– Обнимите меня, – потребовала Наденька. – Да не там! Повыше… У вас что, со страху всю галантность отшибло?
Авокадов положил вспотелую ладонь на ее твердейшую, как из базальта высеченную, поясницу. Наденька ответным движением приобняла его – всунула под мышку руку с зажатым в ней дамским пистолетиком и уперла дульце в бок. Со стороны – парочка влюбленных.
– Спускаемся! Улыбайся, щебечи мне что-нибудь на ухо… Пусть думают, что мы на гулянку. Если спросят, молчи. Говорить буду я.
Съехали вниз на лифте – как отъявленные гордецы и нувориши. Щебетать Авокадов при всем желании не смог бы – обошелся тем, что зарылся носом в ее стриженые волосы, пахнувшие импортным шампунем.
Наденька царственно бросила на стойку ключи от номера Капабланки.
– Мы с доном Хосе едем в ресторан. Он хочет посмотреть ночную Москву и послушать цыганскую музыку.
– А герр Лас… – заикнулся портье.
– Герр Ласкер спит, у него завтра ответственная партия. Просил не беспокоить.
– Так точно.
Портье был из гороховых и едва сдержался, чтобы не приложить руку к отсутствующей фуражке.
Наденька с величественной грацией поплыла к выходу, ведя на буксире сникшего Авокадова. В вестибюле по углам жались гэпэушные шпики, на выходе стояли часовые с мосинками. Но никто из них не был поставлен в известность о том, что подлинный чемпион числится пропавшим и заменен другим человеком. Наденька тоже не вызывала ничьих подозрений. Она и прежде часто уходила куда-то ночами – вольному воля! За ней не было пристального пригляда, – не велика шишка, перебьется. А что пошла в загул в обнимку с Капабланкой – так все ж знают о его любовных похождениях.
– Ишь, донжуан чернозадый! – мигнул один часовой другому. – Новую бабенку себе подцепил! Правду говорят: у него марух – хоть задом ешь…
Как же подмывало Авокадова отбросить от себя эту маруху, замычать истошно… Но что тогда? Ее, может, и не упустят, но перед тем она его беспременно пристрелит. Вон как вдавила пистолет в межреберье!
– До утра, мои родные, – попрощалась она с охранниками, сделав вид, будто не слышала их кривотолков. – Не скучайте!
На улице мела поземка. На пустырьке, где днем теснились извозчики и таксисты, поблескивал полированным корпусом «Олдсмобиль».
– Туда! – развернула Наденька нерасторопного спутника. – Не беги, иди, как шел. Нас уже не остановят.
Сидевший за рулем коротышка в сюртуке подморгнул подошедшим и высунул узкую, как у хорька, моську в окошко.
– Прошу, сеньор чемпион!
Понукаемый Наденькой Авокадов открыл заднюю дверцу и втиснулся в авто. Наденька присела рядом на потертые кожаные кресла. Пистолетик переместила ниже, в район почки подконвойного.
– Довольно обниматься, уберите руку. Соблазнитель из вас никудышный… Вперед, Шварц! Гоните так, чтобы ни одна шавка за нами не увязалась!
В 2:16 к гостинице подъехал крытый брезентом грузовик, из него посыпались милиционеры – кто в мундире, кто в цивильном, но все при наганах. Из кабины выпрыгнул Кочетков. Не прошло и минуты, как он знал уже и про позднюю отлучку чемпиона, и про Надин, и про поджидавшую их машину. Покрывшийся бледностью портье заверял, что сеньор Капабланка ушел с молодой особой добровольно, они держались, как полюбовники.
В номере чемпиона произвели обыск, который ничего не дал. Получив санкцию Менжинского, разбудили Ласкера, спросили, давно ли он видел свою помощницу. Пятидесятисемилетний шахматный корифей послал всех по-немецки в пекло, сказал, что Надин свободна проводить досуг, как угодно, он ей не пастух. А если его еще раз оторвут от сновидений, он будет жаловаться Крыленко.
Без промедления был совершен рейд по всем работавшим в ночную пору ресторанам. Надо ли говорить, что никого из разыскиваемых лиц там не обнаружили, но на всякий случай переписали всех посетителей. Приметы Надин, Авокадова и увезшего их «Олдсмобиля» были розданы дворникам, постовым регулировщикам, не говоря уже о военных патрулях и милицейских нарядах.
Менжинский, костеря на всевозможные польско-русские лады Барченко, Арсеньева и весь свой вислоухий штат, поставил среди ночи в известность о случившемся товарища Дзержинского. Разумеется, потребовалось разложить по пунктам ход операции по подмене чемпиона. Железный Феликс, доведенный услышанным до белого каления, обещал сделать из Вячеслава Рудольфовича зразы по-варшавски, но воплотить задуманное не успел по причине звонка из Совнаркома. Уже и туда просочился слух о похищении Капабланки. В четверть шестого утра, задолго до поздней ноябрьской зари, Дзержинский поехал в Кремль, чтобы попытаться объяснить Сталину и Рыкову, что похищен вовсе не чемпион, а специальный сотрудник и это был задуманный ОГПУ маневр, направленный на раскрытие опаснейшего бандитского формирования. Менжинскому же приказано было созвать совещание и выработать линию действий.
Сочтя ситуацию вышедшей из-под контроля, зампред своей властью расширил список должностных лиц, допущенных к тайне, и собрал у себя в кабинете десяток высокопоставленных политуправленцев, среди которых присутствовали Барченко и Абрамов. Менжинский лапидарно, но содержательно очертил положение, подчеркнув: хоть преступникам и удалось провернуть задуманное, однако их действия говорят о том, что о подмене им ничего не известно. Таким образом, есть надежда, что сеньор Капабланка не пострадает.
– А кто в этом уверен? – подал голос Абрамов и безрадостно напел: «Когда б имел златые горы и реки, полные вина…»
– Арсеньев дал зарок, что с господином Капабланкой ничего не приключится, – напомнил Александр Васильевич.
– Да кто верит зарокам вашего Арсеньева! Он сам тот еще хунхуз… Попадись мне сейчас, я б его в расход… без раздумий!
– Позволю себе заметить, что именно он возвестил о том, что похищение состоится этой ночью. Дал нам сведения о Надин и двух других татях. За какие ж провинности его в расход, достопочтенный Алексей Арнольдович?
Стул под Абрамовым заходил взад-вперед.
– «Возвестил»! И как нам это помогло? Всех упустили… А может, он тоже с ними заодно и нарочно нам арапа заправляет?
Менжинский собирался вмешаться в перепалку совещателей, но тут зазвонил телефон на его столе.
– Слушаю! – выпалил он в микрофон. – Что?.. Где?.. Когда?.. Понял. Пусть сидит в номере и за порог – ни ногой! Да мне накласть, что он требует, дран чертовска! Я сказал: пусть сидит. Во сколько у него партия – в три? А сейчас пол-восьмого. Что-нибудь решим… – Он шандарахнул трубкой об аппарат и перевел красные от недосыпа глаза на присутствующих. – Это из «Националя», Кочетков… Капабланка вернулся.
– Как?! Дублер?
– Да нет! Всамделишный. И шофер-кубинец с ним. Утверждают, что их держали в какой-то халабуде за городом. И подстроил это Арсеньев.
– Логично! – хором возгласили Барченко и Абрамов, причем каждый вложил в это слово свой собственный смысл.
– Как с ним обращались? – задал вопрос Глеб Бокий, также приглашенный на совещание. – Не выйдет у нас потом конфликта с кубинскими властями?
– Вроде не жалуется. Но негодует!
– По поводу?
– По поводу того, что его отлучили от турнира. Рвется в бой, чтобы все исправить. Но я приказал держать его под замком.
– Дабы крамольники не выведали, что изъяли не того? – сразу ухватил идею Барченко. – Здраво! Но ежели иноднесь сеньор чемпион появится в зале и сядет за доску, то плутовство раскроется. А ежели не сядет, то надобно будет истолковать прессе и созерцателям игры, куда он подевался. У нас теперь и дублера нет…
– Значит, до начала тура следует выработать программу: как скомбинировать, чтобы выпутаться, – внес предложение Абрамов и вывел фистулой: «Степь да степь круго-ом, путь далек лежи-ит…»
– Так тому и быть. Но учтите: времени – кошке на лизок. – Менжинский вытянул из папки лист писчей бумаги и взял карандаш. – У кого какие предложения?
В середине двадцатых годов Советская республика производила впечатление неоднозначное, в особенности на иностранцев. Начитавшись капиталистических газет, они приезжали в Россию, ожидая увидеть полнейшее разорение, истощенных и озверевших людей, вымершие города, запустелые деревни… И испытывали немалое удивление, когда их взорам представали совсем иные картины.
В описываемый нами год по российским просторам путешествовал хорватский писатель и анархист Мирослав Крлежа. «Первое и главное, – то, что страна не голодает, – признавал он в своих путевых заметках. – Бочонки сала, масла, упитанные осетры в метр длиной, красная рыба, запах юфти, солонины, кож, специй, бисквитов – вот центр Москвы».
Лицезреть изобилие писателю довелось не только в столице. Обедая в вологодской харчевне, он был поражен, насчитав в меню шестнадцать видов супов. На станциях под Ярославлем ему попадались лотошники с серебряными подносами и «такой массой жареных рябчиков, что казалось, будто их кто-то буквально загребал лопатой». А в Вятской губернии, в одном гостеприимном доме, ему предложили тринадцать закусок под три сорта вина, водку, портвейн, малагу и зубровку, которую он определил как «превосходный самогон с запахом травы, поедаемой дикими сибирскими буйволами». Когда он, объевшийся и изрядно захмелевший, готовился отвалиться от стола, внесли самовар и сообщили, что сейчас начнется собственно обед – с салатами, пирогами, блюдами из свинины и индюшки. При этом, по словам литератора, «хозяева ругали революцию, которая разрушила их блестящую довоенную жизнь».
Не исключено, что Крлежа, перебрав зубровки, слегка загибал относительно количества закусок и супов, к тому же благосостояние людей во все времена разнилось. Но нельзя не отметить, что Страна Советов сумела преодолеть кризис быстрее своих бывших партнеров по Антанте и противников по Тройственному союзу. Это было воистину государство контрастов: с убогостью бараков, подобных Таракановке, соседствовал шик дорогих ресторанов, модернизированных гостиниц, семи- и восьмикомнатных квартир, в которых проживали зажиточные семьи кооператоров, концессионеров и чиновников.