– Вам кого, тварщ?
Темп речи у нее не изменился.
– Мне нужен Григорий Моисеевич, – церемонно поклонился Вадим, посчитав, что в святилище науки следует вести себя чинно. И добавил: – Фишман.
– А вы откуда? – с неожиданной расстановкой спросила молодка.
Подозревает, что ли? Неужто и здесь мои портреты развесили с припиской: «Разыскивается»?
– Студенческий профсоюз академии Тимирязева, – отчеканил Вадим и для вескости показал обложку билета, которым его снабдила Аннеке.
Аргумент подействовал. Грудастая снова сбилась на пулеметность:
– Григорь Мсеич у нас больше не чтает. У него ревмтизм обстрился, он тперь редко из дома выхдит.
– Какая жалость! – огорчился Вадим. – А мы его хотели к нам в академию пригласить, чтобы он с точки зрения элементарной физики обосновал преимущества электроплуга.
– Бьюсь, он вам откажет. Но мжете погврить – вдруг улмаете?
– А как с ним связаться?
– Он жвет тут недлеко, на Остоженке, в Варваринском дме… Я вам счас запшу.
Заполучив желанный адрес, Вадим направился на Остоженку. Он сравнил себя с курочкой из детской сказки про петушка и бобовое зернышко. Такое же многоэтапное странствие получается. Что-то будет в конце!
В доме Варваринского акционерного общества домовладельцев еще с прежних времен проживали историки, экономисты, математики, биологи. Нашелся закуток и для физика Фишмана. Ученый встретил Вадима в затрапезном халате, напоминающем шлафрок из тех, что носили баре в прошлом и позапрошлом веках. В квартире едко пахло горелым постным маслом – на примусе шкварчала яичница с ломтиками колбасы из второсортной конины.
Фишман – согбенный подхихикивающий старичок с дрожащими лодыжками – глянул рекомендательное письмо, составленное профессором Диканем, и предложил гостю присесть. Вадим не без опасения пристроился в бамбуковом креслице и, пока Григорий Моисеевич крошил в яичницу вялые помидоры, изложил суть своей просьбы. Ничего нового он не придумывал, – повторил все то, что накануне рассказал в Опалихе.
Физик слушал со вниманием, а после засыпал вопросами, как земский доктор, выясняющий симптомы болезни пациента:
– Говорите, тошнило, голова кружилась? А в ушах звенело? Сухость в ротовой полости была? Удушье, боли в подреберье? Слабость распространялась от темени к стопам или наоборот? Так-с… Прелюбопытно, хе-хе-хе, весьма прелюбопытно… – Он погрузился в обдумывание проблемы и просыпал соль мимо сковородки.
Молчание затянулось. Вадим скрипнул креслом.
– Что же это было?
– Вам знакомо понятие «инфразвук»? – ответил Фишман вопросом на вопрос.
– Что-то читал…
– В общем виде, хе-хе-хе, это звук, имеющий частоту ниже той, что воспринимает нормальное человеческое ухо. Верхнюю границу частотного диапазона инфразвука обычно определяют в шестнадцать герц, а нижняя опускается до тысячных долей… Я не слишком сложно выражаюсь?
– Пока нет. Продолжайте, пожалуйста.
– Инфразвук, как и ультразвук, – это терра инкогнита. Всерьез ими мало кто занимался. Я слышал только об экспериментах нашего гениального современника Роберта Вуда. Рассказывают, хе-хе-хе, что однажды театральный режиссер попросил его усилить эффект одной из сцен. Вуд построил длинную трубу, присоединенную к органу и испускающую инфразвуковые волны. И что вы думаете? Хе-хе-хе… Зрители в панике бежали из зала после первых же тактов!
– Инфразвук настолько опасен? – выказал удивление Вадим.
– Его воздействие на организм разрушительно. В брюшном отделе возникает резонанс, который отражается на работе сердца и органов дыхания. Вдобавок угнетается работа мозга, наступает утомляемость, падает артериальное давление, гаснет зрение, начинается рвота… Не правда ли, хе-хе-хе, похоже на то, что вы испытали?
– В точности!
– Если бы мощность была увеличена, все завершилось бы для вас летальным исходом. Разрыв легочных альвеол, паралич, необратимые повреждения нервной и эндокринной систем…
Фишман трехзубой вилкой подковырнул яичную лепешку и ловким движением эквилибриста подбросил в воздух. Лепешка перевернулась и шлепнулась на сковороду необжаренной стороной. Брызнуло масло, примус зашипел.
– Инфразвуковое оружие – тема будущего, – невозмутимо продолжал вошедший во вкус ученый. – Когда-нибудь, хе-хе-хе, его станут применять на полях сражений наряду с винтовками, пушками и гранатами. То, с чем вы столкнулись, вероятно, экспериментальный образец. Его портативность снижает силу действия. Но если построить аналог длиной, скажем, метров в сорок…
Вадима передернуло – он представил себе, как взрываются легкие, превращаются в кашу внутренности… Нет, ему хватило и образца!
– А р-реально ли от него защититься?
– Чем ниже звук, тем сложнее создать для него барьер, – просветил невежду Фишман и пошлепал вилкой по зажаристой яичной корочке. – Но можно попробовать. Нужен своего рода акустический экран вроде тех, что используют для защиты от обыкновенных шумов. Учтите, что защищать надо не только уши, но и по возможности все туловище, хе-хе-хе…
– А из чего сделать такой экран? – допытывался Вадим и, дабы ничего не упустить, шуршал огрызком карандаша по завалявшемуся в кармане полушубка трамвайному билету.
– Хорошо бы использовать металл, но вряд ли у вас получится выковать латы, как у тевтонских рыцарей, хе-хе-хе…
– А если фольгу?
– Неплохая идея. У меня, кстати, где-то тут припасен рулончик станиоли. Не алюминий, а олово, но вам пойдет. Берег для опытов, да уже ни к чему… Соорудите себе доспехи, подбейте войлоком, это тоже хороший звуконепроницаемый материал.
– Поможет?
– Совершенной защиты нет. Но интенсивность инфразвукового колебания ослабится. И то хлеб…
Физик в шлафроке достал из шкафчика ломоть черняшки, разломил пополам, снял с огня сковородку с яичницей и погасил примус.
– Прошу разделить со мной трапезу. По-спартански, без затей. Чем богаты, хе-хе-хе…
Вадим искоса взглянул на спекшееся кушанье и в учтивых выражениях отказался объедать старичка. Он забрал обещанный рулон оловянной фольги и вышел вон, насквозь прокуренный духом прогорклого масла и жареной лошадятины.
На Дубовую улицу он летел как на крыльях. Уголок завесы приподнялся, появилась определенность, пусть не полная, но лиха беда начало…
Вадим переговорил с Аннеке. Она, настроенная на безграничное самопожертвование, отдала Серафиму последние три рубля, заначенные еще с прошлых стипендий, и отправила его пьянствовать в шалман. Избавившись от его общества, Вадим и Аннеке засели за изготовление противозвуковой амуниции. Из подаренной Фишманом фольги вырезали подходящие по размеру и контуру полосы. Аннеке распатронила старые валенки Серафима, – распрямить не вышло, – разрезала на небольшие кусочки и нашила их на фольгу. Получилось подобие кольчуги, состоящей из скрепленных между собой пластин. Вадим надел ее под рубашку. Чертовски неудобно, давит, кожа чешется, но жизнь дороже. Попросил Аннеке поработать и над головным убором. Она пошла на знакомый рынок и обменяла армяк на затрепанный летный шлем. Изнутри его тоже проложили фольгой, а сверху обшили обрезками войлока – вроде как для тепла. Убор гляделся неказисто, однако в Москве в середине двадцатых ходили кто в чем. А еще Вадим сделал себе щиток из тонкой железной пластины, который помещался за пазухой. В случае необходимости его легко можно достать и прикрыть лицо. Это была уже откровенная самодеятельность, и Григорий Моисеевич всласть похихикал бы над ним, но Вадим хотел предусмотреть все, чтобы обезопасить себя от выворачивающих нутро инфразвуковых потоков.
Мастерили до темноты. Аннеке без отрыва от производства отчиталась о своем последнем съемочном дне. Сегодня она решилась повторить вчерашнюю проделку: халтурила вовсю, выпадала из кадра, отворачивалась от камеры. Был расчет на то, что ей позволят прийти и завтра. Но терпение Пудовкина иссякло, он с треском выгнал неумеху с площадки с наказом ни в коем разе не попадаться на глаза. Уходя, опозоренная Аннеке слышала, как он утюжил актеров массовки за безответственный подход к высокому искусству. Вспоминал, между прочим, и Никодима Клюшкина, неблагодарного дедка, появившегося в один день с Аннеке, получившего аванс и скрывшегося с концами.
Они посмеялись. О своей запоротой кинокарьере Вадим не жалел, а вот за Аннеке было немного обидно.
– У тебя ведь есть актерские данные: и внешность, и пластика, и врешь убедительно… Может, ну ее, эту академию? Чему тебя там научат – телятам хвосты крутить? Поступай в кинематографический техникум, станешь актрисой, прославишься…
Первая в мире государственная школа кинематографии, недавно повышенная в звании до техникума, организовалась в Москве шесть лет назад и стремительно набирала обороты.
Вадим думал, что Аннеке, как бывало, вздернет плечико и прямодушно ответит, что не нужна ей слава, а крутить телятам хвосты – самое высоконравственное на свете занятие. Но она отреагировала иначе – отложив рукоделие, долго сидела в позе шамана, отправившегося на рандеву с богами, а потом проговорила:
– Я подумать об этом. Среди саамов никогда не быть артистов. Несправедливо…
О, вирус кино, кого ты только не поражаешь! Вадим поднял антизвуковой щиток и спрятал за ним улыбку.
Перед тем как покинуть съемки «Шахматной горячки», Аннеке сумела выведать, откуда подъезжает «Олдсмобиль» с меченым бородачом, следящим за Капабланкой. Из ее пояснений Вадим заключил, что машина выворачивает с Третьяковского проезда, огибая Троицкую церковь. Не то чтобы величайшее открытие, но на заметку возьмем, пригодится.
– А Верлинский? Он за Капой не следит?
– Нет. Он и к Ласкеру больше не подходил. Смотреть издалека, злой…
С утра Вадим настоял, чтобы Аннеке пошла на лекции. Довольно прогуливать! Насчет кинотехникума еще вилкой по водке писано, а багаж знаний надобно пополнять. Аннеке посопротивлялась, но все же послушалась. Сам же Вадим, экипировавшись в сшитый накануне доспех и прикрыв его полушубком, поехал к «Метрополю». Попросил извозчика провезти через Третьяковский и там, не доезжая до поворота на Театральный, покинул экипаж.