А на улицах? Хорватский пилигрим вспоминал: «Благоухают горячие, жирные, гоголевские пироги, мешки с мукой и бочки с маслом, здоровенные рыбины и мясной фарш, щи с капустой, с луком, с яйцом – и нищие, которые клянчат бога ради. Днем и ночью натыкаешься на них на мостовых и тротуарах». Иногда полярность можно было наблюдать даже в одном отдельно взятом человеке – там и сям попадались попрошайки, которые нараспев тянули: «Помогите, люди добрыя!» – не выпуская изо рта папироски и жуя бутерброд, намазанный слоем икры толщиной в палец. Да, было от чего иностранцам чесать затылки!
Ранним утром 22 ноября один из таких ханыг – с брюшком и упитанной мордуленцией, – подошел к часовым, несшим вахту у входа в «Метрополь», и сказал, что у него есть письмо для товарища Крыленко. Стражники, получившие заблаговременные указания, препроводили курьера к Кочеткову. Раскормленный нищеброд, сообразив, что дело может обернуться для него тюрьмой, пал ниц и сказал, что его наняли лишь в качестве передаточного звена. На Хитровке, где он выклянчивал деньги у прохожих, к нему подгреб мужичонка в сюртуке и на ломаном русском велел отнести в «Метрополь» конверт с надписью: «Тов. Крыленко в собственные руки». За эту услугу сюртучный заплатил три рубля и предупредил, что будет следить за исполнением приказа. Если письмо не дойдет по назначению, споследует незамедлительная кара.
Кочетков на всякий случай упрятал письмоносца в камеру при ближайшем милицейском участке, а сам поспешил с донесением к Менжинскому. Совещание на Лубянке еще не закончилось, дельный план по выходу из тупика никак не складывался. Доставленный конверт вскрыли, из него выпала карточка с портретом Капабланки. На ее обратной стороне витиеватым почерком было написано: «Хотите получить чемпиона живым? Сегодня в 12:00 двести тысяч червонцев золотыми монетами упаковать в холстину и выбросить из машины на Можайском шоссе, не доезжая 50 метров до Сетуньской лечебницы по направлению от центра. Машину не останавливать, постов не выставлять. В случае добросовестного исполнения условий чемпион будет освобожден. При любом нарушении договор считается расторгнутым, голову заложника получите по почте».
Вопиющее требование похитителей вызвало в продымленном кабинете Менжинского эффект разорвавшейся бомбы. Все загалдели, завозмущались.
– Сие немыслимо! – возглашал Барченко, сверкая очами, как Иисус Навин, останавливающий солнце. – Они наполнят мошну, а посулов своих не сдержат. Аманата загубят и скроются.
– Кого загубят? – переспросил Менжинский, не всегда понимавший смысл речений начальника особой группы.
– Тальщика… Словом, Капабланку. Что значит «деньги выбросить, а машину не останавливать»? Это не есть равноценный обмен! Пока мы тут Муму пасем, намотают они нас вокруг колена, как пить дать!
До такой степени проняло интеллигентнейшего Александра Васильевича, что заговорил он, как Макар Чубатюк.
Большинство разделяло его позицию. Лишь Абрамов не возмущался, а глядел весело.
– «Вихри враждебные веют над нами…» Товарищи, а чего вы хай подняли? Мы ведь ждали этого письма, вот и дождались. И без гадалок было ясно, что Капабланку не для того слямзили, чтобы о ферзевом гамбите потрепаться. Нам главное – не зевать!
Все смолкли. Барченко пожамкал в пальцах кисет и набил трубку табаком.
– Так ли я уразумел: вы предлагаете пойти на поводу у лихоимцев и выплатить им затребованную мзду?
– Истинно так. Сделаем все согласно их предписанию: подготовим деньги, выбросим их в указанной точке. А того, кто подберет, – под колпак! Так и выйдем на бандитскую хазу. Освободим заложника, деньги вернем в казну… Вы не против, Вячеслав Рудольфович?
Абрамов вел себя без стеснения, нахраписто. Чувствовал, что ничего ему не противопоставят.
Менжинский заложил руки за спину, прошелся по кабинету, приоткрыл занавеску. За окном ленно, по-зимнему, светало.
– В нашем распоряжении часа три. Надо успеть расположить засаду… да так, чтоб комар носа не подточил.
– Я займусь, – деловито подхватил Абрамов. – Вызову из округа подкрепления. Даете санкцию?
– Что за вопрос! Назначаетесь руководителем операции. Стягивайте любые подразделения, с Ворошиловым я утрясу.
– «Наш паровоз, вперед лети! В коммуне остановка…» Не волнуйтесь, от меня не уйдут. А вы пока свяжитесь с Сокольниковым, пусть изыскивает червонцы. Чтоб к одиннадцати все было готово, иначе не поспеем…
Сокольников был наркомом финансов.
– Червонцы? Разумно ли разбрасываться настоящими деньгами? – высказался Бокий. – Позвоним на «Серп и молот», привезут железяк, зашьем их в холст… Не так обидно будет, если потеряем.
– Ни в коем разе! – запротестовал Абрамов. – Посланец, который придет за деньгами, первым делом проверит, что ему подсунули. Не чурбан же он, право слово…
– Да под арест его сразу! – выкрикнул кто-то с заднего ряда. – На Лубянке живо язык развяжут!
– Недальновидно рассуждаешь, товарищ Зарайский, – заметил Абрамов с укоризной. – «Вперед, заре навстречу, товарищи в борьбе!..» Счет у нас после полудня на минуты пойдет. Не получат бандиты выкупа в срок – что с похищенным станет? То-то и оно…
– Но двести тысяч червонцев… Это ж клад Али-Бабы!
– За сохранность червонцев головой ручаюсь. Если деньги уведут, сам на плаху лягу. Честное партийное!
– Гляди же, Алексей Арнольдович, – проговорил, встав перед ним, Менжинский. – Прошляпишь – пеняй на себя. Поступим с тобой по всем законам революционного времени.
– Осознал, Вячеслав Рудольфович. Разрешите выполнять приказание?
– Разрешаю. Все, кто здесь, поступают под начало товарища Абрамова. Слушаться его беспрекословно. Об изменениях в ходе операции докладывать мне по телефону.
– Есть! – козырнул Абрамов и вывел речитативом: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов!»
Загрохотали отодвигаемые стулья, – совещание окончилось.
Ровно двадцать минут потребовалось Вячеславу Рудольфовичу, чтобы убедить вернувшегося из Кремля Дзержинского в правильности выбранной линии. Еще три четверти часа заняли переговоры с наркоматом финансов. Сокольников дал согласие только после прямого указания председателя Правительства. Без пятнадцати одиннадцать от головной конторы Госбанка СССР на Неглинной отъехал бронеавтомобиль «Остин», увозивший золотые монеты. В девять минут двенадцатого в него сели Кочетков и с ним три красногвардейца, двое из которых тут же заняли места у башенных пулеметов. В 11:28 пятитонный броневик на скорости тридцать километров в час двинулся по Можайскому шоссе. От идеи использовать сопровождение из мотоциклистов Абрамов отказался – опасался спугнуть преступников. Два «максима» и 7,5-миллиметровая броня обещали надежно защитить экипаж и груз от внезапного нападения.
Приказом наркома обороны Климента Ворошилова были подняты подмосковные гарнизоны. Части пехоты и кавалерии оцепили столицу двойным кольцом, перекрыли все дороги и тропинки, выставили шлагбаумы на мостах, рассредоточились по рощам и дачным садам. Любопытствующему народу ответ давали стандартный: учения.
– Если что и сорвется, то из Москвы даже инфузория не выскочит! – извещал Абрамов Менжинского и для вящей доказательности бравурно заводил: «Но от тайги до британских морей Красная армия всех сильней!»
А чтобы не сорвалось, в стометровой зоне вокруг Сетуньской лечебницы разместились в секретах лучшие кадры милиции и ОГПУ. Медперсонал и пациентов под предлогом все тех же учений эвакуировали. Позиции у окон заняли переодетые в белые халаты латышские снайперы, которым предписывалось в зависимости от команды стрелять по вражьим ногам либо сразу поражать жизненно важные органы. Экстравагантности происходящему добавляло то, что иллюстрации с изображениями этих органов висели в процедурных и коридорах. Не ошибешься!
За десять минут до полудня броневик находился в километре от лечебницы. Скорость сбросили до минимума, «Остин» как будто крался по шоссе, перекрытому с обоих концов и потому совершенно опустелому. Кочетков и пулеметчики зорко вглядывались в смотровые щели.
Неожиданно из-за насыпанного на обочине земляного вала поднялся человек, сжимающий в руках штурмовую винтовку с насаженной на нее немецкой мортиркой для метания гранат. Он приложил винтовку к плечу, из мортирки вырвалось пороховое облако, и вылетевшая граната ударилась о башню броневика. Раздался взрыв, башню разворотило, сидевший в ней пулеметчик погиб мгновенно, второго посекло осколками, и он повалился на свой «максим», потеряв сознание. Кочетков заметался в тесном пространстве, водитель с перепугу заглушил мотор. Впрочем, если б он и не сделал этого, ничего бы не изменилось, ибо в следующий миг вторая граната, брошенная с противоположной обочины, исковеркала и кабину и шофера. Кочетков, кашляя, вывалился из груды металла, и его изрешетили пулями. После чего двое нападавших, в которых Вадим, будь он здесь, узнал бы доктора Шварца и репортера Бюхнера, забрались внутрь раскроенной машины и вынесли набитый золотом мешок.
Группы прикрытия располагались гораздо дальше, никто не ожидал, что «Остин» подвергнется столь дерзостному нападению именно на этом участке. Красноармейцы, редкой цепью залегшие вдоль шоссе, открыли было огонь из трехлинеек, но ближайших покрошили из «Томми-гана», а дальние находились вне сектора прицельной стрельбы и не представляли угрозы для грабителей. Шварц, Бюхнер и присоединившаяся к ним Надин подхватили увесистую добычу и затерялись среди ветхих, мало кем населенных построек. Экспроприация была проведена первоклассно и заняла не более двух минут.
Глава IX
отправляющая главного героя из нежных объятий в осиное гнездо
«Агатовоокая дева!» Откуда это? Кажется, из Державина. Вадим смотрел на Аннеке и не мог налюбоваться. Какие только гиперболы не лезли на ум… Причем возвышенно-поэтическое непостижимым образом мешалось с низменным, физиологическим. А как не мешаться, когда перед тобой не целомудренная недотрога («Клара Целкин», как называл таких Макар), а живая, во плоти, чаровница, на которой из одежды разве… да почитай, ничего.