Он хлопнулся на траву. От удара воздух со свистом вышел у него из груди.
Однако в этот раз я не стал прижимать Зваду каленом, а опустился следом.
Быстро обвил его руку обеими ногами, откинулся, вместе с захваченным предплечьем Звады, и снова стал тянуть на себя.
Если из первого замка на руку сержант смог высвободиться, то сделать это со вторым было гораздо сложнее. Он еще не отошел от броска и на пару секунд оказался выбитым из строя. Этого времени мне хватило, чтобы доставить ему достаточно боли.
Звада держался секунды полторы. Потом я почувствовал, как он хлопает свободной рукой мне по голени, обозначая, что сдается.
— Стоп! — Услышал я голос капитана Наливкина.
Я отпустил. Звада расслабившись, обмяк. Когда я принялся выпутываться из проведенного болевого и вставать на ноги, он все еще звездочкой лежал на земле.
Потом медленно повернулся, чтобы ощупать все еще болевшую руку. Наконец, поднялся.
Наливкин стал между нами. Хмыкнул, и словно рефери на боксе, взял нас за руки.
— Вот это шоу вы нам устроили, бойцы. Верно, парни? — С улыбкой до ушей спросил Наливкин у остальных.
Со всех сторон принялись доноситься звонкие солдатские возгласы:
— Так точно!
— Ну!
— Еще бы!
Бойцы гомонили, делясь впечатлениями и обсуждая бой.
— Итак! Победителем объявляется… Сержант Селихов! — Торжественно крикнул Наливкин и задрал мою руку.
Я улыбнулся, видя, как возликовали Шамабадцы. Каскадовцы же, вели себя иначе. Они довольно и весело улыбались. Малинин даже робко и тихо зааплодировал.
Что ж. Сразу видно — профессионалы. Знают себе цену и понимают, что даже проигрыш товарища не сделает их хуже или слабей. Вот у кого нужно было поучиться несчастному Симонову.
— Это был хороший поединок, — внезапно сказал мне Звада, а потом, поморщившись от боли, протянул руку, — не ожидал, что ты так умеешь. Видать, гоняют вас тут, на заставе, как надо.
— Спасибо, — я пожал его ладонь, — не забыл? Теперь ты мне кое-что должен, товарищ сержант.
— Да тихо ты, — усмехнулся Звада, — на пятерню так сильно не жми. Болит.
Звада вздохнул. Глянул на шамабадцев и громко заговорил:
— Товарищи пограничники! Я хочу сделать небольшое заявление!
И пограничники, и спецназовцы хоть и не сразу, но затихли. Уставились на Зваду все как один.
— Хочу попросить прощения у всего личного состава Шамабада, — продолжил Звада, — а также у сержанта Селихова и рядового Малюги лично! Извините, парни, что вел себя неподобающим образом!
— И у лисы! — Крикнул кто-то из погранцов смешливо, — и у лисы попроси!
— И у вашей заставской лисы тоже! — Кривовато улыбнулся Звада.
— Ну, артисты, — рассмеялся Малинин и кивнул Зваде на руку. — Чего, болит? Рука-то.
— Да так… Пустяки, товарищ капитан.
— Звездочкой помажь. К утру пройдет.
Ясир нервничал.
Он шел по белой, словно бы выгоревшей от горячего солнца тропе. Руку парня оттягивало полное ведро воды, что он нес от колодца, себе домой.
Колодец располагался не очень далеко от их дома, в южной части кишлака, но, чтобы напоить скотину, Ясиру нужно было вернуться к нему несколько раз.
Ясир поставил ведро, поздоровался с одним знакомым, жившим по соседству, потом глянул на добела засвеченное солнцем небо.
Зачернув немного воды из ведра, он помочил себе лицо и шею.
И все же, Ясир нервничал.
Сегодня ночью Фарух собирался уйти из кишлака в горы. И Ясир думал двинуться с ним.
Ему предстояло покинуть родительский дом, чтобы защищать свою землю с оружием в руках. Однако он переживал отнюдь не поэтому.
Неприятное чувство в душе его возникло оттого, что он не знал, что именно поручит ему Камран-Хан. Что предводитель моджахеддин захочет от Ясира в обмен на право примкнуть к нему в Священном Джихаде?
Разные неприятные мысли вертелись в голове у парня. Он помнил, что год назад, отец выменял у шурави, остановившихся в этих местах, железную флягу, которая пришлась кстати в хозяйстве.
«Не будет ли это предательством в глазах Камран-Хана?» — Думал парень после того, что случилось со старым пастухом за один только разговор с русскими.
Фарух знал о фляге и вполне мог рассказать о ней и моджахеддинам. Но рассказал ли?
Сомнения сжирали душу мальчика. Им даже удавалось поколебать его решимость. Приложив силу воли, Ясир все же сказал себе:
«Нет. Идет война. Идет Священный Джихад. Сидеть сложа руки — значит противиться воле Аллаха. Пастух Миран мог промолчать. Мог ничего не говорить шурави о воде. Но сказал, а значит, желал, чтобы они шли дальше. Миран помог нашим врагам и тем самым предал нас».
Унося уже третье ведро к дому, Ясир постарался отринуть все неприятные мысли. Решил, что если на его пути возникнут суровые испытания, он пройдет их с непоколебимой волей.
Когда он вошел в крошечный загон для скотины, то направился к низенькому навесу, где обычно стояли коровы. Сейчас под навесом было пусто. Отец увел скот на пастбище, но уже скоро должен был вернуться.
— Ясир! Ясир, это ты? — В загон зашла Тахмира, распугав немногочисленных кур.
Девочка принесла полную охапку зелени, сорванной ею у холма, бросила птице.
Куры, непоседливо урча, накинулись на траву. Принялись щепать ее так жадно, будто еду у них вот-вот отберут.
— Я!
— Принес воды?
— Принес.
Ясир вышел на солнце из-под навеса, утер вспотевший от духоты лоб.
— А хочешь, я расскажу тебе новость? — Улыбнулась Тахмира. — Только это большой секрет. Мама велела мне никому это не рассказывать. Но тебе-то можно, правда?
Ясир хмыкнул.
— Ну и какой у тебя секрет, сестра?
— Почти сразу, как ты ушел за водой, проснулся наш незнакомец, — улыбнулась она.
Ясир округлил глаза.
— Проснулся?
— Да. Ему все еще плохо, но мама говорит, он поправится. Это же, получается, что мы его спасли! Представляешь, Ясир⁈ — Обрадовалась девочка.
— Представляю, — помрачнел парень.
Беспокойство в его душе загустело еще сильнее.
— А еще… Я слышала их с мамой разговор, — приблизившись, Тахмира понизила голос, — и знаешь, что он сказал маме?
— Что?
— Он из Союза, — полушепотом проговорила Тахмира.
Ясир почувствовал, как от этой новости у него похолодели руки и ноги. Волосы на голове будто бы зашевелились от мурашек.
— Он потерялся и очень хочет вернуться домой. Совсем как наш бычок, помнишь? — Девочка весело хохотнула. — Мама пообещала, что мы ему поможем чем сможем.
— Тахмира, — Ясир опустился перед ней на колено, — ты обещала маме никому об этом не рассказывать?
— Конечно, — гордо сказала девушка.
— Пообещай еще и мне.
Она пообещала. Правда, Ясиру не стало легче от этого.
Он буквально маялся тем, как же ему поступить теперь. Ведь выходит, что его семья приютила шурави. Приютила врага… Выходит… Они и сами теперь предатели…
Сегодня ночью Ясир обещал Фаруху встретиться с ним на холме, откуда они двинулись бы в горы. Теперь парень боялся выполнять свое обещание. По-настоящему боялся. Что же будет, если моджахеддин узнают о шурави, что лечиться сейчас у них дома? Что будет с ним? С мамой и отцом? С Тахмирой, наконец? Не накликает ли Ясир на них беду поступком, который задумал сегодня ночью?
Время для парня потянулось настолько медленно, что он был благодарен Богу за это. И все же оно шло.
В конце концов, парень решил, что не выйдет из дому сегодня ночью.
Когда жара спала, а солнце покатилось к закату, отец должен был погнать скотину ко двору. Тогда же в кишлаке услышали далекий выстрел, что пронзил равнинную тишину.
Привычные звуки стрельбы уже не слишком беспокоили жителей кишлака, потому и Ясир отнесся к еще одному такому хлопку совершенно равнодушно.
— Ясир! — Позвала мать, отвлекаясь от ухода за ненавистным парню шурави, — отец задерживается. Сходи к нему, проверь, что случилось. Может, снова телок убежал?
Тогда Ясир отправился на холм, где его отец пас скот.
Когда он пришел, корова и теленок были на месте. Они спокойно шагали по невысокой траве, щипали ее. Мирно пережевывали.
Да только отца нигде не было.
Ясир стал его звать. Звал долго, но никто не откликался. Когда парень уже собирался бежать в кишлак, чтобы сообщить о пропаже отца и скликать соседей на поиски, отец нашелся.
— Папа!
Тело лежало немного дальше, со стороны Пянджа и ниже по склону.
— Отец!
Ясир упал перед лежавшим ничком отцом. С ужасом увидел большое кровавое пятно у него на спине. Когда снова позвал отца и перевернул его на спину, его взгляду открылась ужасающая картина: в груди у отца зияла огромная дыра. Руабаху чуть не до пояса залила кровь.
На лице отца застыло удивление. Его пустые, распахнутые глаза смотрели в небо, но ничего не видели.
— Отец! — Ясир с трудом усадил его обмякшее тело, прижался, обнял.
А потом заплакал. Когда парень, наконец, разлепил опухшие от слез глаза, перед ним предстала серебряная лента Пянджа, которую можно было рассмотреть во всей красе с вершины этого холма. А за ней лежал Советский Союз — земля врагов.
— Будьте вы прокляты… — прошипел Ясир. — Будьте вы все прокляты… Сегодня я пойду в горы, чтобы убивать вас… Чтобы резать вам головы…
— И его тоже? — Спросил Абу у Нафтали, когда командир «Чохатлора» оторвал взгляд единственного уцелевшего глаза от окуляра прицела снайперской винтовки СВД.
— Кого? Парня? — Хмыкнул Нафтали.
— Да. Он нашел труп.
— Н-е-е-т, — протянул Нафтали, поднимаясь со стрелковой позиции за большим камнем, которую они наспех оборудовали почти на вершине приземистой скалы, — патронов на него жалко. Да и зрение я проверил.
Он зыркнул на Абу единственным глазом.
— Не подводит. Стрелять все еще могу так же метко, как и раньше.
— Саша… Поднимайся. Поднимайся, говорю.
Кто-то растолкал меня в плечо. Я раскрыл сонные глаза и увидев в темноте силуэт человека, склонившегося надо мной. Человека в фуражке.