Сентябрь закончился без происшествий.
Энни Риггз (фото предоставлено Молли Риггз)
Средняя школа Эджвуда (фото предоставлено автором)
Заброшенный участок, возле которого на Энни было совершено нападение (фото предоставлено Карли Олбрайт)
Маска убийцы, найденная на Секвойя-драйв (фото предоставлено Логаном Рейнолдсом)
Оперативная группа демонстрирует маску убийцы представителям масс-медиа (фото предоставлено «Балтимор Сан»)
Фоторобот убийцы (фото предоставлено Алексом Маквеем)
Загадочный рисунок мелом на крыльце Олбрайтов (фото предоставлено Логаном Рейнолдсом)
IXОктябрьская страна
«… акт безумия»
«Начнем с того, что стоял октябрь, неповторимый месяц для мальчишек…»[19]
Из всех волшебных, лирических, захватывающих дух пассажей, что Рэй Брэдбери подарил своим читателям, эти слова, с которых начинается его одухотворяющий роман «Что-то страшное грядет», наверное, мои самые любимые.
Дальше Брэдбери принимается описывать фантастические земли, Октябрьскую страну, где король – Осень, а королева – Беда, и где нет невозможного. Хорошее, плохое, волшебное, невообразимое – там есть все, и все ждет тебя в октябре, еще чуть-чуть, и дотянешься кончиками пальцев.
С детских лет то было мое любимое время года, пора абсолютного волшебства. В воздухе витал аромат спелых яблок и увядающих листьев. Ветер пробирал до костей; глубже, чем до костей. Небо над головой переливалось насыщенными тенями оранжевого, желтого, багряного и алого – полчищами мельтешащих цветов, слишком прекрасных, чтобы у них были названия. Полная луна равноденствия, такая близкая к земле, цепляющаяся за горизонт, наливалась силой, и наглядеться было невозможно. Мимо плыли облака, не желая уступать дорогу надвигающейся зиме. Нагие ветви деревьев тянулись к твоей спине, едва ты проходил мимо, костлявые пальцы жаждали прикосновения, а под ногами хрустели многие слои опавшей листвы, пока их бесчисленная братия проносилась мимо в пробирающем осеннем дуновении, будто крошечные призраки, которыми одержима природа. В воздухе висели сумрак и сумерки. Полночь длилась вечно. Откормленные тыквы ухмылялись рваными ртами из-под перил на крыльце и из окон, не сводя с тебя мерцающих оранжевых глаз.
А потом являлся он.
Наиволшебнейший из приходящих дней.
Не только для юных, но и для юных сердцем.
Ночь пробиралась в город по-воровски бесшумно, и вот он уже здесь.
Хэллоуин.
Понедельник, тридцать первое октября, пришел в Эджвуд ясным и холодным, кутая улицы ощущением неунывающей надежды.
Со времени чудесного избавления Энни Риггз на Секвойя-драйв прошло почти два месяца. Никаких нападений больше не было. Местные газетки, стремясь удержать историю на слуху (а тиражи – на плаву), вскользь упомянули об этом, на самом деле акцентируя внимание на беседах с полицейскими из следственной группы, дабы любой ценой удержать волшебное слово «Бугимен» в заголовках на первой полосе. Ну а чеканные лики известных на всю страну журналистов потихоньку покидали корабль, увозя отсюда свой салонный загар – ведь счета за отель росли, а крови и жертв, о которых можно написать, что-то не предвиделось. Полиция потихоньку занималась своим делом. Каждую неделю или около того появлялся официальный представитель и делал заявление. К этому времени все заявления стали выглядеть как под копирку: следственная группа работает круглосуточно, граждане должны проявлять бдительность. Прошел почти месяц с тех пор, как детектив Харпер провел последнюю конференцию. В тот раз он выступал лишь несколько минут, а в конце предъявил обновленный портрет преступника, напавшего на Энни Риггз. За исключением более густых бровей и тонкой верхней губы, этот рисунок в основном повторял первый.
Что касается горожан, то большинство склонялось к мнению (а быть может, убеждали себя), что убийца отошел от дел. Со времени последнего нападения прошло уже пятьдесят два дня. После того как с него была и в буквальном, и в переносном смысле «сорвана маска» при нападении на Энни Риггз, и после того, как он почти попался в руки полиции во время погони, Бугимен был бы беспечным дурнем, останься он в Эджвуде и возьмись за старое.
Невзирая на волну оптимизма, охватившую большинство горожан, комендантский час оставили, хотя и в более мягкой форме по сравнению с тем, что было тремя неделями ранее. Теперь он начинался в одиннадцать ноль-ноль, при этом в ночь Хэллоуина вводились особые распоряжения. Совет директоров городского торгового центра предложил альтернативу традиции ходить по соседям за угощением: с пяти до семи вечера дети смогут получить конфеты во всех магазинах центра. Семьям, которые хотят лично поучаствовать в раздаче сладостей, предлагалось делать это на парковке у центра. Еще одно распоряжение гласило, что детям до двенадцати нельзя появляться на улице без сопровождения взрослых. Так или иначе, к девяти вечера вне зависимости от возраста все празднующие обязаны покинуть улицы. В кинотеатре с огромным успехом вторую неделю шел «Хэллоуин 4: Возвращение Майкла Майерса» – правда, поздние показы отменили. Если вас посетило желание отпраздновать ночь Хэллоуина с упаковкой попкорна в руке, наблюдая, как Майкл Майерс крошит всех на своем пути в капусту, нужно было занять очередь на сеансы в пять или семь пятнадцать, а иначе – облом.
К счастью, октябрь выдался спокойным и для Карли Олбрайт – то, что доктор прописал. Газетчики наконец оставили попытки ее разговорить; дом Олбрайтов стоял в стороне от околобугименской шумихи – никаких рисунков мелом, никакой жути, ползающей под окном, никаких полицейских патрулей перед фасадом. Решили принять за гипотезу, что отпечаток обуви, найденный полицией под окном Карли, принадлежит ботинку какого-нибудь соседского парня. Вспоминая, как мы в детстве ловили лягушек и как обшаривали приямки всех домов в Эджвуд-Медоуз, я решил, что эта гипотеза имеет право на существование. И, хотя до Пулитцеровской премии пока не дошло – пусть Карли и отрицала, втайне она мечтала именно об этом, – моей подруге повезло писать о настоящих новостях и видеть собственное имя под еженедельной колонкой в «Иджис». Редактор даже выделил ей электронный пейджер, чтобы быть на связи круглые сутки. Мне такая участь представлялась ужасающей, но Карли – другое дело. Она больше обрадовалась этой треклятой пищалке, чем повышению зарплаты.
Да и со мной октябрь обошелся неплохо. В последнее время меня посещало вдохновение, и мне повезло: опубликовал еще три рассказа, тем самым побив личный месячный рекорд. Ни один из этих рассказов также не претендовал на Пулитцеровскую премию – да и ни на какую другую, раз уж на то пошло, – но они вывели меня к нужной аудитории, чем я и гордился. Я писал все более уверенно, и теперь, когда меня не отвлекала безрезультатная погоня за Бугименом, я работал дольше, продуктивнее и выдавал больше нормы за клавиатурой. Я даже стал реже слушать полицейскую волну по ночам.
Изредка я еще чувствовал, что за мной следят в общественных местах, и, готов поклясться, один раз на Сороковом шоссе видел позади себя серебристый седан. Однако кошмара, как тогда, когда я выносил мусор и точно знал, что Бугимен затаился неподалеку, больше не повторялось. Телефонные звонки неизвестного в дом Чизмаров значительно поубавились, а когда шутник звонил, то просто молча вешал трубку. Я вновь склонялся к мнению, что просто неверно набирали номер или развлекался какой-то скучающий подросток. Ему, наверное, подвернулась под руку статья в «Иджис», и парень решил, что я – достойная мишень.
Даже мама стала прежней собой – милой и спокойной. По сложившемуся обычаю, вечер она проводила на кухне – пекла свежий хлеб, готовила тефтельки и томатный соус по своему секретному рецепту. Сколько я себя помню, на Хэллоуин у нас всегда собирались друзья и знакомые. Все объедались спагетти, тефтельками и салатами, а когда дети уходили клянчить сладости по окрестным домам, взрослые болтали или смотрели игру студенческих команд по телевизору. Кто сидел ближе всех к выходу – обычно это были родители или мой чокнутый дядя Тед – должен был угощать пришедших детей конфетами, когда в дверь звонили. Я помню, всякий раз изумлялся, вернувшись домой несколько часов спустя: у меня в руках наволочка от подушки набита сладостями так, что я едва ее тащу, а взрослые до сих пор сидят и болтают. Ну о чем можно так долго трепаться?
В тот Хэллоуин наш дом был набит битком к половине шестого. И в гостиной, и в цоколе не осталось где сесть, да и на кухне было не легче. За обеденным столом устроились Норма и Берни Джентил, с ними – моя сестра Мэри, ее муж Гленн, а еще дядя Тед и тетя Пэт. Они все уплетали за обе щеки и старались не говорить с набитыми ртами.
Мы с Карой сели на складные стулья на входе, с огромной чашей конфет на телевизионном столике между нами. За окном почти совсем стемнело, и толпы детишек вышли на охоту за добычей. Минут двадцать мы ни секунды не сидели без дела: к нам валом валили футболисты и феи, астронавты и инопланетяне, принцессы и смурфы. Однако от горы сладостей, казалось, не убыло. Я не стал одеваться как положено (если, конечно, не считать серые штаны и серую же толстовку), но Кара, как обычно, оторвалась на полную катушку. Я много за что ее люблю, в том числе и за это. Очень жизнелюбивая, Кара из всего устраивает праздник. Она может одеться самым милым в мире придворным шутом (как раз как в тот год); она может неделями выбирать подарок на Рождество и попасть в точку; она может остановить машину на обочине, чтобы полюбоваться прекрасным зимним закатом. Кара способна увидеть красоту, изящество и смысл в самых разных каждодневных проявлениях. Если я – это тени, лунное мерцание, сказки смерти и ужаса, то она – свет солнца, смех и дорожка из желтого кирпича в «Волшебнике страны Оз». Мы уравновешиваем друг друга.