— Товарищ капитан, — начал я, — разрешите спросить, что вы хотели? У меня еще дела. Сегодня начальник распорядился продолжить курилку. Времени у меня не так и много.
Рюмшин затянулся, выдохнул струйку сигаретного дыма. По запаху я понял, что курил он, скорее всего, табак-самосад.
— Да я у тебя разъяснить кое-что хотел. По тому делу вчерашнему. Ну, когда танкистик один вас с Уткиным чуть не застрелил.
— Я так понимаю, это не допрос, — не спросил, а утвердил я суховатым тоном.
— Не допрос. Так, в частном порядке. Но допрос еще впереди, Селихов. Пока нам надо с этими, залетными разобраться, — Рюмшин кивнул назад, имея в виду приехавших на Шамабад солдат.
— В таком случае я хотел бы закончить обед, товарищ капитан. Бывайте.
С этими словами я направился было обратно в здание заставы, но Рюмшин поспешил мне ответить:
— А мы все знаем, Саша. Мы твоего танкиста допросили. Он как миленький во всем сознался. И в том, какой между вами был конфликт. И в том, что за тобой имеются кое-какие грязные делишки. Так что ты лучше давай по-честному отвечай. Без всяких кручений хвостом. Сознаешься, и тогда с тобой поступят по справедливому.
Я даже замер на месте. Заявление, что выдал сейчас Рюмшин, показалось мне таким абсурдным, что неприятная ухмылочка появилась у меня на губах.
— Ты че улыбаешься, словно нажравшийся сметаны кот? — Посерьезнел особист.
— Потому что вы говорите какие-то глупости.
Рюмшин сузил глаза.
— Это я-то? Офицер особого отдела и глупости говорю? Ты не ерзай давай. Расскажи мне все честно и прямо. Тогда вина твоя будет не такой тяжкой. Чистосердечное, как никак.
Я вздохнул. Особист правда нес какую-то чепуху. В этот момент Рюмшин, признаться, даже несколько упал в моих глазах.
Если после случая с гранатой, где он смело готов был принять свою судьбу, я даже зауважал Капитана, то сейчас, уважение это испарилось вмиг.
Неужели Рюмшин был достаточно глуп, что решил, будто я куплюсь на такой дурацкий трюк? Решил, что ему достаточно будет сказать, что танкист в чем-то меня уличил, и оттого я должен буду выдать ему все как на духу? А выдавать, к слову, было-то и нечего.
Речь, как я понимаю, шла именно о тех подозрениях, которые мучили Шарипова. Сомнений относительно меня, и того, почему же у меня так лихо получается продвигаться по службе и неплохо показывать себя в боевой обстановке. Относительно того, откуда я такой взялся.
Вот и Рюмшин решил внести свою лепту в расследование товарища Шарипова. Да только сделал он это крайне неумело. Ну или, как минимум небрежно.
Рюмшин решил, что классическая разводка а-ля «твой подельник во всем признался» сработает и на меня. Ну ничему его жизнь не учит.
В общем, «наезд» особиста ничего, кроме смеха вызвать у меня и не мог. Смех пришлось, хотя бы ради приличия, но все же сдерживать.
— Раз так, каковы ваши обвинения? В чем вы меня пытаетесь уличить? — Спросил я, буднично пожав плечами.
Особист вздохнул.
— Саша, ну как ты не поймешь? Я ж тебе добра желаю. Я ж помню твои заслуги. Ты боец первоклассный. Если б кто другой на твоем месте был, такого бы разговора между нами и не состоялось бы. Я б просто распорядился задержать и точка. А так даю тебе шанс на чистосердечное признание. Отпираться тебе все равно не резон. Так что, я слушаю.
— И в чем же старший сержант Симонов признался? В чем уличил меня?
Надменный и уверенный тон капитана вызвал у меня резкое желание над ним поиздеваться. Каюсь, в этот раз воля моя дала слабину, и я покорился такому своему желанию.
— Селихов, я ведь могу и передумать, — изобразил раздражительность Рюмшин, — нет разницы: расскажешь ты правду сейчас или потом, в ходе следствия. Бумажечка с показаниями Симонова у меня на столе лежит. Лежит и чувствует себя прекрасно. Прямо сейчас, я, можно сказать, тебе одолжение делаю. Доброе дело. Даю шанс смягчить себе наказание.
Я вздохнул.
— Если вы хотите в чем-то меня обвинить, товарищ капитан, то обвиняйте. Устраивайте допрос, берите с меня объяснительную. В общем, все как полагается. Но если вы считаете, что можете меня просто запугать, то ошибаетесь. Вы ждете от меня какого-то признания, но признаваться мне не в чем. Потому при всем к вам уважении, выглядите вы сейчас крайне глупо.
Рюмшин рассмеялся.
— Ты, Саша, как всегда в своем репертуаре. Ну знаешь, что? Я уже начинаю привыкать к такому твоему… Хм-хм… вопиюще неуважительному тону.
— Говорите прямо и по делу. И «вопиюще неуважительного тона» от меня не услышите. Но думается мне, по делу сказать вы ничего не можете. Потому, уж извините. Чем богаты.
Рюмшин помрачнел. Внимательно заглянул мне в глаза. Несколько мгновений мы не отводили друг от друга взглядов. Наконец, особист снова изменился в лице: он разулыбался, сделал притворно добродушные глаза.
— А ты — кремень. В очередной раз убедился я, что кремень, — сдался Рюмшин. — Да ты не боись, Сашка! Шутка это была! Шутка и все! Понимаешь ли, очень меня впечатлила твоя выдержка тогда, у Волчьего камня. Ну, во всей этой истории с гранатами. Вот я и решил тебя разыграть. Посмотреть, как ты себя поведешь, если попробовать тебя совсем легонько прижать.
Ответом особисту была моя ухмылка. Я понимал, что Рюмшин бесстыдно врет. Я был уверен, что капитан особого отдела действительно пытался взять меня «на понт», но быстро понял, что сделать этого у него не выйдет. Не на того напал этот Рюмшин.
Ну, и осознав, что ничего у него не вышло, капитан решил «съехать» в своей шутливой манере. Съехать, между прочим, крайне неумело.
Хотя судя по его самодовольному взгляду, сам Рюмшин считал, что выступил прямо-таки мастерски. Ну, пусть считает. Как говорится, «чем бы дитя ни тешилось».
— В таком случае я свободен, товарищ капитан?
— Свободен, — расплылся в улыбке Рюмшин. — Иди, боец. У тебя там борщ стынет.
Однако с возвращением в столовую я повременил. Все потому, что увидел, как по коридору на выход идет Шарипов.
— Здравия желаю, Саша, — выходя на сходни, сказал он так, будто последнего нашего с ним разговора и не существовало вовсе.
— Здравия желаю, — поддержал я его тон, — уезжаете, Хаким Булатович?
— Уезжаем.
Шарипов смерил нас с Рюмшиным взглядом. Спросил задумчиво:
— Что такое, товарищ капитан? О чем это вы с сержантом Селиховым тут беседы ведете?
Рюмшин было раскрыл рот, но я его опередил:
— Товарищ капитан старался меня в чем-то уличить.
Рюмшин тут же потемнел лицом. Шарипов тоже нахмурился. Строго глянул на своего товарища по особому отделу.
— В каком это смысле «уличить»?
— Говорит, танкист Симонов на меня, у вас там, в особом отделе, кляузу какую-то написал. Тайны мои какие-то выдал, мол, стрелял в меня, видать потому, что я изменник Родины. Вот товарищ капитан и отвел меня на разговор, чтобы, так сказать, убедиться, правда ли у меня «хобби» такое: Родину предавать, или это все враки сорвавшегося танкиста.
Рюмшин аж покраснел от ярости. Тем не менее ничего не сказал. Только зло искривил губы.
Шарипов наградил его осуждающим взглядом и тоже промолчал.
— Товарищ капитан так шутит, — после недолгого молчания проговорил Шарипов кисловато. — Ты, Саша, на его шутки внимания не обращай. Я и сам… — Он зло зыркнул на буквально пышущего яростью Рюмшина, — … и сам до сих пор никак не могу привыкнуть к этому незатейливому солдатскому юморку товарища Рюмшина. Ведь прав я, товарищ капитан?
— Прав, — процедил Рюмшин злобно.
— Ах, юмор это такой? — Иронически улыбнулся я, — ну раз юмор, выходит, и переживать мне не о чем, ведь так?
— Так, Саша, — выдохнул Шарипов.
— Ну и хорошо, — я хмыкнул, — а-то я уже распереживался. Думал, кусок в глотку лезть не будет от таких моих переживаний. Ну, раз все это просто шутка, тогда я пойду. Дообедаю. Бывайте, товарищи капитаны.
Шарипов мне не ответил.
— Бывай, Селихов, — раздраженно просипел Рюмшин.
— А че ты в чужой монастырь со своим уставом лезешь⁈ Тебя кто просил ее пугать! Это наша, заставская!
— Поуважительней давай. Ты со страшим по званию говоришь.
— Э! А че-то я не вижу твоих погон! Я не знаю, откуда ты такой «спецназер» нарисовался, но безобразничать у нас на заставе не надо!
От работы меня отвлекла ругань, что звучала за забором.
— С новенькими ругаются, — пробормотал Вася, Уткин, державший мне шифирину, которую я прибивал на крышу курилки.
Парни, что работали со мной, тоже заинтересовались перебранкой, обернулись.
— Лису, видать, спугнул, — проговорил задумчиво Ваня Белоус, который подбивал шифер с другой стороны, — вернулась, а он ее того.
— Свистнул, — покивал Вася, — слыхали.
— Значь так, — снова раздался незнакомый голос, — лиса есть лиса. Убежала и убежала. Да и черт с ней. Мало, что ли лис в округе?
— Слышь! А ты что, выкармливал ее, что ли, что так просто чужой худобой распоряжаешься⁈
— Ну! Гена дело говорит! Муська уже две недели нормально не жравшая! Ты б хоть спросил, прежде чем клешни себе в пасть вставлять да свистеть!
— Слышь, умник. Это у кого тут клешни?
Уткин Вздохнул.
— Вот чудаки-люди… не могут спокойно жить. Вечно хлебом не корми, дай поссориться. Я, когда в детдоме жил, думал, только там все друг другу по шее дать норовят. А тут, выходит, и когда повзрослеешь — все точно так же.
Я спрыгнул с крыши курилки. Отряхнул галифе.
— Саша, ты куда? — Удивился Ваня Белоус.
— Разбуянились. Пойду их утихомирю.
С этими словами я пошел к калитке, чтобы обойти забор и вмешаться в перепалку, грозившую вот-вот перерасти в драку.
А что поделать? Офицеры все занятые, у Тарана сидят. Приходится самому за дисциплиной присматривать.
— Стой, Сашка! — Вася слез с пенька, с которого подавал нам листы шифера, и увязался за мной. — Давай я с тобой! Видал, какие эти… спецназовцы суровые⁈
— Ну, давай со мной, — проговорил я, обернувшись к Васе, — если хочется.