментально. Его лекции, рассуждения о собственном могуществе, о том месте, какое каждый должен занимать, проросли в Эмм. Мозг заработал, если не на полную катушку, то хотя бы задребезжал как избитый генератор. Журналистка знала, что если пропавшего не находят в течение первых трех суток, никто не просит выкуп и не угрожает расправой, копы откладывают это дело в тот ящик, который откроется лишь тогда, когда другая молоденькая дура окажется в руках этого же дикаря. Эмме суждено впитаться в почву, чтобы та использовала ее энергию и утолила голод червей.
Наверху снова что-то зашелестело. Кто-то коснулся решетки, и та пошатнулась. Слишком тяжелая.
– Эй! Э-эй! – звали сверху. – Я знаю, что ты здесь. Нам нельзя разговаривать. Если отец узнает…
Голос оборвался, умолчав о самом страшном.
К Эмме пришел детский голос. Тот ли это мальчишка, что сидел в подвале, когда Джек спустил за волосы свою жертву? Не может быть. Эмма кричала внутри себя. Неужели тьма рассеивается? Неужели выход еще можно найти?
Терпение! Вот, чего не хватало неудавшейся журналистке. Терпение!
Теперь мозг по-настоящему кипел. Он искал ходы, которых не видел ранее, думал о чем-то кроме гниющих экскрементов скотины и пересыхающем горле. Мир не рухнул. Он продолжал жить своим чередом. Это Эмма покинула тот мир, тот далекий, стремительный и кровожадный мир, провалившись в самую его бездну.
Факел надежды зажегся в груди Эммы Пратт. Что это? Предсмертная агония? Девушка и сама не ожидала, что, почувствовав, неподдельный запах свободы, бросится на него всеми разорванными мышцами и костями. Она жива! Она жива, черт возьми!
Канн пришел в сарай ночью, он сделал это для того, чтобы помочь, чтобы предупредить о чем-то очень важном, что услышал от отца. Подсказка, которая поможет собрать журналистке ее разорванную в клочья жизнь.
– Вот, держи. Больше я не могу тут находиться.
Послышался топот детских ножек. Звуки той вселенной, на которую Эмма Пратт смотрела из черной дыры. К ней пришел мальчик, чтобы помочь. Он знает о том, что происходит. Он знает, что его отец настоящий подонок. Что… Что он имел ввиду?
Держи…
«Что, черт возьми, он имел ввиду?» – вопила внутри себя девушка.
Журналистка тянула руки к решетке. Ну же! Ну же! Должно быть хоть что-то! Что-то, о чем ей сказал ребенок дьявола!
Эмма выходила из себя, кости ломило, виски сжались, словно ей наступили на голову. Неужели ей показалось? Нет! Не может быть! Нет…
На пальцах почувствовался лепесток. Эмма махнула рукой, разрезав густой могильный воздух, переставая бороться, и прикоснулась к спасению. Оно опять было так близко, что заложница отпрянула, опасаясь рухнуть плашмя. На этот раз она не упадет. Эмма Пратт получила обратный билет в жизнь. Канн отправил ей послание, которое не должно было попасть в чужие руки. Мальчик оставил послание на обрывке тетрадного листа и бросил сквозь решетку. Завиток бумаги кружил над бездной, словно перо волшебной птицы, исполняющей заветные желания.
Поймав письмо, журналистка забилась в угол, как будто вырвала из рук хозяина сочный кусок мяса, на который претендовали другие звери. Эмма забилась в угол, поджав под себя сырые ноги, чтобы насладиться этим куском в одиночестве.
Она посмотрела на свои руки. Перевернула обратный билет в жизнь. И закричала так, что легкие едва не разорвались от боли.
Глава 34
Ночь вгрызалась в разбитое лицо Терри. Как бы он ни защищался, как бы ни пытался дать отпор, окровавленные ладони, гематома под глазом и вспаханная бровь вместе с огромным синим пятном там, где должны быть ребра, – украшали его тело. Терри Коул больше не скрывал лицо. Да и кто бы его узнал в таком виде? Мужчина зашел в аптеку и забормотал что-то на неизвестном фармацевту языке. Та долго сопротивлялась, и после нескольких «Рецепт!» сдалась и продала упаковку сильных обезболивающих.
Терри знал: представься иностранным именем, скажи пару корявых слов по-русски, и, в конце концов, закатив глаза, тебе продадут все, вплоть до атомной бомбы. Питерский менталитет во время наплыва туристов.
Добившись своего, иностранец вернулся в город мечты. Темные, словно сгоревшие, здания, от которых торчали одни ребра, встречали Терри. Черные этажи открывали рты при виде живого человека. Более чем живого, как считал сам он. Аборигены выглядывали из-за мусорных баков, втягивая ноздрями воздух, стараясь вычислить сорт гостя, который рискнул появиться здесь среди ночи. В это время в городе мечты действовали другие законы. То есть, они переставали действовать.
Огромные чучела в лохмотьях и осколках прошлой жизни наблюдали за Терри из разных углов. Несколько человек, взгромоздившись на горы мусора, выжидали, словно гиены, сгорбившиеся над еще живым трупом. Нечеловеческие глаза горели с нижних этажей недостроенных многоэтажек. Разбивались бутылки, запугивая заблудившуюся жертву. Сошедшие с ума бездомные, возомнившие себя королями каменных джунглей, выли и выкрикивали:
– Сюда!
– Ко мне!
Терри открыл капсулу и высыпал содержимое на язык. Жгучая горькая масса. Ничем не хуже виски. Ему нужно было ампутировать сердце, удалить источник нескончаемой боли, чтобы Терри Коул не тянулся за пистолетом вновь. Он не выстрелил тогда, во дворе, когда двое втаптывали его в землю, потому что поставил бы точку только в своей жизни. Здесь же, в месте, где исполняются мечты, под покровом ночи… Да еще и рядом с теми отбросами, какие сделали с его Моникой это…
Они были в его власти, а не Терри. Иностранец выжидал тот момент, когда к нему бросится одна из вонючих гиен, чтобы вырвать каждую мелкую косточку, пережевать и выплюнуть. Давайте же! Нападайте! Он жаждет вашей смерти!