На Рождество отец Нел, жизнерадостный северянин в новеньком костюме и с кучей драгоценных аксессуаров, приехал за ней на золотом «Роллсе» и подарил Шафину и мне по новенькому «Саросу 8» только за то, что мы оказались такими хорошими друзьями для его дочери. Телефон был дивный, цвета розового золота и толщиной с картонку. Но я закрыла ящик Пандоры. Став Средневековцами, мы смягчили неписаные правила насчет использования телефонов и компьютеров, и все же я не забывала Генри, который так ненавидел современный мир, что не смог в нем жить. Я решила почаще оставлять телефон в ящике стола и поменьше отвлекаться от Реальной Жизни.
Тем более что в Реальной Жизни у меня был Шафин.
Читатель – теперь мы с ним были парой.
С его отцом я тоже познакомилась летом, я побывала в Раджастане, в его доме в горах Аравали над горным поселением Гуру Шикар. Сначала я никак не могла мысленно соотнести принца Аадхиша Бхарамал Качваха Джадиджу, достойного седовласого индийского джентльмена, и того запуганного подростка, о чьей судьбе я сокрушалась в библиотеке Лонгкросса. Но я старалась понравиться ему. Я очень надеялась, что мы с ним подружимся, – не только потому, что я рисковала жизнью в том числе и за мальчика, которым он некогда был, но и потому, что мы с Шафином… Да, все хорошо: Аадхиш и в самом деле ко мне проникся. Он был любезен, улыбчив, и пожить в его дворце – это было замечательно.
Целое лето с Шафином, он в белой рубашке, я в воздушном платье, мы бродили по дворцовым садам с белыми павлинами, фонтанами, тиграми, точно Жасмин и Аладдин в – ну да, в «Аладдине».
А осенью вернулись префектами в школу, совсем не в ту школу, какой она была, когда мы поступали.
Аббат сохранил все лучшее, традиции старинного учебного заведения, основанного святым Айданом Великим, и устранил все дурное, в том числе кровожадный культ с охотой на одноклассников.
Я вышла к колодцу Паулина, и долго ждать не пришлось – вот уже Шафин и Нел пересекают двор с разных сторон. Их гольфы можно было разглядеть даже отсюда – став Средневековцами, мы избавились от предписанных красных. Я выбрала серебристые с узором в виде черно-белых кинохлопушек. Нел дерзко натянула шокирующе-розовые чулки от Шанель с золотым логотипом – маленьким двойным С. Шафин предпочел тигриные полоски, и я всегда при виде этого узора улыбалась, вспоминая историю про «сына тигра».
И вот мы стоим рядом, все трое, вдыхаем осенний воздух, впереди длинные выходные, Юстициум первого семестра. Впервые за сотни лет никто не поедет в Лонгкросс или в иной знатный замок, чтобы там превратиться в добычу на охоте, стрельбе или рыбалке. Все дети разъедутся по домам, как и должно быть. Я и сама ехала к папе, в новую квартиру на Салфолд-квейз рядом со студией Би-би-си. Посреди современного пейзажа из стекла и железа. Ни холмов поблизости, ни деревьев, ни леса.
Колокол зазвонил, призывая на церковную службу, ученики по двое, по трое заспешили через двор в часовню. Кто-то помахал мне – новенькая по имени Тиша. Я была с ней немного знакома, она оказалась в первой партии учеников, набранных на стипендию де Варленкура, которую учредил в школе Аббат. Я машинально помахала в ответ, и Тиша поспешно зашагала к нам. Я невольно вздохнула – так хорошо было втроем, совсем не хотелось видеть кого-то еще. Но ведь не могла же я просто прогнать Тишу. Она была единственной чернокожей девочкой в школе, я сразу взяла ее, так сказать, под свое крыло. Старалась быть для нее старшей подругой, которой мне так недоставало, когда я сама только что поступила в школу. И если теперь ее отшить, то чем я лучше белокурых средневековых бестий? Я повернулась к ней и растянула рот в улыбке.
– Привет, Тиш, – сказала я. – Как дела?
– Великолепно! – воскликнула она, и меня даже чуточку смутил такой восторг.
– Правда великолепно, – повторила она.
– Точно? – спросила я.
– Точно! – ответила она, и ее лондонский акцент сделался еще слышнее. – Похоже, я поднялась на новую ступеньку. Те ребята, из-за которых я переживала – близнецы, – мне кажется, они стали ко мне хорошо относиться.
Она прямо вся светилась изнутри.
– Отлично, – сказала я. – Это и правда хорошая новость.
Я понимала, понадобится время, пока новые стипендиаты приживутся в школе, но надо отдать должное Аббату, он правильно приступил к делу.
– Куда-нибудь едешь на Юстициум?
– О да! – выдохнула Тиша, но пояснять не спешила.
– Будем ждать фоток на «Инстаграме», – сказала я.
Она слегка нахмурилась.
– Нет, – сказала она. – Вряд ли. Я тебе лучше открытку пошлю.
– Супер, – кивнула я. – Веселись.
Она улыбнулась – у нее была прекрасная, сияющая улыбка.
– Спасибо, думаю, мне понравится.
И тут колокол зазвонил с удвоенной частотой, это означало, что до начала службы осталось пять минут. Тиша развернулась и побежала следом за одноклассниками. Я пошла за ней – задумчиво.
В часовне многое переменилось, и в то же время все было как прежде. Мне припомнилась прошлогодняя служба в то утро, перед отправлением в Лонгкросс. Тогда мы трое сидели в часовне кто где. Теперь мы не одиноки, пусть и сплотила нас тяжелая история. Случайно мы устроились там же, где я сидела в прошлый раз, – прямо под витражом с изображением святого Айдана и оленя. Белый олень смотрел на меня, пока длилась служба, смотрел почти так, как бедняга Джеффри.
Год назад мы сидели тут в черных тюдоровских плащах. Теперь перед нами в коричневых мантиях сидели новые братья. Аббат, как и год назад, поднялся, чтобы прочитать проповедь. В который уж раз предстояло выслушать речь об основателе школы Айдане и его олене. «День сурка». Мысли мои бродили где-то. Я слегка повернула голову, чтобы рассмотреть витраж со святым, но вместо этого мой взгляд, как и год назад, уперся в чей-то идеальный светловолосый затылок. Раковина уха, коротко остриженные блестящие волосы, черный воротник тюдоровского плаща. Сердце замерло.
Генри де Варленкур.
Нет, конечно же это не он. Я резко себя одернула: «Не дури, Грир!» Этот парень не мог быть Генри, пусть он со спины и был на него похож, но он помельче, и сидел он с предвыпускным классом, где Тиша, он на год меня моложе. Я перевела взгляд на девочку рядом с ним, и сердце снова пропустило удар. Вылитая Шарлотта – со спины. «Да тебе опять мерещатся призраки», – сказала я себе. Попыталась встряхнуться, но не могла оторвать взгляд от этой пары. И тут, словно почувствовав, как я буравлю взглядом их затылки, оба обернулись – и кровь застыла в моих жилах.
У обоих лицо Генри.
Не только у парня – у девушки тоже.
Одно мгновение они смотрели на меня с пугающе одинаковым выражением лица. Потом оба одинаково усмехнулись – в точности как Генри год назад.
Я отвернулась, пытаясь унять сердцебиение. Часовня, друзья, братья – все исчезло. Я перенеслась в Лонгкросс, там была ночь. В голубом лунном свете Генри и я скользили по Длинной галерее, сняв обувь, высокомерные предки де Варленкуров смотрели со своих портретов на стене. Вместо голоса Аббата, читавшего все ту же проповедь, я услышала голос Генри в галерее: «В детстве мы частенько это с кузенами проделывали. Они близнецы, мальчик и девочка, немного меня моложе. Они тут молнией проносились. Так весело!»
Близнецы.
С лицом Генри.
Неужели де Варленкуры?
Я заерзала на скамье, судорога сжимала горло. Боялась, что меня стошнит. Снова пришлось как-то себя успокаивать. Нет, конечно же они не могут быть Варленкурами, это уж чересчур. И даже если они родственники Генри и выглядят точно прямиком из «Сияния»[43], это еще не значит, что и они – дьяволово семя.
Нет, уговаривала я себя, в СВАШ больше не приютится зло. Теперь мы — Средневековцы, все братья ведут себя просто прекрасно, и я научилась доверять Аббату. Я подняла глаза и посмотрела на читавшего проповедь Аббата. Он осуществил реформы, которые нам обещал, пусть и читает все ту же проповедь. Я следила, как он поправляет очки на носу, приступая к чтению из «Жития святого Айдана», лежавшего перед ним на пюпитре. Взяв себя в руки, я перестала смотреть на этих жутких близнецов, клонов Генри. Полностью сосредоточилась на истории оленя, которого святой Айдан сумел средь бела дня скрыть от охотников. Голос Аббата звенел, ясный, искренний, Аббат словно помолодел.
– «Благословенный святой, когда выжлецы подбежали совсем близко, дотронулся рукой до оленя и сделал его невидимым. Таким манером выжлецы, ничего не заметив, пробежали мимо, не коснулись зверя ни единым зубом, после чего Айдан вновь сделал оленя видимым для человеков, и шерсть его, и рога стали зримы, и олень отправился своим путем с миром».
Пока он читал, мое сердце прекратило так отчаянно стучать, знакомые слова помогли успокоиться. Аббат протянул руку, чтобы закрыть том жития, его рука на миг замерла поверх кожаного переплета. В этот миг над моей головой луч низкого зимнего солнца ударил в единственный кусочек окна, который не был окрашен, – там, где был изображен олень-невидимка. Луч света прошел через прозрачный бок невидимого оленя и достиг драгоценного камня на обручальном кольце Аббата, камень вспыхнул огнем. Как «В поисках утраченного ковчега», когда Индиана Джонс находит Колодец Душ благодаря лучу дневного света.
Драгоценный камень Аббата – рубин, цвета крови из жил, цвета предписанных формой СВАШ гольф. В луче солнца рубин превратился в световой меч. И тут я увидела, что кольцо-то не обручальное. Оно больше походило на перстни пап и королей. Такое кольцо целуют подданные, принося присягу. Это знак главы чего-то – церкви. Королевства.
Секты.
Загремел орган, мы поднялись, чтобы спеть завершающий мессу гимн.
Пронзительные голоса школьников звенели у меня в ушах, и под эти звуки обрывки мыслей и воспоминаний вдруг начали складываться в моей голове.
Олень святого Айдана сделался невидимкой средь бела дня.
Аббат не носил перстень с печаткой, но у него на том же пальце было кольцо.