– За деньги – спасибо мне. Ты бы слышала, какой грай на совещании у Менжинского завели… Но я настоял, чтобы выплатили сполна. И как руководитель операции по вашему с ними, – кивок на трупы – отлову получил согласие. «Веди, Буденный, нас смелее в бой! Пусть гром гремит, пускай пожар кругом, пожар…»
– Недолго тебе в руководителях ходить, – напророчил Вадим, представляя, как за провал операции отдадут Абрамова под революционный суд и нашпигуют свинцом, точно рождественского гуся яблоками. – Тебе теперь на Лубянку дорога закрыта.
– Чудила ты! Кто сказал, что я на Лубянку собираюсь? У меня нонче деньжищ – куры не клюют! – Абрамов показал в угол, там лежал мешок, в распоротом пузе которого переливались шафранным цветом червонцы. – И делить уже не на четверых придется, а всего на двоих. Мы ж друг друга не обидим, правда, Адочка?
Вадим понял, что опять просчитался. Конечно же, Абрамов, получив такой куш, на службу не вернется. Чай, все годы, что протирал штаны у себя в кабинете, подгадывал момент, чтобы сорвать банк и дать деру за границу, к своим буржуазным закадыкам. С кучей золота будет жить припеваючи и посмеиваться над Советами, которых так славно объегорил.
Заехать ему, что ли, с правой в пятак? Нет, расстояние – шага три, пока преодолеешь, он успеет выпалить. Да и Надин вооружена, расстреляют из двух стволов, как жестяного медведя в тире. Хотя, если по-другому взглянуть на ситуацию, жизнь ему все равно не сохранят. Уж лучше погибнуть геройски…
– Помирать тебе еще рано, – в унисон его мыслям сказал Абрамов. – Будешь для нас каким-никаким прикрытием. Подстраховкой на случай… «Мы – кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи…»
– Потешно… На кой ляд нам такое прикрытие? Его свои же с удовольствием пристукнут, не поморщатся.
Гадина, змеюка подколодная! Два года назад ластилась, пела сладкоголосой сиреной про любовь нерушимую, а теперь вон как! «Прикончат… не поморщатся…»
– Экая ты бессердечная, Адочка! – Луч фонарика мазнул по Вадимову лицу, по мокрым торчащим вихрам. – Пощадим его, а? У него в ОГПУ заступники есть, не позволят ему за понюшку пропасть.
– Ты же говорил, что и без подстраховки обойдемся. Хвастался?
– Что ты! У меня все честь по чести. Железно! Но соломки подстелить никогда не помешает… «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…»
Что они задумали? Надо бы выведать.
– Погорите вы, господа хорошие. – Вадим принял независимый вид. – Москва оцеплена, вас задержат на первой же заставе. А если и вырветесь из города, то до границы отсюда – добрых семьсот километров. На автотрассах и на железке патрули дежурят, мне Барченко р-рассказал. Проверяют всех без р-разбора.
– Потешно! Слышишь, Алексис? Он нас уже приговорил. – Надин подошла к Вадиму и отвесила ему звонкую пощечину. – Умолкни, если не хочешь, чтобы тебе, как этому фигляру из погорелого театра, язык укоротили…
– Он замолкнет, Адочка. Сейчас мы его делом займем, не до трепотни будет.
Подкрепляя свои слова, Абрамов пролез в подвал, расфасовал золото из мешка в две прочные торбы и пристегнул их кандалами к рукам Вадима.
– Будешь у нас за носильщика. Топай на выход!
Вадим еще надеялся, что выстрелы привлекут к дому дежуривших где-нибудь недалече милиционеров, но потом вспомнил, что стрелял из пистолета с глушителем. Такой же шумопоглощающий набалдашник был навинчен и на револьвер Абрамова.
Нагруженного несметным богатством Вадима вывели наверх. После затхлости подвала свежий уличный воздух вступил в голову, как крепкое вино. Крикнуть? Звездануть Абрамову торбой по тыкве? Это значит, пасть смертью храбрых, но толку-то? Схватить этих подонков некому. Если и услышит милиция, то пока прочухается, пока добежит…
– Иди туда, – повелел Абрамов и показал фонариком на улицу Короленко.
Вадим пошел. Набитые червонцами торбы нещадно оттягивали руки, кольца наручников врезывались в запястья. Он шел медленно, подволакивая ноги.
– Шевелись! – поторопила его Надин и несильно стукнула рукояткой пистолета по крестцу, а потом заговорила с Абрамовым: – Где твоя машина? Мы-то свой «Олдс» бросили, глаза уже всем намозолил…
– Здесь, на Ермаковской… Не совсем чтобы моя. Служебную брать не стал, сразу бы вопросы начались: почему без шофера на ночь глядя? Поймал такси. Да вот же!
На перекрестке стоял автомобиль «Рено». У Вадима дрогнуло сердце – он узнал потрепанную машину, на которой однажды ехал из шахматной секции в Главнауку.
Водитель стоял возле открытой передней дверцы и смолил папиросу «Ира» – единственное, что, по выражению поэта Маяковского, осталось в СССР от старого мира. Абрамов спрятал наган в кобуру, заслонил собой Вадима, состроил радушную гримаску.
– Заждался? Заводи, поедем.
Таксист ответил коротким кивком и полез в салон, но его случайно брошенный в сторону взгляд задержался на Вадиме.
– А что это он у вас к сумкам п´икован?
– Шнифер это. С поличным взяли, – втолковал Абрамов. – Не вошкайся, заводи!
Водитель плюнул на недокуренный бычок и сунул его в карман куртки. Вадим с мольбой расширил глаза. Эх, жалость, что не числилось в группе Барченко спецов по телепатии. Как бы пригодился этот навык! Протелеграфировал бы на ментальной волне: пособи, братишка, огрей этого перевертыша чем-нибудь тяжелым по кукундеру, а с мразью, что пистолетом мне позвоночник шлифует, я и сам совладаю…
Нет, не дошла мыслительная морзянка до таксиста. Но что-то он, несомненно, почувствовал, потому что переминался с ноги на ногу и за руль не лез.
– Да что ты как глиста в навозе! – рассердился Абрамов и скомандовал Вадиму и Надин: – Айда на заднее сиденье!
– Секундочку! – осмелел шофер. – Можно на ваш документик взглянуть? Вы гово´или, что из ГПУ, но това´ищи с Лубянки домушниками не занимаются…
Кто тебя за язык тянул, умник? Вадим придержал обреченный вздох и услышал не предвещавший ничего хорошего голос Абрамова:
– Документик тебе? Что ж, сам напросился… «Когда я на почте служил ямщиком, был молод, имел я силенку…»
Напевая, он вытащил револьвер. Пам! – и таксист свалился у колеса.
– Потешно… – хрипнула сзади Надин.
Вадим колыхнул торбой, привешенной к правой руке. И примерился с разворота засандалить мерзавке так, чтоб разошлись все швы, наложенные на ее витрину профессором Газандяном. Но в лоб уперся наган Абрамова.
– Не балуй! В машину, я сказал! А ты, Адочка, будь с ним побдительнее. Вишь, как у него глаз разгорелся!
Вадима с торбами втиснули в заднюю половину «Рено». Надин уселась рядом, ввинтив «Баярд» пленнику в селезенку. Абрамов скоренько оттащил убиенного шофера в придорожную канаву и прыгнул на водительское место. Улица была пуста, время за полночь.
– Погнали! «Эх, яблочко, катись до нэпмана! Спекулянт кричит, пузо репнуло!»
Автомобиль устремился на север. Жалостно попискивали амортизаторы, в железной брюшине что-то грюкало. «Ну-ну, – подумал Вадим. – Далеко же вы уедете на этой таратайке…»
На Оленьем Валу повернули влево. Вадим увидел Егерский пруд и приметное здание приюта для малолетних. Он покрутился, устраивая торбы на полу, чтобы расслабить руки, и посмотрел на застывшую, как сфинкс, Надин. Ее губы были плотно сжаты, глаз за темными очками не разглядеть. У Вадима еще в подвале промелькивала мыслишка применить на практике опробованный способ – отправить и ее, и Абрамова в нирвану, как давешнего охранника в Таганской тюрьме. Беда в том, что для успешного гипнотического воздействия требовалось зафиксировать взгляд реципиента. Надин же всегда пряталась за очками, а Абрамов, подобно всем душепродавцам, избегал смотреть в упор. И как загипнотизируешь сразу двоих? Может, у Овцына бы получилось, но на то он и мастер…
Абрамов правил одной рукой, – шинель он рассупонил, фуражку сдвинул набекрень.
На Сущевском машину тормознул красноармейский дозор. Заметив издалека конников в островерхих буденовках, Надин завесила боковины авто изнутри клеенчатыми шторами, а потом опустила кожаную перегородку, отделившую водителя от пассажиров.
К остановившемуся «Рено» подъехал одноглазый верховой с черной флибустьерской повязкой.
– Кто такие? Куда следуете?
Абрамов поправил фуражку, толкнул дверцу, вышел из машины и выпятил перетянутую портупеей грудь с орденом Красного Знамени. Он молча протянул проверяющему мандат за подписью Дзержинского.
– «Дано сие… – туго задвигались губы патрульного. – Алексею Арнольдовичу… в том, что он состоит на службе… в должности начальника… разрешено иметь при себе оружие…»
Дотошный корсар дочитал шаблонный текст до конца, вернул удостоверение и вытянулся.
– Виноват, товарищ Абрамов! Есть приказ проверять всех без исключения.
– Правильно делаете, боец! Приказы надо выполнять. «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно…» Я могу ехать?
– Так точно! – Одноглазый откозырял и уточнил, взглянув на зашторенный сзади автомобиль: – Вы один?
– Один. Еще вопросы?
– Счастливого пути.
Абрамов не спеша сел за руль, завел мотор и повел «Рено» дальше. Вадим слышал каждое слово, рвался позвать на помощь лихих кавалеристов, но Надин вдавила «Баярд» в подвздошье и покачала головой, недвусмысленно намекая на печальные последствия необдуманных действий.
Шторки так и остались неотдернутыми. Вадим не видел, куда направляется авто, ориентировался преимущественно по ощущениям. Прямо, прямо, прямо… налево, но поворот не слишком крутой… еще прямо… направо…
Он не удержался:
– Куда мы едем?
Вадим получил от Надин ожидаемое:
– Не твоя собачья забота. Приедем – узнаешь.
Он обождал и спросил наново:
– Давно вы с Абрамовым якшаетесь? Это ведь он тебе про меня р-рассказал, тогда, в двадцать третьем? Никто ж не знал, что меня на службу в политуправление приняли, кроме тех, у кого допуск…
На откровение он не рассчитывал, однако непредсказуемая гарпия сменила гнев на милость.
– Потешно… Что же тебе так неймется? Твоя жизнь сейчас рваной подошвы не стоит, а тебя совсем другое волнует. – Она потрогала, не расстегнулись ли наручники, и убрала пистолет. – Черт, рука затекла… Ладно, слушай, если интересно. Все равно уже никому не расскажешь… С Алешей мы в питерском госпитале пересеклись, где он после немецкого плена лежал. Я там медсестрой работала. Его в Германии завербовали, забросили в Россию, но агентурой не обеспечили. Вот он и искал верных людей…