Барченко впотьмах снял доху, шапку, разулся. Он жил бобылем, по нечетным числам (а сегодня было как раз такое) к нему приходила убираться домработница Арина, вертлявая бабенка со Смоленщины, балясничавшая без умолку. Но в такую позднь ее уже здесь не было – пошаркала шваброй, смахнула пыль с полок, протерла окна и улетучилась.
Александр Васильевич, пройдя в комнату, нащупал на стене тумблер, чтобы зажечь электричество, но услышал приглушенное:
– Не включайте! С улицы увидят, а мне ни к чему…
Глава VIII
в которой описывается похищение века
– Вадим Сергеевич! – задохнулся Барченко. – Ужели вы? Не чаял вас живым застать…
– Прошу вас, потише! Соседи услышат – и мне, и вам крышка… Сколько там за укрывательство причитается?
– До пяти лет, еще и со ссылкой. А если предварительный сговор вчинят, то… сами знаете.
– Вот-вот! Так что давайте тишком. Я вас в любом случае услышу, а вы… Идите поближе.
Задвинутые портьеры не пропускали фонарный свет с улицы. Александр Васильевич пошел вслепую, вытянув перед собой руки. Вадим со своим совиным зрением безошибочно поймал его за предплечье и усадил возле себя на персидское канапе.
– Как вы сюда проникли, Вадим Сергеевич? – не мог взять в толк Барченко. – Заперто же! Ключа я вам не давал вроде…
– Не давали. Меня камеристка ваша впустила.
– И ушла? Не похоже на нее. Она у меня девица с прилежанием… – Александр Васильевич крутил в руках трубку, но закурить не решался. – А, понимаю! Зеницы ей отвели, да?
– Спасибо Овцыну. Его наука меня уже в который р-раз выручает… Но все это дребедень, я не за тем зашел, чтобы в животном магнетизме поупражняться. Вы же осведомлены: меня повсюду ищут – надо бы сейчас в своей обители сидеть, носа не высовывать.
– Осведомлен. Награда за вашу главу – триста рубликов.
– Ого! Стало быть, если пожелаете, можете хорошую премию к Новому году получить.
Барченко с негодованием взмахнул трубкой, рассеяв табачную труху по тегеранскому паласу.
– Вот, значит, какое вы обо мне разумение имеете! А я-то, многогрешный, мыслию тешился, что вы ко мне доверие питаете…
– Питаю, Александр Васильевич, питаю! Поэтому и пришел. Слушайте внимательно… – Вадим наклонился к левой дужке очков шефа, засунутой за ушную раковину. – Я видел заговорщиков.
– Как?! Где?!
– Ш-ш-ш! Р-рассказываю…
Зная, что настоящий чемпион в надежном месте, Вадим дождался отъезда дублера в Ленинград и продолжил наблюдение за «Националем». Почему-то зрела догадка: если Капабланку и выкрадут, то сделают это хитро. Не станут нападать в поезде, набитом пассажирами и нукерами в милицейской форме. Он сожалел, что нет в гостиницу доступа, однако на помощь пришел Верлинский. Втянутый в водоворот, Борис Маркович и здесь проявил игроцкую увлеченность. Вадим обратился к нему с просьбой проконтролировать, не проявит ли кто интереса к номеру чемпиона. Сделать это было не так сложно, поскольку комната, где жил Верлинский, располагалась, как мы помним, напротив номера Капабланки. Верлинский прокрутил в двери крошечную дырочку, через нее и смотрел. Как многие люди, обделенные одним из способов восприятия, он компенсировал недостачу за счет другого чувства – в частности, обладал орлиным зрением.
Конечно, дневалить на своем наблюдательном посту круглые сутки он был не в состоянии, но вчера ввечеру его бдительность принесла плоды. Заглянув в дырку, он приметил у двери люкса Капабланки женщину. Она стояла, чуть нагнувшись, и что-то проталкивала в замочное отверстие. Верлинский захотел рассмотреть ее повнимательнее и приоткрыл свою дверь, но произвел при этом слишком много шума. Женщина всполохнулась, метнула взгляд через плечо и утопала по коридору, но недалеко. Верлинский, закрыв дверь, переждал и снова притиснулся к смотровой дырке. Женщина, надеясь, что за ней уже никто не подсматривает, на цыпочках вернулась и скрылась в номере чемпиона.
– Кто ж была эта фата-моргана? – не вытерпел Александр Васильевич. – Верлинский ее признал?
– Признал. Надин, секретарша Ласкера.
– Надин? Что ей у Капабланки понадобилось?
– Не догадываетесь? Сегодня перед туром я встретился с Верлинским, попросил после игры приехать в гостиницу р-раньше того арлекина, которого выдают за Капабланку, и колупнуть зубочисткой в скважине, куда эта фрау что-то засовывала. Р-результат, извольте видеть, налицо.
Вадим вложил в руку Барченко бумажный клочочек, немногим больше почтовой марки.
– Тьма египетская, Вадим Сергеевич, ни зги не вижу…
– Ах да, извиняюсь… Словом, в скважине присутствуют следы воска. Я их с зубочистки на бумагу перенес, передайте на экспертизу.
– И о чем сие возвещает?
– О том, что госпожа Надин делала слепок. Не удивлюсь, если заговорщики уже подсуетились и изготовили ключ от номера сеньора чемпиона. Они, к счастью, про подмену не знают.
– Да кто вам весть подал, что она из стана заговорщиков? Может, ей… кхе… к сеньору Капабланке на ночное свидание пробраться захотелось? Он – сердцеед превеликий, от него все девы, яко безбрачные, тако и мужние, ровно от светила тропического, млеют.
– Александр Васильевич, у вас выпить есть? – спросил Вадим впервые не шепотом, а в полный голос.
– Вон в том кивоте в уголку пошарьте. – Барченко показал себе за спину. – Полбутылки абсента должно быть.
– Анисовка? Так себе горлопятина… Хотя о чем это я? В моем положении не до капризов. – Он оттянул дверцу кипарисовой шифоньерки, завладел темно-зеленой посудиной и отхлебнул напиток, похожий на меловую взвесь. – Фуф… Слушайте дальше.
Получив сведения от Верлинского, он переключил внимание на Надин. Полдня она просидела в зале, где ее наниматель демонстрировал чудеса шахматного искусства. Вадим дубел на улице, изредка согреваясь в недальних лавчонках. Около пяти Надин вышла из «Метрополя» вместе с Ласкером, но в машину не села. Экс-чемпион уехал один, а она, что-то сказав ему на прощание, отправилась пешком по Театральному проезду. Вадим возблагодарил планиду за то, что дамочка не взяла мотор, пристроился в кильватере и шел, не отставая.
Прогуливались не более получаса. Надин через Лубянскую площадь вышла на Первомайскую улицу, процокала каблучками по наледи мимо Делового клуба и остановилась у полуразрушенной церкви архидиакона Евпла. Этот белокаменный храм с двумя куполами, построенный в семнадцатом веке взамен истлевшей деревянной церковки, был славен тем, что в нем единственном проводились службы во время наполеоновской оккупации Москвы. Однако ж новой власти он оказался не нужен, все имущество из него вынесли и начали разбирать, освобождая территорию под задуманный Государственным объединением машиностроительных заводов грандиозный девятиэтажный Дворец трестов. Церковь пытался спасти архитектор Щусев, но безуспешно. Журнал «Коммунальное хозяйство» дал консервативному зодчему пролетарский отлуп, заявив на своих страницах, что сохранять всякий памятник старины в ущерб перепланировке столицы – бесполезно и даже вредно. Зимой работы по сносу прекратились, их планировали завершить в следующем году. Пустая домина без крестов и с ободранными маковками зияла глазницами черных окон.
Надин прохрустела сапожками по битому камню через обнесенный строительным заборчиком дворик и исчезла в дверном проеме. Вадим постоял снаружи, прислушиваясь к ее шагам, которые эхом отдавались в высоком колодце обезлюдевшего храма. Он проскользнул следом, ступая очень тихо. Надин поднялась на второй этаж, где размещался Троицкий престол. Он и сейчас еще стоял здесь – гранитный куб высотой в метр, только уже без пелен, ковчежца и утвари, необходимой для совершения обрядов. Подле этого куба Вадим, выглянувший из-за щербатой колонны, разглядел двух мужчин. Одним из них был тот сюртучный, что подглядывал за окнами «Националя», а второй… о, черт!.. во втором сложно было узнать журналиста Бюхнера, пропавшего почти две недели назад. Обросший щетиной, в каком-то бурнусе старомодного покроя, в шапке с завязками под подбородком, он больше напоминал пострадавшего от погромов дворянина из новгородской или владимирской глубинки, чем фасонистого европейца, каким его помнил Вадим.
Надин подошла и заговорила с ними на немецком. Этот язык Вадим знал хуже, чем французский и испанский, но все же нить завязавшегося толковища ухватить сумел.
– Когда уже? – гундел явно простуженный сюртучник. – Я не могу больше ютиться по лачугам… пчхи!.. Я ученый, а не клошар!
– Парадоксально выслушивать от вас нарекания, герр Шварц, – затянул свою обычную волынку Бюхнер, – с учетом сложившейся конъюнктуры, на фоне которой ваши жилищные условия вполне следовало бы назвать удовлетворительными по сравнению с моими, каковые не только далеки от безукоризненных, но и не соответствуют запросам даже самого непритязательного человека, не говоря уже о…
– Перестань, – обрезала Надин словесную ленту, тянувшуюся бесконечно. – И вы, доктор, тоже. У меня все готово. Нынешней ночью он будет в наших руках. Получим деньги – и прочь отсюда.
– Майн гот! – торжествующе завыл тот, кого называли доктором и Шварцем. – А то я думал, чекисты нас всех перехлопают поодиночке… пчхи!.. или мы сами издохнем от холода…
– Я тоже склонен был малодушничать и близился к тому, чтобы разувериться в успехе, – завелся не менее возрадовавшийся Бюхнер, – и все более соблазнялся идеей…
Какой конкретно идеей соблазнялся продажный швейцарец, Вадим так и не выяснил, потому что совершил непростительную оплошность – отставил назад затекшую ногу, а под ней возьми и хрупни. Шварц, Бюхнер и Надин, как трехголовый дракон, сей же миг оборотились к серевшей у лестницы колонне.
– Там кто-то есть!
Вот где Вадиму пригодились навыки, полученные за восемь лет заточения в осовецком подземье! Тогда, чтобы воевать с крысами, беззастенчиво пожиравшими складские припасы, он освоил технику быстрого и беззвучного хождения. Сейчас перед ним были существа поопаснее крыс, но сути дела это не ме