– И вот так, наобум лазаря, все тебе выболтал? А вдруг бы ты сотрудницей чрезвычайки оказалась?
– Дурак ты. Он меня два с половиной месяца обрабатывал, пока не уверился, что большевики для меня – хуже горькой редьки. Потом в Москву уехал, а я в Карелию. Дальше ты знаешь.
– Как же это он, такой серьезный р-резидент, на золото позарился? Р-разочаровался в хозяевах?
– Потешно… Им кто только не командовал: сначала немцы, потом англичане, потом беляки недобитые. В конце концов ему это надоело, захотел пожить для себя, не трястись от страха, что какой-нибудь чекист въедливый его разоблачит. И тут я передаю ему весточку: так, мол, и так, есть дельце. Пособишь – в наваре останешься. Он даже еще одного агента подключил – Федько. Но тот очень уж быстро прокололся, пришлось убрать…
Вадим не стал говорить, что слежка за Федько не была санкционирована политуправлением. Обойдется Надин без тонкостей.
– Здорово вы все провернули, спору нет. И меня красиво подставили. Минный прибор Абрамов достал? А то как же! Кого б еще к секретным р-разработкам допустили… Да только не вывезти вам золото из страны. Абрамова завтра хватятся, досмотры еще строже пойдут. И кранты вашей концессии. Даже до Твери не доедете.
Надин гыкнула – или ему показалось?
– Потешный… В шахматы играешь?
– Играю.
– А на два хода вперед не видишь.
Надин отодвинула клеенку. Мимо проплывали плохо освещенные складские помещения и мастерские.
– Где это мы? – Вадим приник к проему. – Ходынское поле?
Да, «Рено», позвякивая, катило по печально знаменитой Ходынке. Именно здесь в начале семнадцатого века Лжедмитрий бился с войсками князя Шуйского, а сравнительно недавно, лет тридцать назад, в коронационной давке погибли без малого полторы тысячи человек. Но о тех трагических событиях уже ничто не напоминало. Автомобиль проехал рядом с обезглавленным храмом, где ныне размещалось общежитие. Показались Октябрьские казармы. Вадим надеялся, что машину снова остановят: как-никак военный объект. Но казармы безмолвствовали – всех солдат, согласно указанию наркома, поставили в оцепление вокруг Москвы.
На глаза попалась раскоряченная арка с надписью «Аэродром им. тов. Троцкого». Под нее и поднырнуло «Рено», ведомое Абрамовым. На пропускном пункте опять задержались. Вадим слышал, как дудел гугнивый вахтер: «Режим… никого не пущать… скоро испытания…» Абрамов отвечал ему резко, грозил арестом. Подействовало – пропустили.
Первому российскому аэродрому в июне исполнилось пятнадцать лет. Построенный на средства любителей авиации, он и по сей день оставался главным полигоном для обкатки летательных аппаратов, а с позапрошлого года четырехместные монопланы «АК-1» стали выполнять пассажирские полеты из Москвы в Нижний Новгород. Четыреста двадцать километров за два с небольшим часа – грандиозное достижение науки и техники! Избранные могли также улететь нерегулярными рейсами через Кенигсберг в Берлин. Имя одного из вождей революции Льва Троцкого было присвоено воздушной гавани приказом Реввоенсовета.
Сбоку потянулись ангары, числом шесть. В них стояли аэропланы. На дверях висели пудовые замки, а вдоль длинных сооружений прохаживались часовые. Их было двое. Обыкновенно аэродром охранялся гораздо большими силами, но возникшая в Москве нештатная ситуация заставила армейское командование задействовать все возможные ресурсы.
Вадим похолодел. В мозгу вспыхнул виденный на днях газетный заголовок: «В Советском Союзе готовится к запуску первый в мире двухмоторный тяжелый бомбардировщик». Что же там было еще? Он напряг тренированную память, и в воображении – черным по белому – оттиснулась вся заметка целиком:
«Советские авиаконструкторы под руководством А. Н. Туполева, выполняя задание партии и правительства, разработали тяжелый бомбардировщик «АНТ-4». Впервые построен цельнометаллический аэроплан, способный нести бомбовую нагрузку свыше тонны. Корпус выполнен из сверхлегкого металла – кольчугинского алюминия – с применением незначительного количества стали. Аэроплан, оснащенный двумя моторами мощностью 680 лошадиных сил, развивает скорость до двухсот верст в час, что позволяет ему покрывать расстояние в тысячу верст менее чем за пять часов. Создатели «АНТ-4» с гордостью сообщают, что построили воистину грозное орудие, направленное на отражение атак мирового империализма. Отмечается также, что новый агрегат весьма прост в управлении, и пилотам, прошедшим подготовку на отечественных аэропланах, придется всего лишь привыкнуть к новой штурвальной колонке. Испытательный полет собранного на Государственном бронетанко-автомобильном заводе образца намечен на 23 ноября 1925 года».
Тысяча верст за пять часов, два мощных мотора… Это значит, что еще до рассвета Надин с Абрамовым пересекут советскую границу и уйдут на территорию, где преследование окажется невозможным. И кто их остановит? На подступах к крупным городам и вдоль линии госграницы располагались зенитные артиллерийские полки, состоявшие из пяти дивизионов, по четыре батареи в каждом. По всей стране насчитывалось порядка двухсот четырнадцати противоаэропланных пушек, бивших на пятикилометровую высоту. Ими ведал шестой отдел при штабе РККА. Внушительная сила! Но чтобы ее задействовать, требовалось привести в движение громоздкий механизм приказов и распоряжений. Ни один командир батареи, если он в своем уме, не откроет огня по аэроплану с красными звездами на крыльях.
Как не восхититься изощренному хитроумию Надин! Окончившая в годы мировой войны летную школу и освоившая в Гражданскую десятки типов машин, она, безусловно, обуздает и «АНТ». Особенно если учесть, что «новый агрегат весьма прост в управлении». Дьявольщина! Чтоб тебе провалиться в преисподнюю!
Но у Надин были иные планы. Она приподняла перегородку и шлепнула Абрамова по загривку.
– Прибыли!
«Рено» ткнулось в снежный бугор напротив крайнего ангара. Абрамов вышел из машины, запахнул шинель. Вышла и Надин, наказав Вадиму сидеть и помалкивать.
К новоприбывшим подбежал худосочный солдатик, за спиной у которого болталась винтовка. Абрамов укоротил его служебное рвение все тем же мандатом за подписью председателя ОГПУ. Он осведомился, на месте ли бомбардировщик и какова готовность к завтрашним испытаниям. Солдатик отрапортовал, что готовность стопроцентная: все десять баков наполнены бензином, в двигатели залито по пятьдесят литров масла, аккумуляторы заряжены. Поскольку намечалось в ходе полета произвести еще и учебные стрельбы, к трем спаренным пулеметным установкам «Льюис» приложено достаточное количество патронов.
– А бомбы?
Абрамов, судя по настроению, не прочь был на прощание засыпать Москву тротилом, но часовой разочаровал его, сообщив, что вместо настоящих бомб подвешены муляжи.
– Открой ангар, – потребовала Надин. – Мы должны произвести внешний осмотр.
Солдатик не удивился. Внезапные ночные проверки накануне ответственных мероприятий были у командования обычной практикой. А тут еще ЧС, округ поставлен на караул… Он извлек из кармана шинели длинный ключ, но тут подошел его напарник – двухметровый жердяй – и заспорил, доказывая, что наперед, по инструкции, следует испросить разрешение командующего Военно-воздушным флотом товарища Баранова или хотя бы его заместителя. Худосочный заметил, что в два часа ночи поднимать руководство ради формального позволения – себе же гауптвахту накликать.
Спор затянулся. Абрамов заскучал, достал револьвер и – пам! пам! – уложил обоих часовых. Надин и бровью не повела, – выдернула из еще трепетавших пальцев худосочного ключ и отомкнула ангар. Абрамов обернулся к автомобилю, крикнул:
– Выходи!
Волоча за собой торбы с золотом, Вадим выполз из «Рено». Снаружи подвывала вьюга, на углу ангара раскачивался фонарь, отбрасывал на снег световые блямбы.
– Тащись, сивка! – глумился Абрамов, выколачивая дужки замка из пробоев.
Он раздвинул смерзшиеся створки ворот и вошел в ангар. За ним в темноту ступила Надин, последним – Вадим. О бегстве он и не помышлял – с такой вагой да по сугробам…
Абрамов зажег свой фонарик и осветил громаду аэроплана. Произведение авиастроительного искусства впечатлило бы даже гуманитария, совершенно равнодушного к технике. Махина вышиной в три человеческих роста, длиной в девять саженей, с почти тридцатиметровым размахом покоилась на шасси «Палмер» и металлическом костыле с резиновым амортизатором.
– Красавец! – произнесла Надин, любовно погладив лопасть трехметрового пропеллера. – Подсади меня, Алексис.
Абрамов поднял ее, точно перышко, и она взобралась в носовой отсек, где находилась пилотская кабина. На сдвоенных кожаных сиденьях лежали летные шлемы. Надин сбросила с головы шапочку, надела один из них, застегнула лямки, уселась за левый штурвал и стала изучать приборную доску.
– Ну? – прокричал снизу Абрамов. – Разбираешься?
– Потешно, – отозвалась Надин. – Понамешано, как в окрошке, но, в общем, ничего сложного. Занимайте места согласно билетам.
– Слышал? – Абрамов подмигнул Вадиму. – Рейс скоро отправляется. Торопись, а то опоздаешь. «Эх, дубинушка, ухнем! Эх, зеленая, сама пойдет…»
Он помог измученному биндюжнику вскарабкаться на дюралевую плоскость и перейти оттуда в задний отсек. Там Вадим свалился без сил.
– Полежи пока, – разрешил Абрамов.
– Алексис, иди сюда! – позвала Надин.
Абрамов перелез через средний отсек и плюхнулся в правое пилотское кресло. Перед ним открылась картина, годная для фантастического романа: два штурвала с крестовинами посередине и обилие циферблатов со стрелками. Чего тут только не было! Высотомер, компас, часы, термометр, по два бензиновых и масляных манометра, указатели поворота, скольжения, скорости…
– Что, Адочка, глаза разбегаются? Ничего, освоишься!
– Я уже освоилась. Но мне не видно земли…
Главный недостаток конструкции состоял в том, что чересчур длинная носовая часть закрывала обзор, и приходилось перевешиваться через борт, чтобы что-то разглядеть по ходу движения. В полете это не должно было создавать серьезных помех, но при старте…