к не меньше нашего… Снижайся!
Набор высоты прекратился. «АНТ» летел строго на юг, с небольшим скольжением книзу. Истребители приближались, не открывая огня. От общего строя отделился «И-второй», нацелился на оперение бомбардировщика. В кабине сидел пилот в очках-консервах, одну руку он держал на штурвале, а другую – на гашетке сдвоенных «Виккерсов». Если жахнет из обоих стволов – пиши пропало.
– Сейчас я тебе всыплю! – злорадно проговорил Абрамов, приладился к кормовому пулемету-спарке и высоким козлетоном затянул: «Светит месяц, светит ясный, светит белая луна…»
Треск пулеметной очереди заглушил песню. Во мраке прочертились пунктирные отрезки, – они прошли в нескольких футах под шасси истребителя. На лице пилота отразилось беспокойство, он откинулся со штурвалом назад. «И-2» вздыбился и по отлогой дуге пошел в вышину.
– Сдрейфил, сморкач! – Абрамов чесанул по кордебалету из пяти отставших истребителей, но по причине очевидного недолета ни в кого не попал.
Торжество оказалось преждевременным. «И-2», выйдя за пределы досягаемости «Льюиса», убыстрился, навис над бомбардировщиком, после чего начал медленно опускаться. Вадим увидел над собой два колеса с широкими ободьями, фанерный фюзеляж, сварную ферму из железных труб. Истребитель, пользуясь преимуществом в скорости, не выпускал свою жертву, парил над ней когтистым беркутом и дюйм за дюймом прижимал «АНТ» к земле. Абрамов стрельнул в него из нагана и, кажется, отщепил кусочек крыла, но на летных качествах истребителя это не сказалось. Тем временем подтянулся арьергард. Все пять машин обхватили гонимого полукольцом и вжарили из своих пулеметов.
Вадим заметил, что преследователи не хотят причинять вред корпусу бомбардировщика. Абрамов снова залег позади «Льюиса» и принялся осыпать загонщиков пулями, но тут ему на фуражку свалилось нечто, по форме сходное с банкой, из которой валил едкий дым. Запахло химикатами, заслезились глаза.
– Врете, не возьмете! – Абрамов схватил сброшенный с истребителя предмет, обжегся, но таки выбросил его за борт.
В следующую секунду еще одна такая же колобашка упала в средний отсек. Пилот «И-2» забрасывал «АНТ» дымовыми шашками Ершова – Вадим познакомился с ними на фронте, сам не раз выкуривал немцев из занятых траншей.
Абрамов был озлоблен, как тысяча Мефистофелей. Он не мог в одиночку отражать атаки с двух позиций. Вадима корчило от кашля, но душа его ликовала. Советские авиаторы превосходили врага и числом, и уменьем, и находчивостью. Под их натиском бомбардировщик пикировал, внизу уже показались непогашенные окна подмосковных селений.
Впереди по курсу возникло необъятных размеров облако. Оно шло на город с юго-запада, и «АНТ» ухнул в него, как в копну сена. Все вокруг стало непрозрачным, Вадим потерял из вида даже Абрамова, который сидел в хвостовой кабине, на расстоянии вытянутой руки. Сбитый с панталыку пилот «И-2» заложил, судя по звуку, крутой вираж и ушел куда-то далеко вбок. Рассеялись и задние. Вадим, как ни напрягал слух, не различал более ничего, кроме шумов летящего бомбардировщика.
Приуныл, конечно. Абрамов, наоборот, несказанно обрадовался и стал нашептывать французскую революционную песенку «Аристократов на фонари». Он, как исправная домохозяйка, прибрался в отсеках, выбросил охлопья дымовых шашек, поменял на пулеметах патронные диски и с чувством выполненного долга улегся на сиденьях, со смешинкой в глазах взглянув на пригорюнившегося Вадима.
– Что нос повесил? Веселись! Если бы нас за жабры взяли, я бы тебя первого в распыл…
Тошно было на него смотреть. Вадим отвел взгляд, задел боковым зрением компас и подивился.
Аэроплан летел небыстро, – Надин сбросила обороты, не желая выходить из облачной защиты. В хмарной толще нереально было определить направление полета, но магнитная стрелка совершенно точно указывала на северо-восток. Это что же? Надин решила еще раз помахать крыльями советской столице или намылилась лететь вместо Европы в Америку? Через Сибирь и Дальний Восток – это сколько ж верст? Никакой горючки не хватит…
Облака кончились, «АНТ» выпал из них и очутился низко над землей. Внизу проплывал городишко, перерезанный лентой реки. Вадим насилу выглянул из люльки-кабины и разглядел большое крестообразное строение с башенкой-барабаном. Не иначе собор Николы Чудотворца в Наро-Фоминске! Отсюда до Москвы километров семьдесят. Будто и не улетали…
– Эй, ты что творишь? – Абрамов, привлекая внимание Надин, застучал кулаками по дюралюминиевому покрытию. – За нами уже никого нет, поворачивай назад!
Надин не шелохнулась и сидела, согнув спину, как замороженная.
– Скапутилась она там, что ли? – Абрамов, придерживая фуражку, перебазировался в носовой отсек и бесцеремонно тряхнул летчицу за плечо. – Поворачивай, говорю, а то так и до Кремля допилим…
– Отлезь! – окрысилась она. – Нам туда и надо.
– Адочка, не шути так. Я – человек с юмором, но сейчас обстоятельства не самые подходящие. Мы не в «Комеди Франсез»…
– Я не шучу. Мы возвращаемся в Москву. Нужно успеть до семи утра.
Она говорила отрывисто – как гвозди вколачивала. Абрамов впился в нее крючковатыми пальцами в шерстяных перчатках, затормошил.
– Ада, ты рехнулась! А как же граница, деньги?.. Куда ты, черт тебя дери, собралась?
Ответ поразил и его, и Вадима, который ловил каждое слово, долетавшее из носового отсека.
– Потешно… Ты думал, мне нужны эти дерьмовые червонцы? Что я буду с ними делать – новые волосы себе отращу или глаза на место вправлю? Ни за какие деньги мне не вернуть того, что было.
– Адочка… – Абрамов стушевался, не зная, как реагировать. – Ты переживаешь из-за внешности? Потешно… То есть я хотел сказать: полно тебе! Ты – молодая, красивая, у тебя все впереди…
– Ты сам себе веришь, Алексис? – Надин не дрогнула ни одним мускулом, но голос ее сел, стал еще хрипче и глуше. Она с надсадой перекрикивала ветер и двигатели. – Тебе не понять женщину, у которой отняли все…
Она сдернула с головы шлем, выбросила его за спину. Вместе с ним слетел и парик с короткой прической. Обнажился череп, обтянутый кожей, напоминавшей лоскутное одеяло или весеннюю поляну с рыжими прогалинами прошлогодней сухой травы. Чтобы Абрамов смог хорошенько разглядеть, Надин включила лампы в кабине и повернулась к нему боком, продолжая держать штурвал. Вадим видел ее в профиль – зрелище было не для слабонервных. А она еще очки с лица стряхнула и выпяченными глазищами уставилась на Абрамова.
– Оценил? И теперь скажешь, что я выгляжу потешно?
– Ва… ва… – заквакал Абрамов. – В Австрии, говорят, тоже появился хирург, который занимается реконструированием… Тебе не надо отчаиваться! Все поправимо, медицина на месте не стоит!
– Пока она раскачается, Алексис, я уже умру. Нет… для меня все кончено. И деньги не помогут. Меня никто никогда не полюбит, ты это понимаешь? – Хладнокровие впервые изменило ей, она сбилась на истерические нотки. – Я баба, Алексис, и хочу простого женского счастья, но меня лишили возможности его получить… Нет у меня ни красоты, ни родины, ни будущего. Ничего нет.
Абрамов приумолк, – тянул без слов мотив «Камаринской» и собирался с мыслями.
– Но в Москву-то зачем? – спросил он, наконец. – И если тебе жизнь не мила, то для чего ты всю эту кашу заварила? – Он указал рукой на хвостовой отсек, где полулежал притороченный к торбам Вадим.
– Ты не понял? Отомстить хочу. Всем, по чьей милости я теперь такая… Ты же сам говорил, что в семь утра в Кремле начинается заседание Совнаркома. Вот я всю эту коммунячью ораву… одним ударом…
Вадима пронизала дрожь, но не от холода, властвовавшего на высоте. Он представил себе, как бомбардировщик своей многотонной массой врезается в кремлевскую стену, взрываются бензобаки, летят в стороны каменные осколки, оплот социалистической власти гибнет в пламени вместе с народными вождями… Бр-р-р! По сравнению с таким апокалипсисом похищение двухсот тысяч – детская забава.
Надин… лупоглазая лягуха, порождение ехидны! Как твоя обкорнанная черепушка породила этот бесовский план? Вон и Абрамов не понимает, сидит, как примороженный.
– Адочка… одумайся! Ты же не японка-смертница, не террористка из народников… Это у них было принято: сам погибни, но врага убей. Что за варварский обычай! Мы живем в двадцатом веке, культурные люди, у нас другие методы…
– Какие методы, Алексис? – Надин выглянула за борт; под крылом показались огни московской окраины. – Если я смалодушничаю и покину Россию, путь сюда мне будет заказан… Нет! Я должна все сделать именно сейчас! Другой возможности не представится.
– У-у-у! – душераздирающе провыл Абрамов. – А как же я? Я не хочу умирать! Подумай: вот оно золото, а вон там, – он вытянул руку назад, чуть не вывихнув, – там граница! Прорвемся, заживем… Можно и без лица, если есть на что!
– Не уговаривай. – Надин вновь обрела спокойствие. – У меня все продумано. Мы летели на запад только затем, чтобы выиграть время. Мотаться до семи часов вокруг Спасской башни было бы слишком самонадеянно.
– Я тебя застрелю. – Он по-волчьи щелкнул зубами и полез за револьвером. – Меня такой расклад не устраивает. – И на нервах задребезжал: «Как со вечора да с полуночи, как со вечора да с полуночи…»
– Потешно… Ты умеешь управлять аэропланом? Если ты меня убьешь, то и сам погибнешь.
– У-у-у! – во второй раз огласил выси прожигающий уши вой. – За что ты так со мной? Со всеми нами… со Шварцем, с Бюхнером… Их счастье, что загнулись там, в подвале… Это лучше, чем в лепешку расшибиться или сгореть заживо. Ты нас использовала!
– Использовала, не скрою. Без вас мне не удалось бы угнать этого бегемота. А кабы не червонцы, то вы шиш бы мне помогли… Но ты не огорчайся. В среднем отсеке под сиденьем спрятан парашют. У тебя есть еще минут десять, чтобы выпрыгнуть. Я сбавлю скорость…
– Выпрыгнуть? Куда? На Москву? Меня же сразу заграбастают…
– Придумай что-нибудь. Скажи, что тебя силой заставили… В общем, это уже на твое усмотрение.