— Мотоцикл реагирует на каждое твое движение. Главное — не забудь, что это ты им управляешь, а не он тобой. Запомни два вопроса «Как?» и «Когда?», и всегда задавай четкую команду. А сейчас включай зажигание — попробуем сцепление и газ!
— Ну, поехали! — сказала через несколько минут, когда мы несколько раз тронулись и попробовали тормоз. И, кажется, Морозко даже не заметил, как я села позади него, прижалась к спине и обняла под грудью.
Конечно, у него все получилось — не могло не получиться. Лично я в Кудряшке ни секунды не сомневалась! Он не рвал газ, но держал мотоцикл достаточно уверенно, чтобы в конце наконец почувствовать скорость.
Впереди показались огни города, мимо пролетали редкие автомобили… Антон прижался к обочине, затормозил и заглушил двигатель. Отставил подножку. Сняв перчатки и шлем, повесил последний на руль и уперся ногами в асфальт — нам обоим надо было время, чтобы выдохнуть.
Я сделала то же самое — надела шлем на руку, сместив на локоть, и затихла. Но Морозова не отпустила.
Моя ладонь лежала на груди Антона, в области сердца, и в тишине вечера, сквозь рубашку я услышала, как оно забилось быстрее, а мышцы напряглись. После шлема светлые пряди взлохматились на затылке…
Мое собственное сердце билось гораздо громче, когда, не удержавшись, я ласково провела по этим прядям пальцами и приблизила к парню лицо. Прошептала в ухо, сама себя обжигая признанием:
— Морозов, сколько ты еще будешь меня мучить, скажи? Ты мне нравишься. Очень! Давай представим, что мы вместе? По-настоящему вместе. Сейчас! Ведь ты обещал…
И что на меня нашло? Возможно, вечер и тишина, а возможно, тепло напряженной спины, к которой я прижалась, но в голове словно помутилось. Не хотелось больше ничего говорить. Хотелось только чувствовать — и его, и себя.
— Я… п-помню, Корсак, — тихо ответил Морозов, но дыхание у него сбилось. — Послушай…
— Что?
— Я собирался тебе сегодня сказать… Когда все закончится, я верну тебе деньги. Мне они не нужны.
А вот с этим я была категорически не согласна, хоть в душе и зажигались звезды.
— Не выйдет, — погладила шею пальцами. — Еще как нужны! Тебе надо ехать и учиться. Заявить о себе! В конце концов, ради своей мечты ты прыгнул с моста и… терпишь меня.
Морозов качнул головой.
— Нет. Это не так.
— Что именно не так? — шепнула. — Мечта или я?
Я расстегнула пуговицу на его рубашке, пробралась пальцами под ткань, и парень резко вдохнул полной грудью, когда мои холодные пальцы легли на его горячий живот.
— Морозко, помнишь сегодня ты сказал, что не понимаешь меня?
— Помню, — от прикосновений к Кудряшке я и сама плавилась — тепло растекалось по телу, закручивалось в жаркие вихри и горячило дыхание. Такого со мной еще никогда не было.
— Так вот, я тоже себя не понимаю. Но когда ты рядом, я готова пойти на что угодно, лишь бы тебя удержать. Я знаю, что ты мне нужен, и этого достаточно. Все еще думаешь, что это игра?
— Агния…
Морозов накрыл мою ладонь своею и крепко сжал, то ли собираясь меня притянуть ближе, а то ли остановить. Он глубоко дышал, и больше не казался ни холодным, ни отстраненным, каким выглядел, когда покидал мой дом.
Я прижала лоб к его затылку и замерла, боясь нарушить внутреннюю борьбу Морозко с самим собой. С тем, что он пытался отстоять. И в нашем противостоянии мы проигрывали оба — он мне, а я — его сомнению.
Антон
— Антон, поцелуй меня… Нам никто не мешает, — легкий шепот мягких губ коснулся слуха, и по телу словно огненный разряд прошел, стиснув легкие. Меня скрутило от одного ее прикосновения и ласки, а от просьбы потемнело в глазах.
Никогда не думал, что могу чувствовать желание так ярко и почти болезненно-остро. Как будто остался один только выход — ответить.
Я держал ее пальцы в своих так крепко, что мог оставить на ладони следы, но едва ли это понимал. Яд по имени Агния Корсак уже проник под кожу, разлился в крови и стремительно поглощал кислород, лишая меня остатков воли и самого себя. Отчаянно толкая навстречу просьбе.
Все, что мне сейчас требовалось — это глоток воздуха… или свободы. Той свободы, которую я, кажется, потерял, и над которой смеялся ее отец.
Его дочь действительно делала, что хотела, и делала это со мной.
Я не знал, что ответить девушке на вопрос об игре. Еще час назад, сидя в большом доме за столом перед ее родителями — красивыми и успешными людьми, слушая, как много они сделали для единственной дочери и как высоко ее ценят, я дал себе слово, что больше никто и никогда не укажет мне в лицо, как мало стоит мое внимание и я сам. Что мы закончим наш с Корсак договор уже сегодня, потому что завтра каждый пойдет своей дорогой, и этим дорогам судьба разойтись. Что я не настолько глуп, чтобы без лишних намеков не понимать очевидного — их дочь ждет блестящее будущее и блестящий брак, достойный известной семьи.
Так что же сейчас? Теперь, когда мы встали с Корсак с мотоцикла и повернулись лицом друг к другу, кажется, мне стало плевать на все.
На то, что будет со мной завтра, и на собственное будущее тоже.
Я уже ничего не понимал.
Агния смотрела и ждала.
- Я не думаю, что это игра, — признался девушке. — Я больше не знаю, что думать. Ты… потрясающая и опасная, Корсак! Тебе сложно верить, и не верить нельзя. Ты сама, как мечта, от которой не отказаться. Я хочу представить, что мы вместе… и не могу. Я не только тебя не понимаю, я уже не понимаю себя.
Я отступил. Сердце просто рвалось из груди, а тело горело, помня прикосновение ласковых пальцев и теплое дыхание на коже. Слова, которые хотелось заглушить ответом. Она была моей первой девушкой и от нее сносило крышу.
Какие к черту барьеры и условности? Здравый смысл? Куда я, дурак, бегу, если уже оказался в капкане? Только будет больнее. Возможно, завтра больнее, но не сейчас.
Мне хотелось… Мне так ее хотелось!
Она стояла, опустив руки — в одной держала шлем. На открытом пространстве теплый ветер дул ей в спину, и распущенные волосы налетали на щеки. Темные глаза подозрительно блестели, а губы… Идеальные губы красавицы Корсак, о которых мечтал любой парень, хоть раз их увидев, были открыты и ждали.
Я сделал от нее три шага, а к ней — один. Больше не думая, только лишь чувствуя!
Она сидела во мне занозой. Проросла под кожей и пропитала своим запахом — той самой весны, которая навсегда останется в памяти. Везде, где только дотронься, звенело «Агния… Агния… Агния…»
Если это и было сумасшествие, то я оказался не способен с ним справиться.
Воздух из легких вырвался то ли с хрипом, а то ли со стоном, когда я схватил ее, притянул к себе и нашел губы. Впился в них так жадно, что нам обоим стало больно от вскипевшего удовольствия, накрывшего обоих. Ладонь обхватила затылок, пальцы зарылись в волосы… Я целовал Агнию так, словно делал это уже сотню раз, но и за сотню раз не насытился. Отключив мысли, только лишь чувствуя.
Корсак поддалась напору только в первую минуту, а дальше стала целовать сама. Уронила шлем, подняла руки, обвила мою шею и стала отвечать не менее жадно, чем я. Не жалея губы и сплетая наши дыхания в одно.
Постепенно это общее дыхание стало глубже и тяжелее, вязче, связывая нас в тугой узел, пульсирующий общим желанием.
Я очнулся, когда смелые руки Агнии оказались у меня под рубашкой и легли на спину. Остановился, задыхаясь, глядя на девушку… Понимая, что ей мало, мне мало, а вокруг нас поле и шоссе, по которому пролетают машины.
Следующая мысль отрезвила холодной правдой — я проиграл.
И хуже всего, что даже не Корсак, а себе самому. Той гордости, что еще недавно, в ответ на озадаченные и нетерпимые взгляды ее родителей, не понимающих, как я оказался в их доме, заставила спросить у девушки, почему мне подходит именно она?
Я повернулся и побрел по дороге. Запустил руку в волосы, рвано впуская в легкие воздух. Из последних сил вырываясь на свободу, которой больше не было.
Против этой девчонки не существовало противоядия, и если все так, мне оставалось либо поверить ей, либо…
— Антон!
Я обернулся — Агния стояла и смотрела мне вслед. Стройная, длинноволосая и даже в ожидании вызывающе-гордая.
— Уезжай! — крикнул. — Пожалуйста!
— Нет!
Черт! Я покачал головой и отвернулся. Достал из кармана очки и с силой зашвырнул далеко в траву. Сунул руки в карманы брюк и побрел в сторону города. Мог бы — побежал, только куда?
Она догнала сама. Оставив мотоцикл, повисла на шее, крепко обняла… и мы целовались снова, потеряв счет времени.
— Морозов, я всегда говорила, что ты мой. Все равно не сбежишь!
В доказательство этих слов я подхватил ее губы своими. Смял, ощущая языком их нежный вкус. Не сбегу.
— Возвращайся домой, Агния. Пожалуйста, — попросил. — Это не может произойти здесь. Слышишь?
Мы оба чувствовали, что еще немного и переступим любые рамки.
— Я отвезу тебя, Морозко.
— Нет! Уезжай! Тебя сейчас так много во мне, что я хочу побыть один. Уезжай.
Не думаю, что Корсак когда-нибудь приходилось слышать подобное, но она уступила. Сказала, отпуская меня:
— Хорошо! Но не надейся, что я исчезну. Этого не случится.
Я не надеялся, больше нет. Я возвращался домой по обочине шоссе, шел вечерними улицами, а тело не переставало звенеть. Мысли путались, вытесняя одна другую, и вся холодная логика летела к чертям.
Какой тяжелый и вместе с тем необыкновенный вечер, одновременно горький и сладкий в своей правде.
Сорвавшись с места, побежал. Долго бежал, но это не остудило голову и не отрезвило. То, что во мне проснулось, продолжало жить и дышать. Звучать одним именем. Если я с разбега влечу в стену, то разобьюсь.
Когда вернулся домой и вошел в квартиру, мама не спала и вышла из своей спальни в прихожую. Подошла ко мне, охнув.